15 июля 1410 года объединённая польско-литовская армия под командованием польского короля Владислава II Ягайло и великого князя Литовского Витовта разгромила войско Тевтонского ордена в битве при Грюнвальде.
Это сражение принесло победу Польше и Литве в Великой войне 1409―1411 годов, приведшей к освобождению литовской Жемайтии из-под орденского владычества и ставшей началом процесса постепенного упадка Тевтонского ордена, увенчавшегося его трансформацией в 1525 году в вассальное по отношению к Польше Прусское герцогство. Невозможно отрицать историческое значение данной битвы и её роль в укреплении могущества Польши и Великого княжества Литовского, однако её восприятие в российской историографии вызывает ряд вопросов.
В Российской империи и Советском Союзе в рамках историографической парадигмы «противостояния славянства и германства» и противостояния германскому «Натиску на Восток» (Drang nach Osten) победа польско-литовской армии (в состав которой входили войска из восточнославянских земель, включая Смоленск) над тевтонцами часто позиционировалась как «наша» победа (см. исследование А. А. Жирова “«Грюнвальдский миф» в историографии и политике памяти СССР”); особое внимание уделялось, разумеется, подвигу трёх смоленских хоругвей, которые, согласно сообщению известного польского хрониста Яна Длугоша, едва ли не единственные из литовской армии не бежали от тевтонцев с поля боя во время неудачного для польско-литовского союза начала сражения[1].
Необходимо отметить, что в настоящее время некоторыми исследователями как ставится под сомнение само сообщение Длугоша, особо выделяющее стойкость смоленских хоругвей при Грюнвальде, так и численность смолян в той битве (см. исследование Р. Б. Гагуа «К вопросу о роли, сыгранной смоленскими полками в Грюнвальдской битве»). Но, на мой взгляд, независимо от вопроса о роли смолян в сражении, имеющий место в российской историографии культ Грюнвальда и сюжета о подвиге смоленских хоругвей выглядит парадоксально в контексте того, что великий князь Витовт — один из двух главных бенефициаров победы при Грюнвальде — проводил, как и его предшественники Гедимин и Ольгерд[2], политику активной экспансии в отношении земель Северо-Восточной Руси.
В частности, та самая Смоленская земля, на подвиге уроженцев которой при Грюнвальде делается такой акцент в российской историографии, была захвачена Витовтом буквально незадолго до этой битвы после ожесточённой борьбы, продлившейся с 1395 по 1404 годы и сопровождавшейся репрессиями литовских завоевателей в отношении той части населения Смоленского княжества, которая, по-видимому, не желала признавать власть Витовта[3]. Одной из возможных причин этого нежелания были высокие налоги и насилие литовских наместников, именуемых «ляхами» (в данном случае отмечается их иная — католическая — религиозная принадлежность, а не принадлежность к числу поляков ― вопросы религии тогда были значимы, и «ляхами» называют католиков) над местным населением[4]. Едва ли можно говорить и о том, что Смоленской земле Тевтонский орден как-то мог угрожать. Зато Витовт в конце XIV — начале XV века (как и позднее, в конце своего правления) последовательно проводил политику экспансии в отношении Северо-Восточной Руси, конфликтуя с Псковской и Новгородской республикой, а также с Великим княжеством Московским — см. исследование М. А. Несина «Русско-литовское противостояние 1406―1408 гг. (С 1405 до осени 1406 г., до стояния на р. Плаве)».
Отношение жителей Северо-Восточной Руси к Витовту как политическому деятелю было не слишком дружественным. Скажем, в Псковской I летописи в записи за 1406 год, сообщающей о литовском походе в Псковскую землю, он именуется «поганыи отступник правыя веры християнъския отметникъ божии, сынъ дияволь, неверникъ правде, ни крестному целованию», а также делается акцент на зверствах литовских войск в отношении мирного населения: «овых изсече, овых поведе во свою землю, а всего полону взя 11 тысящь мужеи и женъ и малых детеи, опроче сеченых; а под городомъ Вороначем наметаша ратницы мертвых детеи две лодии; не бывала такова пакость яко же и Пъсковъ сталъ».
Каковы были последствия Грюнвальдской битвы? Ликвидировав или, по крайней мере, ослабив угрозу Великому княжеству Литовскому с запада, со стороны Тевтонского ордена, Витовт вновь взялся за утверждение литовского господства на востоке — правителям русских княжеств пришлось пойти на признание верховенства усилившейся Литвы — причём на этот раз Витовт достиг этого успеха даже без вооружённых действий[5]. Так, в письме 14 августа 1427 года, обращённом к великому магистру Тевтонского ордена, Витовт сообщал ему о том, что по итогам поездки Витовта в Северо-Восточную Русь его верховенство признали такие русские князья, как «рязанский, переяславский, пронский, новосильский <…> одоевский, воротынские»… также он сообщал в этом письме о том, что его дочь Софья Витовтовна, вдова московского князя Василия I, правящая от имени несовершеннолетнего Василия II, «отдалась под нашу защиту» (см. исследование А. И. Барбашёва «Очерки литовско-русской истории XV века. Витовт. Последние двадцать лет княжения (1410—1430)»). Верховную власть Витовта признала и Тверь.
Перспектива литовской гегемонии, всерьёз вставшая перед русскими землями, оказалась эфемерной исключительно в силу пресловутого фактора «роли личности в истории»: вскоре после достижения этих успехов, в 1430 году, уже немолодой Витовт скончался, не оставив мужского потомства, а в Великом княжестве Литовском началась гражданская война между его кузеном Свидригайло Ольгердовичем и Сигизмундом Кейстутовичем, младшим братом самого Витовта (при участии соседних государств, таких как Польша, Тевтонский орден, Золотая Орда и других). Однако это никак не отменяет того, что объективно победа в Грюнвальдской битве поспособствовала усилению литовского влияния на Северо-Восточную Русь, сказывавшегося и после смерти Витовта.
Тут, конечно, всё зависит от того, в какой плоскости мы смотрим на историю. Оценивать события прошлого можно как апостериори, с «национальной» точки зрения, то есть рассматривая историю прошлого как путь к созданию единого государства, или с точки зрения людей той эпохи, то есть смотреть на интересы конкретных правящих династий и земель. Однако, с какой точки зрения не посмотри, непонятно, почему в рамках российской историографии Грюнвальдская битва нередко рассматривается как что-то положительное для России (и тема Грюнвальдской битвы и подвига смоленских хоругвей часто акцентируется в патриотической традиции). Если смотреть на неё с точки зрения процесса формирования единой российской государственности вокруг Великого княжества Московского, то она скорее задержала его — и едва не предотвратила вовсе, если бы не внутренние факторы литовской политики, вызвавшие гражданскую войну в Великом княжестве Литовском. Если же смотреть на неё с точки зрения сиюминутных интересов конкретных правящих династий и земель Северо-Восточной Руси, то она, опять же, не дала им ничего, зато поспособствовала их временному подчинению Литве в конце 1420-ых.
По сути симпатия к Великому княжеству Литовскому и Польше в их конфликте с Тевтонским орденом представляет из себя экстраполирование на пятнадцатый век тенденций века двадцатого, когда во время Второй мировой / Великой Отечественной войны народы СССР и поляки оказались на одной стороне в войне с нацистской Германией (культ Грюнвальдской битвы в СССР развился именно тогда) — также, как до этого предыдущий всплеск интереса к Грюнвальдской битве в России наблюдался в Российской империи времён Первой мировой войны, противостоящей кайзеровской Германии. Однако подобный подход необходимо признать антиисторическим, поскольку политические реалии той эпохи являлись принципиально иными, и их необходимо рассматривать отдельно от более позднего российско-германского политического антагонизма.
Примечания:
[1] Также часто утверждалось о том, что в этой битве на стороне Ягайло и Витовта якобы участвовал известный чешский военачальник Ян Жижка, будущий прославленный полководец Гуситских войн — хотя на самом деле точно неизвестно, на чьей стороне он сражался в данной битве, а отряды чешских наёмников воевали на обеих сторонах; при этом именно те чехи, что воевали на стороне поляков, показали себя не с лучшей стороны: «К слову, о чешских и моравских наёмниках, входивших в союзное войско, основной летописец Грюнвальдских событий — Ян Длугош — ничего хорошего не поведал, строго осудив командовавшего ими чеха Яна Сарновского: сначала, по словам польского историка, они отказались сражаться, пока им не выплатят жалованье, а во время боя и вовсе предпочли вместе с моравским отрядом укрыться где-то в лесу». Напротив, «о тех «чешских рыцарях», что сражались на стороне тевтонов, автор «Анналов» отзовётся более уважительно» (см. исследование Л. М. Аржаковой «К вопросу об этнических аспектах Грюнвальдской битвы»). Впрочем, по справедливому замечанию того же автора, «Мы всё-таки не в силах строго разграничить, где в рассказе Яна Длугоша о том, как на Грюнвальдском поле сражались с тевтонскими рыцарями поляки, литовцы, русские, чехи, татары, — запечатлелась объективная реальность, а где — проявили себя этнополитические пристрастия самого автора «Анналов» или его информаторов».
[2] «Цель литовской великокняжеской программы в отношении восточнославянских земель была раскрыта Ольгердом в 1358 г., когда его представители заявили послам императора Карла IV Люксембургского о том, что вся Русь должна принадлежать Литве» (Ф. М. Шабульдо, «Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского»). Столь же амбициозные планы по установлению литовского господства над русскими землями вынашивал в 1399 году перед битвой на Ворскле и сам Витовт, надеясь реализовать их посредством реставрации у власти в Золотой Орде дружественного ему хана Тохтамыша.
[3] Новгородская IV летопись за 1395 год: «И тако Витовтъ облесть творить надъ ними и зва ихъ к собе изъ города лестью, яко право хотя разсудити промеждю ими и разделити комуждо часть отчины княжениа ихъ. Они же яша веру словесемь его, и выидоша к нему съ дары и с любовию вси братеники Святославличи и вси князи Смоленьскии, дондеже не оста отъ нихъ ни единъ въ граде, но вси кождо ихъ съ своими боляри. Онъ же изнимавъ ихъ всехъ князеи Смоленьскихъ, и послаша въ свою землю Литовьскую, а самъ посадъ пожже, а людеи много полонивъ, а имение бесщисленое пограби, и тако взя градъ и все Смоленьское княжение за себе, и посади въ Смоленьске своего наместника, единаго отъ князь своихъ Ямонта да Василеи Борииковъ».
Новгородская IV летопись за 1404 год: «И тако Витовътъ взя градъ и все Смоленьское княжение за себе, и княгиню Юрьевоу изымавъ и посла ю в Литовьскую землю, а князеи Смоленьскихъ поимавъ, а боляръ, которыи добра хотели своему князю Юрью, а техъ разведе и расточи, а въ Смоленьске свои наместники посади и Ляхи посажа, и темъ Ляхомъ предасть градъ дръжати».
[4] Новгородская IV летопись за 1401 год: «Месяца авгоуста князь Юрьи Святославичь да Олегъ Рязаньскии приидоша къ Смоленьскоу, а в городе въ Смоленьске бысть мятежь и крамола: овии хотяхоу Витовта, а дроузии отчича; князь же Юрьи сослася съ гражданы, граждани же Смолняни, не могоуще трьпети налоги, насильства отъ иноверныхъ отъ Ляховъ, и прияша князя Юрья, и предашася, и градъ емоу отвориша».
[5] Впрочем, против Пскова в 1426 году им, согласно сообщению Симеоновской летописи, были предприняты и вооружённые действия, с использованием большого разноплеменного наёмного войска, а также сил, предоставленных ему дружественным ордынским ханом Улу-Мухаммедом: «Того же лета князь великии Литовскии Витовтъ ходилъ на Псковъ съ многими силами, съ нимъ была земля Литовская и Лятцкая, Чехы и Волохы понаимованы и Татарове его, а у царя Махметя испроси дворъ его, и преже прииде подъ градокъ Псковскои, подъ Опочки». Однако защитникам Опочки удалось отстоять город от литовцев.
