Откуда берутся антипрививочники, или История наплыва антимедицинского скептицизма

Многие из наших читателей наверняка однажды задавались вопросом, откуда берутся антипрививочники и сторонники альтернативной медицины. Ведь достаточно совсем поверхностных познаний в области анатомии и физиологии человека, чтобы понять, что прививки и классическая медицина — работают, а другие подходы — не очень. Оказывается, дело не только в логике очевидных вещей: у «альтернативщиков» есть политические и социальные причины, влияющие на их позицию.

Часто люди на постсоветском пространстве рассматривают поход к врачу как крайнюю меру, к которой следует прибегать, только если уже совсем невмоготу. Принимать таблетки — это признак слабости, это «только для старичков», «для тех, кто иначе уже не справляется». Если в компании заявить, что ты принимаешь какие-то лекарства, немедленно найдутся советчики, готовые рассказать, как этого можно избежать. Такое неприятие таблеток можно отчасти объяснить подсознательной советской «культурой подвига»: мы с детства слышали, что нельзя жаловаться, нельзя расклеиваться, нужно превозмогать себя и быть сильным. В результате люди (особенно мужчины, на которых сильнее давит «культура силы») не идут к врачу, не лечатся, игнорируют своё тело, так как иначе им придётся признать, что они сдались. А сдаваться — стыдно. Культура подвига с некоторых пор потеряла смысл, большинство из нас не претерпевают каждодневные лишения, не вынуждены бороться за жизнь в условиях нехватки, но она оказалась живучей и до сих пор сохраняется в наших сознаниях.

Такие представления у постсоветского человека наложились на импортированные после распада СССР идеи критики «медикализации» (перевода под опеку медицины всё большего числа жизненных практик, сопровождающегося излишней бюрократизацией, коммерциализацией и дегуманизацией медицины), породившие недоверие к медицине. Они были восприняты многими как руководство к действию: одни бросились отрицать ВИЧ, другие — утверждать, что прививки не нужны, а третьи — «топить» за домашние роды. Предлагаем вам материал на основе исследования Бёрнис Л. Хаусман (Bernice L Hausman), в котором описана история идей противников медикализации в США, откуда непосредственно и были занесены в постсоветские общества многие антимедицинские практики.

***

Когда в Филадельфии в 1793 году разразилась эпидемия желтой лихорадки, рекомендацией известного физиолога и по совместительству общественного деятеля Бенджамина Раша (Benjamin Rush) было кровопускание. Считалось, что оно восстанавливает баланс крови, флегмы, желтой и черной желчи, считавшихся некогда базовыми жидкостями организма. К концу XIX века, когда медицина стала больше основываться на экспериментальных данных, практика кровопускания сошла на нет. Но в 1793-м лишь немногие осуждали совет Раша. Со времён Раша медицина сделала большой шаг вперед. Впрочем, многие современные методы лечения по степени «агрессивности» могут сравниться с кровопусканием, но мы соглашаемся на них, поскольку они основаны на более глубоком понимании механизмов болезней, чем методы, использовавшиеся до этого. В отличие от кровопускания, которое нет-нет да и убивало пациентов, соотношение рисков и гарантий у современных лекарств гораздо лучше. Но некоторые критически настроенные по отношению к доказательной медицине люди заявляют, что она чуть ли не более рискованна, чем «архаичные» методы. Из-за роста количества известных нам заболеваний мы всё чаще используем таблетки — порой даже для лечения «несерьёзных» недугов. Когда врач назначает одни таблетки, он по незнанию он может назначить и другие, несовместимые с первыми. У пациента в результате могут проявиться крайне нежелательные симптомы, вплоть до анафилактического шока и смерти. Также можно не учесть противопоказания, что тоже может привести к нежелательным последствиям. Такие случаи редки, но не исключены, и соотношение рисков и гарантий у них не слишком оптимистичное. Кроме того, так как частная медицина — это бизнес, врачи из собственной заинтересованности могут предлагать пациенту вылечить болезнь, не требующую особого вмешательства. В ответ на экспоненциальный рост количества известных нам болезней, разнообразных методов их лечения и бюрократизацию медицины появились критики медикализации, скептически относящиеся ко вкладу медицинской индустрии в здоровье людей. Фактически, они утверждают, что мы подвергаем себя чрезмерному её воздействию, которое само по себе может стать причиной смерти. Критика медикализации сама по себе не предполагает отказа от классической медицины, но сильно подогревает интерес к нетрадиционной медицине.

Часто можно услышать мнение, что на формирование антипрививочной позиции влияет распространяемая в интернете дезинформация, а также отсутствие у людей научной грамотности. Родители-антипрививочники, хоть и хотят лучшего для своих детей, действуют иррационально, поскольку неверно оценивают риски или ошибочно считают, что прививки вызывают аутизм. Но поведение некоторой части антипрививочников и других людей, активно избегающих тех или иных медицинских практик, также можно объяснить и с точки зрения критики медикализации: по их мнению, медицина играет слишком большую роль в определении того, что такое здоровый образ жизни. Это мнение идёт рука об руку с этическим опасением, что научные, и в том числе медицинские достижения не идут исключительно на пользу человеку (например, открытие ядерной энергии позволило как развить довольно экологичную по своей природе атомную энергетику, так и создать ядерное оружие).

Чтобы понять, откуда растут ноги у критики медикализации, посмотрим на 1950-е годы прошлого века, когда достижения современной медицины в США впервые были встречены некоторыми со скептицизмом. Открытие новых антибиотиков в 1940-х, изобретение рабочей вакцины против полиомиелита в 1950-х, появление новых препаратов от психических заболеваний… Было много достижений, но и много причин для беспокойства: из категории девиации в категорию болезни перекочевали такие явления, как подростковое бунтарство, СДВГ, алкоголизм.

Вот лишь одна история, породившая множество опасений и посеявшая в обществе серьёзное недоверие к медицине: разработанный в 1950-х препарат талидомид применяли как снотворное и седативное средство, особенно часто его прописывали беременным, но вскоре результатом такого приёма талидомида оказалась целая волна врождённых уродств — в ФРГ, Великобритании, Японии многие дети рождались без конечностей, без ушей, с периферическим невритом, гибли в раннем возрасте или оставались инвалидами на всю жизнь. Этот случай наглядно продемонстрировал, что фармацевтические компании могут выводить на рынок очень небезопасные средства, поэтому за этим процессом нужен строгий надзор. И даже он не исключает ошибки по недосмотру. В 1955-м Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США (Food and Drug Administration) одобрило первую вакцину против полиомиелита разработки Джонаса Солка (Jonas Salk), но она оказалась несовершенной, и 200 000 детей получили недостаточно нейтрализованный возбудитель. В результате 40 000 детей заболели полиомиелитом, 200 были парализованы, 10 умерли.

Тогда же, в 1950-е годы, опасения сгустились вокруг научной «нормализации» человека. На послевоенной волне учёные стали выделять разные типы личности, например со слишком сильной приверженностью социальным нормам, или наоборот «авторитарную личность», обладающую стремлением всеми управлять. Интересно, что это время как раз и стало расцветом социальных «девиаций» — сопротивления социальным нормам, которое в период после Второй мировой войны набрало обороты и позже, в 1960-х, привело к расцвету движений хиппи и возвращенцев к природе. Два тревожащих вопроса — об опасностях медицины и о приверженности государства стремлению всеми способами охранять «благополучие» своих «нормальных» граждан — слились воедино.

***

В этом контексте зарождалась антипсихиатрия. Её сторонники атаковали в основном «залечивание» тех, кто не соответствовал социальным ожиданиям. Под прицелом оказалась набиравшая тогда популярность электросудорожная терапия (ЭСТ), лоботомия и «упекание» в психбольницу людей с социально девиантным поведением. ЭСТ и лоботомия — это очень агрессивные методы лечения, которые сохранились в истории как символы карательной психиатрии. Художественная литература и мемуары, посвящённые тому времени, часто повествуют об ужасах госпитализации и злоупотребления властью в психбольницах. Такие романы как «Пролетая над гнездом кукушки» способствовали массовому осознанию проблемы садистских практик и проявления власти в психиатрии. Но в то время такие практики были известны как современные и эффективные, изобретатель лоботомии Антониу Эгаш Мониш (António Caetano de Abreu Freire Egas Moniz) даже получил за это Нобелевскую премию.

Альтернативную классической психиатрии того времени позицию заняли психиатры Рональд Дэвид Лэйнг (Ronald David Laing) и Томас Сас (Thomas Szasz). Они считали, что психические заболевания являются нормальным ответом на «больное» общество. Более того, на самом деле психические заболевания — это миф. Если медицина залечивает людей, травмированных отчуждающим и угнетающим обществом, значит она на стороне этого самого травмирующего общества. Рост популярности психофармакологии и простота, с которой психиатры выписывали «колёса» в случае, если поведение человека отклонялось от социальных норм, усилили опасения и до этого обеспокоенных положением дел активистов. Те, кто чувствовал себя отличными, искали себе альтернативное лечение, сопротивляясь «стрижке под одну гребенку». В период расцвета контркультурных движений 1960-х годов было предложено множество альтернативных способов понимания различий между людьми, свои объяснения чувства отчуждения и отчаяния.

Темы индивидуальности и свободы активно использовались как зарождающимися общественными движениями 1960-х, так и критиками психиатрии. Обоим движениям было выгодно сопротивление медицинской системе, так как она поддерживала социальные нормы. Часть движения антипсихиатрии предлагало просто «переосмыслить психические заболевания», дать им экзистенциальные или социологические объяснения. Сас, однако, поставил под сомнение сам факт того, что психическое расстройства — это болезни. В книге «Миф о психических заболеваниях» (The Myth of Mental Illness) (1960) он приходит к выводу, что вместо того, чтобы лечить пациентов, психиатры «решают личные, социальные и этические жизненные проблемы людей». Его нападки на психиатрию в основном касались определения болезни — что считать психическим расстройством? Действительно ли психиатрическая практика основывается на науке? Как психиатры отличают простое девиантное поведение от психически ненормального?

В статье в журнале Science «Психически здоровые на месте сумасшедших» (On Being Sane in Insane Places) (1973) американский психолог Дэвид Розенхан (David Rosenhan) описывает проведённый им эксперимент с подменой пациентов психбольницы здоровыми симулянтами. Он утверждал, что обычные люди могут симулировать психические заболевания и их могут взаправду счесть сумасшедшими несмотря на то, что они вовсе не страдают психическими расстройствами. Статья Розенхана наглядно продемонстрировала правоту критиков психиатрии — что психиатрические категории тогда не были ни надежными, ни основанными на убедительных научных доказательствах. Статью Розенхана с тех пор перепечатывали сотни раз. После его эксперимента нормы психиатрии в США изменились, и в соответствии с рекомендациями Розенхана многие психиатрические больницы были ликвидированы. Сейчас это может показаться шагом назад, но тогда это казалось прогрессивной мерой.

Даже сейчас психиатрия вызывает определённую критику, потому что психиатры иногда выходят за рамки дозволенного и патологизируют адаптивное поведение и превратности личностного развития, а активисты антипсихиатрии по-прежнему противостоят власти фармацевтических компаний определять психические заболевания.

***

К 1970-м годам из-за той же проблемы, социального контроля, критика психиатрии в большой степени распространилась и на всю остальную медицину. Как и в случае с антипсихиатрией, проблемы, связанные с «медикализацией», то есть, жизненной зависимостью человека от медицинской индустрии от рождения до смерти, выдвинули на первый план важные для истории США темы — опасения по поводу угнетения личной свободы человека, живущего в обществе с определёнными социальными нормами, недоверие к специалистам и большому бизнесу (в данном случае — «большой фарме»). Из-за доминирования мужчин в здравоохранении медикализация привлекла внимание и феминисток. В 1970 году «Бостонский книжный коллектив за женское здоровье» (Boston Women’s Health Book Collective) опубликовал первую версию книги «Наши тела» (которую переименовали в «Женщины и их тела»), в которой основное внимание было уделено репродуктивному здоровью и абортам. Неприятие медикализации стимулировало продолжительный интерес к «естественному здоровому» образу жизни в противовес «искусственному здоровью».

Неприятие медикализации активно продвигал и интеллектуальный бунтарь Иван Иллич (Ivan Illich), хорватско-австрийский католический священник, написавший множество критических заметок про общественные институты. Он продемонстрировал, как они становятся преградами для человеческого творчества, производительности и развития. Книгой «Освобождение от школ» (Deschooling Society) (1971) он вдохновил формирование радикального движения за домашнее образование, которое сейчас стало довольно популярным. Иллич утверждал, что всеобщее школьное образование «омертвляет» «детское» отношение к миру. В журнале «Немезида медицины» (Medical Nemesis) (1975) Иллич привёл медицину как пример «управляемой жизни», когда каждый аспект обычного человеческого существования требует вмешательства со стороны общественных институтов — в данном случае системы здравоохранения. Именно Иллич ввёл составленный из греческих основ термин ятрогения (ятрогенез), означающий болезнь, вызванную лечением. Он выделил три уровня ятрогенеза: клинический, социальный и культурный. Клинический ятрогенез — это побочные эффекты лечения, из-за которых человеку становится плохо. Примером может быть химиотерапия рака — она спасает жизни, но при этом оказывает негативное воздействие на иммунную систему пациентов и повреждает также нераковые ткани. Социальный ятрогенез связан с тем, что пациенты являются индивидуальными потребителями лечения, «эгоистическими агентами», а не активистами, способными спровоцировать более широкие социальные преобразования, чтобы улучшить здоровье всех. Культурный ятрогенез для Иллича — это самая тяжёлая степень заболевания, и он заключается в том, что медицина вытесняет врождённую способность людей противостоять страданиям, болезням, разочарованиям, боли, уязвимости и смерти. Он приводит в качестве примера роды. Если рассматривать их с точки зрения социологии, они переместились из дома и из рук женского сообщества в больницу, где наблюдение, в основном, осуществлялось в то время акушерами-мужчинами. В работе «Медикализация и первая медицинская помощь» (Medicalisation and Primary Care) (1982) Иллич писал: «Без сомнения […] выживаемость новорожденных, а впоследствии и матерей, возросла — но ценой медикализации. Врач помогает родиться своему будущему пожизненному пациенту, который, возможно, после долгого обучения сможет продавать свою заботу другим людям, но вряд ли человек будет открыт для соседской любови». Если сейчас мы знаем, что изменяющиеся социальные технологии порождают другие формы соседской любви, то тогда это было неочевидно. По мнению Иллича, медицина, когда имеет дело с обычными жизненными событиями, использует сугубо технический подход, лишая смысла такую важную категорию межличностной коммуникации как забота. А ведь именно она определяла человеческую сущность на протяжении тысячелетий — говорит он.

Иллич описывал медицину как «радикальную монополию»  — институт, лишающий людей возможности делать что-то самостоятельно. Медицинские практики становятся важными сами по себе, а не из-за положительного эффекта, который они несут. Силы общества консолидируются для поддержания существования таких монополий, а это ещё больше отчуждает людей от способностей, которыми они когда-то обладали. Классическим примером немедицинской радикальной монополии является автомобильное сообщение, приведшее к вытеснению других видов транспорта. Впоследствии создаются локальные и общегосударственные инфраструктуры, чтобы поддерживать уже сложившиеся практики. В результате люди начинают зависеть в большей степени от автомобилей, чем от своих двух ног.

Поскольку медицина является радикальной монополией, она становится скорее самоцелью, чем инструментом исцеления. Врачи — техники, работающие в обезличенных институциях. Медицина, раньше содействовавшая, как считал Иллич, «естественному исцелению», теперь является системой безликой бюрократии и вовсе лишена обязательств перед индивидами. Она полагается на техническую экспертизу, а не на взаимосвязь между людьми и гуманизм. Применение одних лекарств и методов лечения неизбежно влечет за собой необходимость применения других лекарств и методов лечения.

Современная медицина сильно снижает автономию людей — пациенты больше не контролируют свой организм и окружающую среду, у них нет собственной воли. Культурный, социальный и личный человеческий опыт превращается в бюрократически управляемые технические вопросы: карта пациента хранится в электронном виде; появляется зависимость от посредников, как то страховых компаний, и именно они определяют, какие виды лечения человек сможет получить, а какие — нет. В противоположность жизни на полную и переживания сюрпризов и трагедий, сопровождающих нормальную жизнь, поощряется планирование непредвиденных ситуаций. То есть, происходит управление жизнью, а не её проживание. (Справедливости ради стоит заметить, что «естественный» способ преодоления боли часто выливается в страдания и умирание, и в этом нет и не может быть ничего хорошего).

Иллич в развитии медицины видел и много хорошего: улучшение санитарных условий, борьба с переносчиками болезней, прививки и общий доступ к стоматологии и первой помощи — это, по его мнению, отличительные черты «поистине современной культуры, которая способствует заботе о себе и автономности». Проблема появляется, когда бюрократы-менеджеры и вся передовая структура медицины начинает ограничивать свободу человека в выборе лечения, запрещает выбирать «исцеление без стороннего вмешательства».

Критика медикализации от Иллича, хоть он сам и не был настроен против классической медицины, помогла набрать обороты движениям за естественное исцеление, обнажив широкую распространённость сомнений в качестве медицинской помощи. В то же время, люди жаждали новых методов лечения и технологий борьбы с серьёзными заболеваниями, такими как рак. Неравномерное развитие медицины, с одной стороны, и беспокойство о её влиянии на смысл жизни, с другой, выявляют характерную для современности проблему: те же черты современности, которые облегчают нам жизнь, могут причинять людям боль. Ряд явлений, таких как распространение резистентных к антибиотикам бактерий, показывает, что подобные опасения не являются необоснованными.

Нельзя не признать, что некоторые из критических позиций Иллича имеют под собой чёткую философскую и социальную логику. Так, медицина действительно находится на пересечении сфер человеческой заботы и безличной бюрократии. Но медицину, полностью очищенную от бюрократии, как мы бы ни хотели, представить невозможно. Кроме того, альтернативная медицина, философский фундамент которой нехотя заложил Иллич, оказалась такой же заинституционализированной и коммерциализированной, как и классическая. Масса людей уже не может жить без заказа «волшебных таблеток» на iHerb, посещения остеопатов, рейки и прочих целителей. Все эти практики точно так же встраиваются в индустрию лечения. Так как альтернативная медицина вобрала в себя многие негативные черты, свойственные классической медицине, можно сделать вывод, что проблемы, описываемые Илличем — скорее политические и социальные.

Засилье страховой медицины и формальный подход («лечение чисел, а не симптомов») — это проблемы из социальной и этической плоскости. Но вместо попытки разобраться, почему система здравоохранения в США именно такая, какой она сложилась при капиталистических условиях, как её реформировать, люди с радостью выбирают роды дома и отказ от прививок.

***

За Илличем последовали и другие влиятельные мнения, критикующие медикализацию, но уже больше с антимедицинских позиций. Американский врач Роберт Мендельсон (Robert Mendelsohn) популяризировал антимедицинские аргументы как в своих книгах, так и в колонке профсоюзной газеты «Народный врач» (People’s Doctor). Он обвинял медицину в том, что она стала новой религией, и соглашался с Илличем, что врачи стали заботиться не столько о выздоровлении пациента, сколько о поддержании средств к существованию самой медицинской индустрии. Процедуры, которые, по мнению Мендельсона, имели мало пользы(флюорография, обрезание), были частью рутинной медицинской практики. Такое положение вещей, по его мнению, продолжало существовать только благодаря слепой вере в медицину, которая делала врачей более похожими на священников, чем на медработников. Зависимость от медицины, привитая детям во время контрольных посещений и прививок по графику — то есть, в моменты, когда они потенциально здоровы, — становилась, по его мнению, самой причиной неважного здоровья: «По мере того, как счёт за лечение растёт, мы не становимся здоровее, а лишь сильнее заболеваем», — писал он в «Исповеди еретика от медицины» (Confessions of a Medical Heretic) (1979).

Он долгое время был членом врачебно-консультационной комиссии «Лига Ла Лече» (La Leche League), поддерживающей грудное вскармливание и домашние роды. Он утверждал, что в акушерстве, где редко позволяют «природе делать своё дело», рутинная практика направлена на удобство врачей, а не матерей. В результате, от этого страдают дети. Мендельсон стал одним из лидеров движения перехода к «натуральным средствам и практикам лечения», которые, впрочем, процветали ещё в 1970-х и 80-х годах. Хотя, стоит сказать, что его мотивации скорее были связаны с его консервативными взглядами, чем с контркультурой. В книге «Как вырастить здорового ребёнка вопреки врачам» (1984) он назвал педиатров опасными, потому что они внушают детям, что медицина — это готовый ответ на все болезни, и впоследствии дети вырастают во взрослых, которым постоянно нужно лечение.

Несмотря на то, что со времени Мендельсона прошло много лет, за которые наука шагнула вперёд, убеждения людей во многом не поменялись. Опасения, которые изложили Иллич, Мендельсон и другие, идут в кассу прививочного скептицизма. Именно Мендельсону принадлежит авторство таких идей, как: несколько прививок за раз вводить опасно, массовая вакцинация — это покушение на личную свободу выбора, вакцины вызывают аутоиммунные заболевания.

***

После этого, в 1980-х и 1990-х, социологи обозначили новую проблему — «биомедикализацию», которая проявляется в развитии технологии электронных медицинских карточек, распространении генетического тестирования, росте популярности скрининга для профилактики заболеваний, а также в регулировании объёмов съедаемой пищи, физической нагрузки и употребляемых медикаментов — всё во имя здоровья. Если медикализация делает акцент на усилении медицинского контроля над процессами, протекающими в организме (такими как сон), то биомедикализация ставит в центр внимания профилактику и оценку рисков. Она предполагает не просто нормализацию здоровья, но прогностическую оптимизацию организма. Такая оптимизация включает, например, выбор жизнеспособных эмбрионов для искусственного оплодотворения, мастэктомию после положительного результата теста на генетическую мутацию, вызывающую рак груди, приём витаминов, когда генетический тест указал на риск макулярной дегенерации, отказ от кофе во время беременности, чтобы избежать возможного негативного влияния кофеина на развивающийся плод, и так далее.

Прибегая к этим всё более техническим практикам в здравоохранении, мы, по словам критиков, не только пересматриваем, что значит быть здоровым, но и что значит быть «нормальным». Люди всегда принимали определённые вещества, чтобы справиться с ежедневными стрессами (те же сигареты, алкоголь, опиум, морфий, кокаин, диазепам), но развитие в 1980-х новых антидепрессантов, таких как прозак (флуоксетин) и паксил (пароксетин), изменило подходы к аффективным расстройствам и другим психическим заболеваниям. На популярность этих антидепрессантов повлияло то, что их побочные эффекты считались незначительными по сравнению с таковыми у психоактивных веществ предыдущих поколений. Вместе с меняющимися диагностическими критериями, эти новые препараты позволили людям регулировать и даже изменять свою личность и психический опыт. Миллионы людей сегодня определяют себя как склонных к депрессии или тревожности, а также принимают препараты, чтобы быть «самими собой». Не принимать препараты для устранения лёгких аффективных расстройств, грусти или скоротечной депрессии часто считается странным. Это не значит, что такие препараты не помогают. Но регулирование поведения и телесного опыта, который ранее можно было отнести на счёт «нервов» или наследственной склонности, считается общественным долгом и, следовательно, не столько одним из вариантов лечения, сколько соблюдением новых социальных норм. Сам по себе приём антидепрессантов не является трагедией, и даже если они как-то меняют наше «Я», то это даже к лучшему — устраняются стресс и тревожность. Но настораживает императив, что теперь всем при малейшем расстройстве надо принимать антидепрессанты, чтобы быть «удобным» для других.

В последние годы протест против медицинской индустрии стал подогреваться изобличением ошибок в исследованиях, а также намеренного обмана и этических конфликтов в ходе академического пир-ревью. (Кстати, при том, что критики медикализации, а за ними и «альтернативщики» всячески демонстрируют широким массам ошибки классической медицины, приведшие к нежелательным исходам, аналогичные «ошибки» со своей стороны, возникшие из-за отказа от доказательного лечения, остаются ими незамеченными или выставляются как естественный результат течения дел). Основное внимание разоблачители уделяют гипердиагностике и «перелечиванию», а также ненадёжным практикам в биомедицинских исследованиях.

В 2011 году американский терапевт Гилберт Уэлч (H Gilbert Welch) вместе с коллегами Лизой Шварц (Lisa Schwartz) и Стивеном Волошиным (Steven Woloshin) написали книгу «Задиагностированные» (Overdiagnosed). Книга сама по себе неплохая и опирается на клиническую практику авторов и на надёжные статистические источники, но её взяли на вооружение «мракобесы». В ней показано, что иногда излишнее лечение может приводить к проблемам со здоровьем у людей, которые не болеют ничем серьёзным. Уэлч говорит, что такое стало возможным из-за изменения диагностических признаков заболеваний и выделения так называемых «предзаболеваний» (преддиабет и т.п.). А это, в свою очередь, происходит из-за того, что люди регулярно проходят скрининг на предболезненные признаки, покуда не вызывающие симптомов, а также из-за установки на то, что ранняя диагностика спасает жизни.

«Перелеченные» люди являются, что характерно, главными энтузиастами скрининга и ранней диагностики, и небезосновательно — она спасает жизни. Интересно, что когда рекомендации скрининга отменяют или сужают, даже если это делается на основе опыта, может подняться скандал. Как так? В своей книге «Рецепты по числам» (Prescribing by Numbers) (2007) Джереми Грин (Jeremy Greene) описывает следующую картину: фармацевтические компании влияют на медицину таким образом, что лечить становится принято какие-то числа и абстракции (например, ТТГ = 200), а не телесные симптомы (потливость или плохое самочувствие). На формулирование, какие значения для того или иного показателя являются нормой, влияют клинические испытания, которые проверяют безопасность и эффективность новых лекарств. Однако они также попутно переопределяют, что такое заболевание, а также кто является нормальным пациентом (Мужчина или женщина? Какого возраста? Какого цвета кожи?). В итоге, лечение людей без каких либо симптомов стало нормой: например, мы стремимся понизить уровень холестерина в крови, а не устранить физические симптомы сердечного заболевания. Тот, кто «лечит» свой потенциально высокий уровень холестерина и никогда не сталкивается с симптомами сердечно-сосудистых заболеваний, может считать, что лекарства спасают его жизнь, но откуда мы знаем, может быть этот человек никогда бы не заболел и без этого. Такова логика Грина. (На территории постсоветских стран превентивная медицина и лечение чисел, а не симптомов, тоже прочно закрепились в арсенале врача, но ещё не так распространены, как в США).

Есть также свидетельства откровенной коррупции в производстве медицинских фактов. В книге «Смертельные лекарства и организованная преступность» (Deadly Medicines and Organised Crime) (2013) датский врач и учёный Питер Гётше (Peter Gøtzsche), член-основатель Северного Кокрановского центра (Nordic Cochrane Center), подробно описывает коррумпированные отношения между врачами и государственными регулирующими органами, а также сговор между медицинскими журналами и фармацевтической промышленностью, из-за которого продолжают публиковаться некачественные исследования, чтобы потом запускать «лекарства» в продажу. В книге «Лекарства для жизни» (Drugs for Life) (2012) американский культурный антрополог Джозеф Думит (Joseph Dumit) отмечает, что в ходе обычной исследовательской практики фармацевтика производит медицинские факты, которые способствуют использованию более новых, более дорогих лекарств, даже если многие пациенты лучше себя чувствуют, принимая более старые и менее дорогие препараты.

***

Вернёмся к истории с антипрививочниками. В этой атмосфере тревожности настал их звёздный час. В 1960-х годах получила распространение вакцинация от легко переносимых детских заболеваний, таких как краснуха, корь и паротит. «Здоровым детям» потребовалось посещать врача регулярно в соответствии с графиком вакцинации, что превратило их впоследствии в «постоянных пациентов». В это время появились и первые подробные исследования этих болезней, которые выявили неизвестные до того их свойства, после чего медицинское сообщество сразу изменило отношение к ним, стало считать их гораздо более серьёзными.

С середины 1980-х годов вакцины стали движущей силой биомедикализации. А уже в 1990-х и 2000-х в график рекомендованных прививок в США был включён целый ряд новых, обязательных для поступления ребёнка в школу, вакцин. Процесс включения в государственные рекомендации — сложный. В нём, чтобы проверить действенность и надёжность вакцины, используются данные испытаний на людях и математическое моделирование. На финальное решение также влияют и политические соображения. А именно — прививки могут косвенно влиять на экономику страны: пока родители сидят с больными детьми дома, их рабочее место простаивает. Например, заболевание ветряной оспой было не слишком серьёзным — в 1990-х в США от него умирало чуть больше сотни детей в год, но прививку всё-таки сделали обязательной. Мотивация всеобщей вакцинации была скорее экономической: правительству и компаниям было выгодно с помощью прививки освободить родителей от необходимости проводить время дома. Заметим, что не во всех странах вакцинация против ветряной оспы обязательна или даже рекомендована, например, таких рекомендаций нет в Великобритании. В России прививка от ветрянки войдёт в национальный календарь в 2023 году, но уже сейчас продвигается на ресурсах, поддерживаемых Минздравом.

Здесь можно увидеть биомедикализацию сразу в нескольких областях. С одной стороны, уходит ранее существовавший ритуал детства, когда все силы детей и родителей уходили на борьбу с заразой. С другой стороны, цена детских болезней для общества была минимизирована. Кроме этого, теперь ещё одна жизненная веха стала заноситься в электронную карточку пациента — о школьной иммунизации. История ветряной оспы — это история победы системы здравоохранения над антипрививочниками. Но победа эта — неполная, так как они продолжают распространять слухи о том, что государство принудило прививать детей от пустячной болезни исключительно ради собственной выгоды (хотя это совсем не так: у переболевших ветрянкой могут возникнуть серьёзные сопутствующие заболевания с большей летальностью, чем у самой ветряной оспы). Государство обвиняют в том, что оно не проводит черты между заболеваниями разной степени тяжести, вводя одинаковые меры для серьёзных и несерьёзных болезней.

История с прививками хорошо встраиваются в рассказ о биомедикализации и превентивном лечении, так как они предотвращают заражения. Поскольку прививки — это «лечение здоровых людей», их наделяют символическим значением, они либо «спасители человечества», либо «инструмент контроля природных, естественных процессов». Тем фактом, что медицинские скептики сейчас имеют голос в медийном пространстве, они, как и коронавирусные диссиденты, обязаны череде медицинских неудач, произошедших более чем полвека назад. Антипрививочники и отрицатели медицины — это часто одни те же люди, и большинство из них считает, что правительство и большие фармацевтические корпорации находятся в сговоре, доверять им нельзя. Оба направления коверкают критическую мысль относительно допустимой степени автономии граждан / влияния на них государства. Оба вдохновлены страхом технологий, так как неизвестно, как они покажут себя в будущем.

Таким образом, за позициями антипрививочников стоит не только безграмотность, но и долгая история медицинского скептицизма. Вера в медицинские институции подрывается страхами попасть под жернова всеуравнивающего медицинского аппарата. Поэтому нельзя надеяться, что медицинских диссидентов удастся «перековать» только с помощью просвещения. Чтобы все «недоверчивые» исчезли, необходимо, чтобы перестала быть актуальной проблема личной свободы и посягания на неё государства. А это, похоже, вопрос из ряда извечных философских задач, касающихся природы человека и человеческого общества.

Для завершения повторим очевидную истину: человечество на протяжении своей истории только и делает, что пытается придумать, как меньше страдать, быть менее уязвимыми и умирать позднее. Мы полностью зависим от искусственных инфраструктур, и это делает нас людьми, в этом заключается суть цивилизации и культуры. Сопротивление не только бесполезно, но и абсолютно антигуманно.