Кваканье лягушек, птичьи трели и обезьяньи крики бесконечно далеки от сложной человеческой речи, от удивительных возможностей языка человека. Ведь именно благодаря языкам мы обрели торговлю, племена, религии… Без речи невозможно представить существование наций и государств, интернета и прочих окружающих нас удивительных вещей. Но откуда взялась наша способность делиться мыслями и влиять на других людей с помощью слов? Как изменил нас язык и что его ждёт в будущем? В этой статье мы попробуем ответить на некоторые вопросы, возникающие, когда думаешь о языке.
Кто сказал первые слова?
Язык — мощнейший инструмент социальных технологий. Он преобразует мысли в закодированные письменные символы и звуковые колебания наших голосовых связок, которые могут быть поняты кем-то ещё. Благодаря умению говорить мы получили возможность обмениваться информацией о нашем прошлом, настоящем и будущем. Люди способны формализовывать свои идеи, призывать других к действию, убеждать и вводить в заблуждение.
Сегодня в мире существует 7102 кодифицированного языка. Все человеческие сообщества пользуются языком. И каждый язык более или менее позволяет отобразить богатство человеческого опыта. Тем из нас, кто изучает эволюцию человека, эта невероятная универсальность позволяет предположить, что наш вид обладал языком с момента, когда Homo sapiens возник в Африке около 160 000—200 000 лет назад. Предположение о более позднем происхождении не может объяснить, каким образом сформировался язык у тех групп, которые остались на африканском континенте, после того как Homo sapiens мигрировал в остальные части света около 60 000 лет назад.
Если у Homo sapiens всегда был язык, возможно ли, что языки были и у других, ныне вымерших, видов человека? Некоторые палеоантропологи склонны полагать, что неандертальцы говорили на своём наречии, что и мы, и они унаследовали эту способность от общего предка около 500 000 или более лет назад. Эта теория согласуется с открытием в 2001 году функционального гена FOXP2. Считается, что этот ген имеет большое значение для развития языковых навыков; при этом он идентичен у современных людей и неандертальцев. Аналогичный ген у шимпанзе отличается от человеческого на две аминокислоты. Но одного гена мало, чтобы объяснить язык. Кроме того, недавние генетические исследования показывают, что мозг неандертальцев регулировал работу FOXP2 несколько иначе, нежели это происходит у современных людей.
Способность неандертальцев говорить не так уж невероятна. У них был крупный головной мозг, они жили организованными, пусть и примитивно, группами, и их поведение было довольно сложным. Известно, что неандертальцы хоронили своих умерших, и, возможно, у них даже были примитивные верования. Всё это требовало достаточно развитых форм общения.
Однако насколько сложной была их речь, остаётся загадкой. С одной стороны, подъязычная кость (гиоид) неандертальцев вполне походила на свой сапиентный аналог, с другой — их внутреннее ухо существенно отличалось строением от человеческого. Более или менее уверенный ответ могло бы дать изучение голосовых связок, однако мягкие ткани разрушаются слишком быстро, чтобы сохраниться в известных нам останках неандертальцев. Остаётся полагаться лишь на косвенные свидетельства и генетический анализ.
По своей сути язык — чрезвычайно сложная символьная система, поскольку звуки обозначают слова, которые, в свою очередь, служат для описания реальных объектов и действий. Поэтому существование языка часто связывают с занятиями, например, искусством. Однако на сегодня у нас мало доказательств того, что среди неандертальцев было развито искусство или иная символьная деятельность. Несколько частичек пигмента и сомнительные насечки на отдельных предметах — вот и все памятники неандертальской культуры. К слову, представители сапиенсов, соседствовавшие с неандертальцами в Западной Европе, обладали продвинутой настенной живописью, умели изготавливать музыкальные инструменты и целый ряд орудий труда, а также всевозможное оружие.
Предположения же, что язык развился ещё раньше — например у Homo erectus, «вертикальной обезьяны», бродившей по африканской саванне два миллиона лет назад, — немногим более чем досужие домыслы. Так что, если исходить из имеющихся фактических данных, наша способность «подсесть друг другу на уши», по-видимому, уникальна.
Почему у людей развился язык?
Чтобы научиться говорить, людям пришлось развить в процессе эволюции сложные структуры мозга и речевой аппарат, а также тратить годы на обучение своих детей. Стоило ли оно того?
Многие связывают наши языковые способности человека с большим размером головного мозга, со способностью к сложной жестикуляции, с развитым речевым аппаратом и геном FOXP2, дающим нам уникальную возможность управлять мимическими мышцами. Однако сами по себе эти черты не объясняют возникновение и эволюцию языка. На Земле есть животные с гораздо большим объёмом мозга, жестикулирование широко распространено у приматов, а некоторые виды птиц могут имитировать речь человека, не обладая гортанью или нашей конкретной версией FOXP2.
На самом деле, тем, что наиболее чётко отделяет нас от других животных, является изощрённость нашего символического и кооперативного социального поведения. Люди — единственный вид, представители которого способны регулярно обмениваются товарами и услугами, а также оказывают помощь и поддержку особям за пределами круга ближайших родственников.
Мы можем похвастаться сложным разделением труда, мы специализируемся на выполнении разных задач и обмениваемся результатами нашего труда с другими. Кроме того, мы научились действовать слаженно за пределами семейной единицы, объединяя усилия множества индивидов, чтобы, например, вести войну или строить мосты.
Мы склонны воспринимать сложность социального поведения как нечто само собой разумеющееся, в то время как оно построено на нашей способности вести переговоры, торговаться, достигать соглашений и выполнять обещания.
Для всего этого нужен некий универсальный канал передачи информации от человека к человеку, что-то вроде USB-протокола. Язык — и есть такой универсальный канал.
Многие социальные насекомые, включая муравьёв, пчёл и ос, способны к социальному взаимодействию на достаточно высоком уровне без использования языка. Но они, как правило, принадлежат к тесно связанным семейным группам и генетически запрограммированы действовать во благо этих групп. Человеческим же сообществам для стимулирования социально полезного поведения своих членов приходится прибегать к помощи полиции.
С помощью слов и символов мы можем обманывать, можем очернить кого-то, можем расточать похвалы тем, кто их достоин, даже если никогда не встречали этих людей: причём воздействие слова — это не разовое мгновенное действие, оно продолжается и когда слово уже прозвучало, преодолевая время и расстояние.
И всё это сложное социальное взаимодействие требует чего-то большего, чем общепринятые в царстве животных хрюканье, щебетанье, рычанье, дружеское ржание, а также всевозможные запахи, феромоны и цветовые раскраски. Животные наглядно показывают нам, почему только у нас есть язык: именно наш тип социального взаимодействия не может без него существовать.
Какими были первые слова?
Современная лингвистика допускает существование прамирового языка — общего предка всех живых и мёртвых языков. Доказательством этому служит схожая структура всех человеческих языков: в отличие от других форм общения, которые доступны, например, животным, люди нанизывают слова в предложения, которые содержат подлежащие, сказуемые и дополнения («Я ударил по мячу»), а каждый человек может изучить любой язык.
Сравнительное языкознание занимается, в том числе, проблематикой выявления похожих сочетаний звуков, которые встречаются в различных языках. Специалисты в области компаративистики склонны полагать, что доказательства существования древнего праязыка можно найти именно в этих звуках.
Так, американский лингвист Мерритт Рулен (Merritt Ruhlen) из Стэнфордского университета утверждает, что многократно встречающиеся в различных языках звукосочетания tok, tik, dik и tak чаще всего используются для обозначения пальца ноги и цифры или числа «1».
Несмотря на некую спорность выдвинутой гипотезы, профессору Рулену и его последователям удалось составить список общих по звучанию слов, которые имеют фонетическое сходство во многих языках: «кто», «что», «два» и «вода». Есть и другой подход — изучение слов, меняющихся очень медленно в течение длительных периодов времени. Используя подобные статистические исследования, Марк Пейджел (Mark Pagel) и его команда доказали, что медленнее всего происходит эволюция слов, обозначающих числа от 1 до 5. Кроме того, в этот список входят слова, используемые для социального взаимодействия: «кто», «что», «где», «почему», «когда», «я», «ты», «он», «она» и «оно». Получившийся перечень слов согласуется с гипотезой о связи эволюции языков с их социальной ролью. (См. главу «Цена языкового вопроса»). Отчасти список команды Пейджела перекликается со списком, предложенным Руленом. Мы можем утверждать с некоторой долей уверенности, что первые слова праязыка относились лишь к нескольким базовым категориям. Вполне возможно, что это были простейшие сигналы, подобные тем, что используют наши ближайшие родственники приматы.
Например, карликовые зелёные мартышки (верветки) издают особые звуки, предупреждая о разных типах хищников. Верветки используют отличающиеся сигналы, заметив леопарда, боевого орла или питона. У молодых верветок, судя по наблюдениям, есть врождённая предрасположенность к подаче таких знаков тревоги, а взрослые обезьяны дают ей положительное подкрепление, если детёныш верно воспроизвёл звук, повторяя их крики. Согласно сообщениям этологов, матери наказывали издавших ошибочный сигнал.
Учитывая сильную привязанность человеческих детёнышей к матери, первым произнесённым словом всегда будет существительное «мама», поскольку оно звучит совершенно естественно в контексте младенческого лепета. Звук «м» также присутствует во всех языках мира. По всей видимости, глаголы повелительного наклонения «смотри» или «слушай» появились относительно давно, наравне с глаголами «бей» или «меняй», которые помогали во время охоты, торговли или обмена. Но даже столь скудный лексикон позволяет строить такие фразы, как «Смотри, дичь!» или «Меняемся стрелами?». Вполне вероятно, что наш первобытный словарь составляли простые социальные слова: «ты», «меня», «я», «да» и «нет». Удивительно, но последние исследования говорят о том, что универсальное междометие «ух» (в оригинале — huh) могло быть одним из первых слов человека. Возможно, оно и стало вторым человеческим словом.
Может ли изучение языка «перемонтировать» ваш мозг?
По мере того, как человек эволюционировал, объём головного мозга постепенно увеличивался, это способствовало росту «вычислительной мощности», которую может использовать язык. В результате сегодня некоторые базовые структуры, необходимые для общения, присутствуют уже в нашей «заводской прошивке». Но что, возможно, более удивительно, так это то, как язык способен изменять наш мозг на протяжении жизни. Большая часть доказательств этой возможности основана на исследованиях билингв — людей, свободно владеющих двумя языками. С помощью магнитно-резонансной томографии исследовалась активность головного мозга билингв и людей, говорящих только на одном языке. Исследования показали, что переключение между языками вызывает в мозге билингв паттерны активности, отличные от моделей активности моноязычных людей. В частности — наблюдались определённые отличающиеся паттерны активности в префронтальной коре.
Префронтальная кора головного мозга находится в передней трети полушарий, прямо за лобной костью. Её основная функция — комплексное управление мыслительной и моторной активностью, в том числе рабочей памятью, мышлением и планированием.
Другие исследования показывают, что билингвы быстрее осваивают новые языки.
Полиглот Артуро Эрнандес (Arturo Hernandez), возглавляющий лабораторию нейроисследований билингвизма Хьюстонского университета (University of Houston), утверждает, что эти отличия зависят от особенностей строения головного мозга билингвов. Другими словами, изучение иностранного языка может изменить структуру мозга и способ образования новых связей в нём.
«Логично предположить, что разный языковой опыт может оказывать длительный эффект на сознание человека, — рассуждает Эрнандес. — Изучение иностранных языков делает людей умнее и положительно влияет на когнитивные возможности нашего мозга».
Профессор Эллен Бялысток (Ellen Bialystok) из Йоркского университета (англ. York University; фр. Université York) в Торонто обнаружила, что среди билингв, изучающих языки на протяжении всей жизни, старческое слабоумие диагностируется в среднем на 4,5 года позднее, чем у людей, владеющих одним языком. Содержание белого вещества в головном мозге и в префронтальной коре у билингв выше. Белое вещество состоит из нервных волокон, которые соединяют различные области головного мозга и позволяют им обмениваться информацией. По всей видимости, изучение иностранных языков способствует гибкости мышления и может повысить адаптивность головного мозга (хотя Бялысток предупреждает, что данная тема ещё требует дополнительных исследований).
Проведённое в 2015 году обследование 608 пациентов, перенёсших инсульт, отчасти доказывает утверждение, что знание второго языка даёт определённые преимущества: доктор Томас Бак (Thomas Bak) из Эдинбургского университета (University of Edinburgh) обнаружил, что 40% двуязычных пациентов смогли полностью восстановить двигательные и когнитивные функции после инсульта, в то время как среди владевших только одним языком полностью выздоровевших было лишь 20%.
Бак предположил, что умственные нагрузки, возникающие при говорении на нескольких языках, приводят к развитию новых связей в головном мозге, улучшают его функциональность и помогают справиться с потенциальным ущербом, который был вызван кровоизлиянием.
«Наша идея заключается в том, что мозг становится сильнее и способен компенсировать нанесённый ущерб благодаря выполнению различных умственных упражнений», — объясняет Томас Бак.
Способен ли язык влиять на ваше видение мира?
Для англоговорящих время начинается позади и течёт вперёд: «мы оглядываемся в прошлое, в 90-е годы» и «мы надеемся, что впереди хорошие времена». Это один из примеров культурной концепции, зашифрованной в ткани языка, но может ли язык изменить ход нашего мышления?
Те, кто с рождения говорит на испанском (или русском) языке, часто думают в детстве, что все белочки женского пола. Потому что испанское слово ardilla или русское «белка» — женского рода. В целом слово «белка» для носителей этих языков ассоциируется с некими женскими свойствами.
Для англичан и американцев это звучит странно, потому что в английском существительные, служащие для наименования животных, — неодушевлённые и не противопоставлены друг другу относительно категории рода. Однако если они начинают изучать французский или испанский язык, в которых множеству неодушевлённых предметов приписывается тот или иной грамматический род, им становится проще наделять неживые предметы или животных феминными или маскулинными свойствами.
В результате различных экспериментов было выявлено, что грамматический род может влиять на чувства и ассоциации говорящего по отношению к окружающим объектам. Так, в 1990-х годах психологи сравнили ассоциации, возникающие у носителей немецкого и испанского языков. Род многих неодушевлённых существительных в этих двух языках не совпадает. Например, слово «мост» в немецком языке — женского рода (нем. die Brücke), а в испанском — мужского (исп. el puente). То же самое характерно для слов: «билет», «вилка», «газета», «карман», «квартира», «любовь», «мир», «плечо», «скрипка», «солнце», «штамп», «часы». С другой стороны, слово «яблоко» — мужского рода в немецком языке, но женского — в испанском, так же как «бабочка», «война», «гараж», «гора», «дождь», «звезда», «ключ», «метла», «стол», «стул». Когда участников эксперимента попросили дать определённым предметам различные характеристики, выяснилось, что испанцы наделяют мосты, часы и скрипки мужскими качествами, например, силой, а немцы склонны считать их более слабыми и элегантными. Противоположный результат был получен при характеристике гор и стульев.
В ходе другого эксперимента французов и испанцев попросили определить, какой голос должен быть у того или иного предмета в мультфильме. Французы хотели, чтобы вилка (фр. la fourchette) заговорила женским голосом, а испанцы, для которых вилка (исп. el tenedor) мужского рода, предпочли густой бас. Совсем недавно психологи доказали, что гендерные признаки предметов настолько сильно запечатлены в памяти носителей языков, для которых свойственна гендерная дифференциация, что такие ассоциации мешают закреплению информации в памяти.
Гипотеза о влиянии языка на процесс нашего мышления не нова и впервые была высказана лингвистом Бенджамином Ли Уорфом (Benjamin Lee Whorf) в 1940 году. Уорф предположил, что если в языке нет слова для обозначения определённого понятия, то носители этого языка не способны его понять. Эта идея пребывала на периферии лингвистической науки вплоть до начала 2000-х, когда в языковедческих кругах возникла связанная, но более тонкая мысль: язык может влиять на восприятие. [1]
Например, в греческом языке существует два слова для обозначения оттенков синего цвета, которые в английском не дифференцируются: γαλάζιο для голубого цвета и μπλε, обозначающее собственно синий. И исследование показало, что носители греческого языка различают оттенки синего цвета быстрее и лучше, чем англоязычные испытуемые.
Вероятно, язык влияет и на восприятие пространства и времени. Так, например, у австралийских аборигенов гуугу йимитир нет слов для относительного ориентирования в пространстве, таких как «право» и «лево», но есть слова для обозначения севера, юга, востока и запада. И исследования показывают, что представители этой народности, как правило, чрезвычайно хорошо ориентируются в незнакомых местах.
Кроме того, восприятие времени носителем языка во многом зависит от направления письма. Так, люди, с детства говорящие на мандаринском диалекте китайского, чаще думают о движении времени сверху вниз, нежели в привычном для европейца направлении — слева направо. Родная речь влияет и на восприятие других людей и народов (см. главу «Как язык формирует нашу личность?»).
Язык даёт нам возможность классифицировать вещи, явления, предметы и помогает лучше понять окружающий мир. Детям группировка объектов даётся легче, если они уже знают названия категорий, к которым относятся эти предметы. И наоборот: люди, перенёсшие инсульт и утратившие языковые навыки, с трудом могут группировать и классифицировать предметы.
«Язык не просто влияет на области мозга, отвечающие за логическое мышление, — говорит американский лингвист Гари Лупьян (Gary Lupyan) из Висконсинского университета в Мадисоне (University of Wisconsin—Madison). — Он полностью меняет наши представления и восприятие».
Как язык формирует нашу личность?
Карлу Великому приписывают изречение: «Владеть другим языком — это как иметь вторую душу».
Возможно, король франков о чём-то догадывался?
В начале 60-х годов прошлого столетия социолингвист Сьюзен Мур Эрвин-Трипп (Susan Moore Ervin-Tripp) из Калифорнийского университета в Беркли (University of California at Berkeley) провела исследование с участием англо-японских билингв, в ходе которого попросила их описать происходящее на неоднозначных, двусмысленных рисунках. В зависимости от языка рассказчика каждый раз получалась совершенно другая история. К примеру, изображение женщины, прислонившейся к кушетке, побудил рассказчика поведать на японском языке грустную историю о попытке суицида после потери жениха.
Однако во время отдельной сессии на английском языке этот же респондент описал женщину, выполняющую домашнее задание по шитью!
«В целом, японские рассказы были более эмоциональны, — описывает свой эксперимент Эрвин-Трипп. — Смена языка влекла за собой подключение связанного с ним культурного багажа».
Лингвист Найран Рамирес-Эспарса (Nairán Ramírez-Esparza) из Коннектикутского университета (University of Connecticut) попросила мексиканских билингв оценить свои личностные качества с помощью опросника на английском и испанском языках. Английские ответы, как правило, подчёркивали открытость и экстравертность опрашиваемого, а ответы на испанском языке были более скромными и сдержанными.
«Язык — невероятная сила! Очевидно, что он заставляет вас смотреть на себя иначе», — удивляется Найран.
Израильский когнитивист Шай Данцигер (Shai Danziger) из университета имени Давида Бен-Гуриона в Негеве (ивр. אוניברסיטת בן-גוריון בנגב) и Роберт Вард (Robert Ward) из Бангорского университета (валл. Prifysgol Bangor, англ. Bangor University), Великобритания, утверждают, что родной язык оказывает существенное влияние на наше отношение к другим людям и народам.
В ходе проведения компьютерного теста арабо-израильские билингвы должны были сопоставить арабские и израильские имена с позитивными или негативными чертами характера, нажимая на соответствующую клавишу. Учёные утверждают, что участники эксперимента чаще выказывали непроизвольное позитивное отношение к евреям при прохождении теста на иврите, нежели на арабском языке.
Лингвист Паула Рубио-Фернандес (Paula Rubio-Fernandez) из университета Осло (норв. Universitetet i Oslo) установила, что дети-билингвы лучше справляются с тестами, требующими понимания ситуации с точки зрения другого человека.
Становится всё более очевидным, что слова, которыми мы говорим и думаем, влияют на строение нашего мозга, восприятие и личность. Кто знает, на что ещё? Вполне может быть, что на наши вкусы, привычки, систему ценностей. Дверь для дальнейших исследований открыта.
Будем ли мы говорить на одном языке?
Китайский — самый распространённый язык в мире; он стал родным для миллиарда человек. Английский — третий по популярности язык на свете, после испанского. На китайском и испанском языках говорят более чем в 30 странах мира, в то время как английский язык распространён почти в 100 странах.
На английском говорит 335 миллионов человек, а ещё 550 миллионов считает его вторым языком. Это язык международных отношений, бизнеса и науки. Всё это наводит на мысль о том, что именно английский может претендовать на роль lingua franca планеты. Вполне возможно, это будет не тот английский, к которому привыкли нынешние носители. Миллионы людей, для которых английский язык стал вторым, создали огромное множество диалектов, унаследовавших элементы их родных языков и культур.
Анна Мауранен (Anna Mauranen) из Хельсинкского университета (фин. Helsingin yliopisto) предложила называть такие разновидности диалектов симилектами (от англ. similar — похожий, подобный + dialect). Мауранен считает, что китайско-, бразильско- и нигерийско-английский диалекты будут определять дальнейшую судьбу и развитие исходного языка, а не традиционный английский язык, на котором принято говорить в Великобритании и США.
«Мы привыкли думать, что возможны лишь два варианта будущего, — размышляет британский лингвист Дженнифер Дженкинс (Jennifer Jenkins) из Саутгемптонского университета (University of Southampton). — В одном из них мы все будем говорить на американском английском. В другом сценарии английский станет развиваться в разных регионах отдельно, как в своё время латынь, и в итоге мы получим множество [новых] языков. Но у меня нет уверенности, что произойдёт что-то из вышеперечисленного».
Вместо всего этого, похоже, продолжат распространяться английские симилекты. И даже если Китай, Индия и Нигерия станут глобальными сверхдержавами в будущем, английский останется языком международного общения — просто потому, что так уже сложилось. Странным образом это является определённой угрозой для нативных носителей. «Мы постепенно подошли к тому моменту, когда большинство образованных людей на Земле говорят по-английски, — рассуждает Дженкинс. — Но как только язык перестаёт быть чьим-то особым свойством, носители теряют преимущество». Они могут даже оказаться в невыгодном положении. Ведь не-носители заранее готовы к языковым ошибкам и причудам друг друга.
«Если в дискуссии на английском языке участвуют чилиец, японец и поляк, они понимают друг друга с полуслова, — объясняет Дженкинс. — Попросите любого из них побеседовать с двумя англичанами — и неизбежно возникнут проблемы с пониманием».
Мауранен предвидит будущее, в котором английские симилекты станут сливаться, преодолевая национальные границы. Новые диалекты, скорее всего, будут формироваться вокруг отраслей бизнеса и в географических регионах. Общие цели, считает Мауранен, будут стимулировать развитие общего языка, и не важно, будем мы называть его английским или нет.
Нельзя утверждать, что остальные языки исчезнут. Немецкий по-прежнему останется языком Германии. На эстонском языке говорит всего один миллион человек, но это не даёт повода для беспокойства. «Это полноценный язык, на нём говорит большинство населения [Эстонии]», — объясняет Анна Мауранен.
Точно так же и английский, происходящий непосредственно от языка Шекспира, продолжит оказывать определяющее влияние на британцев и американцев. Но он, как некогда футбол, выйдет из-под их преимущественного контроля, и постепенно втянется в некий новый способ функционирования на всей остальной территории нашей планеты.
Спасение вымирающих языков
Хэл Ходсон (Hal Hodson), научный редактор журнала New Scientist, беседует с Дэвидом Гаррисоном (David Harrison), лингвистом из Суортмор-колледжа (Swarthmore College), штат Пенсильвания, США, занимающимся изучением языков, на каждом из которых говорит лишь горстка людей.
Вы путешествовали по всему миру, пытаясь изучить умирающие языки. Скажите, зачем?
— Языковое разнообразие — это надёжная защита от вымирания идей и знаний. Древние языки австралийских аборигенов или папуасов Папуа — Новой Гвинеи — это настоящие языковые памятники, которые составляют неотъемлемую часть культурного наследия всего человечества. Представители этих культур обладают обширными знаниями о растениях и экосистемах, они мыслят и чувствуют по-другому. И когда с лица Земли исчезают языки таких маленьких народов, всё человечество теряет бесценные идеи и знания, полученные в течение долгих веков.
Какие факторы могут повлиять на вымирание языка?
— Число носителей не является залогом живучести языка, важнее всего — скорость его распространения. Навахо — самый распространённый язык коренного населения Америки, на нём говорит 50 000 индейцев. Однако уровень языковой передачи крайне низок и составляет всего 15 процентов. Основная проблема заключается в отношении со стороны носителей вымирающих языков. Как правило, эти языки очень медленно развиваются, они безнадёжно устарели и обладают целым рядом недостатков. Я провёл много времени в сообществах, где сложилось подобное отношение. Люди в отчаянии оставляют родной язык. Как правило, последнее поколение людей, которые выросли в местном сообществе и говорили на родном языке с детства, теперь испытывают от этого лишь горькое разочарование. Подобные грустные истории об умирающих языках — это весьма печальная картина. Я продолжил научную работу в другой области.
Над чем вы сейчас трудитесь?
— Я работаю с малыми языками, на которых говорят носители всех возрастных групп. Среди моих интересов — сообщества, весьма оригинально противостоящие превосходству больших языков. Папуа — Новая Гвинея вносит львиную долю в мировое языковое разнообразие благодаря большому количеству малых и средних языков, не подверженных угрозе исчезновения. Местные народы способны выучить от 5 до 10 языков этой группы. Целый ряд факторов не позволит этим языкам умереть. А чувство гордости, возникающее в связи с красотой и сложностью родной речи, может способствовать сохранению древних языков. На языке йокоим (также известном как каравари и табриак — прим. XX2 ВЕК) говорят около 1200 человек из трёх разных деревень. Этот язык находится под угрозой полного исчезновения, поскольку дети из племени йокоим ходят в школу с другими этническими группами и говорят там на креольском языке ток-писин. И только благодаря отдельным обаятельным личностям вроде Луиса Колиси (Louis Kolisi), который сочиняет и поёт народные песни на йокоим, этот древний язык всё ещё существует. Это поистине впечатляет: дети не хотят учить родной язык, но рядом всё равно находятся люди, способные творить на нём. Или возьмём практически исчезнувший индейский язык толова. На нём свободно говорит один-единственный носитель и небольшая группа изучающих его людей. Но они активно заняты изобретением новых слов! И вместо заимствования слова «компьютер», к примеру, люди придумывают слово, обозначающее «мозг в коробке».
Возможно ли спасти умирающий язык?
— Я думаю, вполне. Биологи уверены, что создание банков для хранения живых видов необходимо для сохранения и спасения биологического разнообразия. С помощью интернета мы сможем сделать нечто подобное и спасти языковое разнообразие. В 2009 году я посетил деревню Кундиман, в которой говорят на языке йокоим. Мы сделали несколько записей и составили разговорный словарь. Мы записали песни и истории, которые теперь может посмотреть любой желающий на YouTube (см., например, песни Imba Us и Kinjan Bunduwan в исполнении Луиса Колиси). В этих записях они делятся своими уникальными знаниями о растениях. Когда я впервые приехал к ним, люди йокоим не пользовались интернетом, хотя и слышали про него. А теперь их язык доступен онлайн. Другие островные сообщества Папуа — Новой Гвинеи, не имеющие доступа к интернету, попросили нас об этой же услуге. И теперь с языками некоторых из этих племён можно ознакомиться в Сети. Когда цивилизация и высокоскоростной интернет доберутся до этих островов, люди смогут услышать голоса своих предков, говорящих на родном языке. А теперь представьте себе молодых гвинейцев, которые станут программистами и технологами. Подумайте о том многообразии творческого мышления, которые они способны привнести в эту работу!
Как технология меняет язык?
«Письменная речь всегда была очень формальной, — говорит Лорен Коллистер (Lauren Collister) из Питтсбургского университета (University of Pittsburgh), штат Пенсильвания. — Будь то книги, любовные письма или газетные статьи — везде требовалось строгое соблюдение правил грамматики и орфографии».
Но ситуация меняется. Ежедневно миллионы пользователей общаются письменно в режиме реального времени с помощью компьютеров и смартфонов. Письменная речь эволюционирует.
«Чаты и обмен мгновенными сообщениями вносят свою лепту в упрощение письменной речи, — констатирует Коллистер. — Прощай, «To whom this may concern»; привет, SMS-спик, ¯\_(ツ)_/¯ и DBEYR».
Языковая трансформация происходит очень быстро, и мы можем наблюдать, как новые лексемы проникают в устную речь и формальный лексикон. Например, в 2011 году сетевая аббревиатура LOL была официально добавлена в Оксфордский словарь английского языка. Но каким получится язык после этой трансформации и к чему это может привести? Сетевой жаргон не ведает языковых барьеров, и, вполне возможно, следующее поколение интернет-жаргона будет иметь не английские корни.
Пользователи японских форумов часто используют эмотикон Orz для выражения чувства восхищения и преклонения: буква «О» символизирует голову, «r» — руки и туловище, а буква «z» означает коленопреклонённые ноги человечка. В зависимости от контекста, этот эмотикон может служить для выражения отчаяния, расстройства или саркастического восхищения. Китайский нетспик адаптировал японский эмотикон Orz с учётом собственной письменной традиции. «Orz» трансформировался в «囧rz» и теперь служит ещё и для передачи выражения лица. Сянси Лю (Xiangxi Liu) из Университета Массачусетса (University of Massachusetts) предсказывает взрыв онлайн-общения с помощью эмотиконов, особенно в китайском сегменте интернета, поскольку китайцы могут привлечь для создания «смайлов» тысячи иероглифов.
Рамеш Джейн (Ramesh Jain) из Калифорнийского университета в Ирвайне (University of California, Irvine) считает, что изображения будут играть ключевую роль в сетевом общении, поскольку им неведомы языковые барьеры. За примерами далеко ходить не надо: обратите внимание на то, как крупные интернет-компании вроде Facebook, Google и Line постоянно увеличивают свои библиотеки «смайликов» и «наклеек». Это привело к появлению нового неожиданного языкового барьера — денежного. Пользователи сервиса Line, например,
Но не стоит унывать. Лавинообразное появление эмотиконов и стремительное развитие нетспика свидетельствуют: мы демонстрируем замечательные быстроту и находчивость, ориентируясь среди нами самими придуманных новых слов и символов, выживающих (или нет) в процессе безжалостного естественного отбора в социальных сетях.
Начнём ли мы когда-нибудь общаться телепатически?
Каждую секунду в нашей голове возникают сотни личных мыслей, скрытых от посторонних ушей. По крайней мере, пока скрытых. Исследователи уже приступили к изучению принципиальной возможности расшифровывать эти внутренние монологи на расстоянии. Но не спешите хвататься за шапочку из фольги! Основная цель исследования — возможность дать голос парализованным людям. Тем, кто не может общаться, но полностью осознает происходящее с ними.
Адриан Оуэн (Adrian Owen) из канадского университета Западного Онтарио (The University of Western Ontario) в 2010 году убедительно доказал, что общение с людьми, «запертыми» в собственном теле, возможно с помощью вопросов «да» и «нет». Испытуемый мог представить мысленную прогулку по дому для ответа «да» и игру в теннис для отрицательного ответа. Специальный сканер регистрировал различные модели активности головного мозга пациентов. Некоторое время спустя команда исследователей с уверенностью могла распознавать ответы «Да (дом)» и «Нет (теннис)».
Но монолог — это не очень весело. Нейробиолог Филипп Кеннеди (Philip Kennedy), основатель компании Neural Signals из Дулута, штат Джорджия, разработал мозговой имплантат, который регистрирует активность в отделах головного мозга, отвечающих за движение мимических мышц при произнесении слов. Кеннеди пытается выяснить, можно ли воспользоваться этой технологией, чтобы интерпретировать речевые намерения человека и попытаться их озвучить с помощью синтезатора речи. В качестве альтернативы можно научиться расшифровывать активность головного мозга, связанную с понятиями и представлениями, а не со словами.
Жоан Коррея (João Correia) из голландского Университета Маастрихта (нид. Universiteit Maastricht) использовал в своей работе неинвазивные методы, регистрируя активность головного мозга с помощью ЭЭГ. Коррея уверен, что однажды эта технология даст парализованным людям достаточный «мысленный словарь» для формулирования целых предложений или, по крайней мере, позволит пользоваться несколькими наиболее важными словами.
Команда исследователей под руководством Брайана Пэйсли (Brian Pasley) из Калифорнийского университета в Беркли (The University of California, Berkeley) обнаружила в слуховой зоне коры головного мозга особые группы нейронов, реагирующие на речь. Причём активность этих групп одинакова, когда мы слышим разговор и когда воспроизводим его мысленно.
Пэйсли удалось создать алгоритм, который анализирует активность определённых нейронов, возникающую при мысленном произнесении слов, и преобразует полученную информацию в устную речь. Это довольно грубая технология, к тому же требующая вживления 256 электродов непосредственно в мозг, но результат впечатляет: некоторые слова синтезируются с достаточной степенью узнаваемости. Слушая одну из записей эксперимента, одна из авторов этой статьи смогла вполне отчётливо расслышать слово «Уолдо» (имя Waldo), синтезированное на основе «мысленного произнесения» пациентом.
«Подобная технология выглядит нереализуемой вполне в ближайшем будущем, — говорит Коррея. — Однако она подводит нас всё ближе к непосредственному диалогу с разумом человека».
Примечания
[1] На самом деле, всё не совсем так. Гипотеза лингвистической относительности действительно получила известность под именем «гипотезы Сепира—Уорфа», однако честь её создания принадлежит не Уорфу. Считается, что одним из первых к этой гипотезе приблизился Вильгельм фон Гумбольдт в конце XIX века, когда, сравнивая экзотические языки далёких племён с европейскими языками, пришёл к выводу, что «язык народа — это его дух». Хотя это высказывание, безусловно, сложно назвать строгой научной формулировкой. В самом начале XX века о влиянии структуры языка на когнитивные процессы носителей писали изучавшие индейские языки представители американской школы антропологии, возглавляемой Францем Боасом и Эдвардом Сепиром. В 1920-е годы немецкий германист и кельтолог Лео Вайсгербер вводит понятие «языковой картины мира» и пишет, что способ мышления народа определяется его языком. Наконец, в 1930—40-е годы ученик Сепира Бенджамин Уорф постоянно говорил об этой гипотезе на своих лекциях в Йелле, утверждая, что различия в структуре языков оказывают влияние на мышление и поведение носителей. Сам Уорф называл свою гипотезу «гипотезой лингвистической относительности». «Гипотезой Сепира—Уорфа» назвал ей в 1954 году другой ученик Сепира — Гарри Хойджер (Harry Hoijer). С тех пор её формулировку особенно часто приписывают Уорфу.
