Роль ислама в русско-ордынских взаимоотношениях

У авторов-евразийцев распространено представление о том, что более-менее благополучное сосуществование Золотой Орды и подвластных ей русских княжеств в XIV веке нарушило принятие ханом Узбеком ислама в качестве государственной религии.

Эту точку зрения отстаивал, в частности, Лев Гумилев в работе «Древняя Русь и Великая Степь», утверждая, в частности, что: «Ландшафт, способы хозяйствования, демонология (ибо в тонкостях христианской догматики мало кто разбирался) роднили население единого лесостепного региона. Но победа соседнего мусульманского суперэтноса, овладевшего в 1312 г. Поволжьем и Причерноморьем, вызвала многовековую войну, которую многие историки пытались экстраполировать в прошлое».

Так ли это? На первый взгляд, подобный взгляд не лишён оснований[1]. Например, в житии Михаила Ярославича Тверского сказано, что татарское владычество над Русью стало особенно жестоким после того, как хан Узбек «воиде в богомерзкую веру Срачиньскую», то есть принял ислам: “и оттоле начаша не щадити рода крестьяньска, якоже бо о таковых рекоша царския дети, въ плену в Вавилоне сущии, глаголаху: «Предасть ны в руце царю немилостиву, законопреступну, лукавнейшу паче всея земля»”. Впрочем, тут автор жития небеспристрастен — именно при Узбеке Михаил был казнён в Орде (в 1318 году), и, соответственно, житие изображает Узбека особенно жестоким и несправедливым даже по меркам других ордынских царей. Но даже автор жития Михаила Тверского порицает Узбека не за обращение Золотой Орды в ислам, а за расправу с Михаилом.

Кроме того, житие содержит враждебную характеристику Золотой Орды и татарской политики по отношению к Руси не в целом, несводимую к осуждению политики конкретного Узбека. Владычество татар — «измаильтян» — над Русью характеризуется как «конечная пагуба» — самая жестокая из небесных кар за человеческие грехи: «Господь же премилостивый Богъ, не терпя видети погибающа от диявола род нашь, претяше намъ казньми, хотя нас обратити от злобъ нашихъ, посла на ны казнь, овогда глад, овогда смерть въ человецехъ и скотехъ; конечную пагубу преда нас в руце измаилтяном», владычество Узбека — лишь апофеоз этой «конечной пагубы». Даже главный злодей житийного повествования — не столько сам Узбек, сколько его приближённый по имени Кавгадый, именуемый «треклятым» и «окаянным» (который и оговаривает Михаила перед ханом[2]), о религиозной принадлежности которого автор ничего не сообщает.

Не стоит преувеличивать религиозность золотоордынской знати. Для правящей верхушки Монгольской империи был характерен примат «мирских» политических интересов над религиозными вопросами.

Вот что сообщает Гильом де Рубрук в своём сочинении «Путешествие в восточные страны» о словах, сказанных ему несторианином по имени Койяк после приёма у золотоордынского хана Сартака, соправителя Бату (Батыя): «Прежде чем нам удалиться от Сартаха, вышеупомянутый Койяк вместе со многими другими писцами двора сказал нам: «Не говорите, что наш господин — христианин, он не христианин, а Моал», так как название «христианство» представляется им названием какого-то народа. Они превознеслись до такой великой гордости, что хотя, может быть, сколько-нибудь веруют во Христа, однако не желают именоваться христианами, желая свое название, т.е. Моал, превознести выше всякого имени».

Несмотря на своё обращение в ислам, золотоордынские ханы не пытались обратить Русь в ислам[3] — конфликты Орды с теми или иными русскими княжествами и до, и после Узбека носили в первую очередь политический, а не религиозный характер (пусть даже древнерусские авторы традиционно осмысляли их в религиозном ключе). Религиозное рвение Узбека во внутриполитических вопросах тоже не стоит преувеличивать. Как отмечает Р.Ю. Почекаев в своей работе «Цари ордынские», посвящённой золотоордынским политикам, «ход этой реформы очень скоро показал, что настоящей целью Узбек-хана было не торжество «истинной веры» (хотя нет оснований сомневаться в его личной искренней приверженности к исламу), а сведение счетов с реальными и потенциальными недругами из числа нойонов».

Принятие ислама, по мнению Почекаева, дало Узбеку повод для массовых репрессий на «законном» основании в отношении той части золотоордынской аристократии, что отказалась принять новую веру, сопротивляясь хану:

«Узбек мстил родичам не столько за инакомыслие в вопросах веры, сколько за то, что многие Чингизиды в своё время не слишком-то активно поддержали его, когда он ещё только боролся за власть и едва не стал жертвой заговора. В течение короткого времени по его приказу было уничтожено 120 (!) Чингизидов и ещё больше менее знатных ордынских сановников, отказавшихся перейти в ислам, а также «бахшей и лам», т. е. буддистов и священнослужителей других конфессий, которым покровительствовали Токта и его приверженцы. Самым знатным из погибших был сын Токты [хан Тохта — предшественник и дядя Узбека, в своё время организовавший убийство отца Узбека Тогрула и, по слухам, сам убитый Узбеком[4] — прим. автора], не названный в источниках по имени: по-видимому, это был последний из трёх его сыновей, со смертью которого окончательно исчезла угроза замены Узбека на троне не менее законным претендентом. Совершенно очевидно, что торжество ислама было только поводом (возможно, даже преувеличенным мусульманскими историками Египта и Сирии, из сочинений которых мы знаем об этих событиях): после уничтожения основных политических противников, Узбек лишился повода преследовать «иноверцев» и вновь позволил им исповедовать свою религию и даже занимать видные посты. Писцы-«бахши», т. е. уйгуры-буддисты, продолжали состоять при дворе Узбека и его преемников, а буддийские праздники и обряды имели место в Золотой Орде даже в первой половине XV в.».

Золотая Орда, заинтересованная в поддержании экономических связей с католическим миром, и при Узбеке проводила политику веротерпимости по отношению к католикам: «Даже в вопросах веры Узбек не был так последователен, как возможно, желал быть, надеясь войти в историю в качестве поборника ислама, обратившего Золотую Орду в «истинную веру». Установив ислам в качестве государственной религии, он по-прежнему оказывал покровительство православной церкви и даже католическим миссионерам. Так, ещё 20 марта 1314 г. он выдал ярлык францисканцам, пожаловав им многочисленные льготы и позволив уже в следующем году основать в Сарае свою миссию. А к 1336 г. францисканцы имели в Орде уже 10 представительств. «Католики пользовались поддержкой хана, поскольку с их помощью Узбеку удавалось проще находить общий язык с западными торговцами — ибо торговлю, а не религию хан ставил на первое место». В отличие от своего сына Джанибека, «Узбек всё же продолжал соблюдать обычай, завещанный Чингис-ханом — не облагать налогами служителей церкви» (в том числе и Русской православной церкви). Несмотря на обращение в ислам, Узбек продолжал справлять языческие праздники: «Кроме того, сам Узбек также лично участвовал и в религиозных праздниках, не имевших отношения к исламу — в частности, Ибн Баттута сообщает о его участии в праздновании середины лунного года, традиционном для Монгольской империи, причём хан заставил присутствовать на церемонии также и представителей мусульманского духовенства!».

Политика мусульманина Узбека в отношении Северо-Восточной Руси не претерпела принципиальных изменений сравнительно с политикой язычника Тохты — как и Тохта, Узбек первоначально поддерживал притязания на великое княжение Владимирское тверского князя Михаила Ярославича (которые против воли оспаривал при поддержке новгородцев московский князь Юрий Данилович), и лишь в 1317 году передал ярлык на великое княжение Юрию, выдав замуж за него свою сестру Кончаку (крестившуюся под именем Агафья — как видим, непримиримым противником православия Узбек вовсе не был)[5]. Более того, после того, как зимой 1321/1322 года Юрий присвоил себе собираемую для Орды дань с русских земель, Узбек на время вернулся к прежней политике поддержки Твери, передав великое княжение Дмитрию Михайловичу Тверскому. В 1325 году Юрию пришлось отправиться в Орду — и, вполне возможно, если бы Дмитрий не совершил над ним самосуд (приведший к казни самого Дмитрия), Юрия ждала бы расправа.

Более того — несмотря на то, что именно при Узбеке были казнены в Орде многие русские князья (например, вышеупомянутый Михаил Тверской, а позднее — его сыновья Дмитрий и Александр), именно на вторую половину правления Узбека и правление Джанибека в Золотой Орде приходится (после кровавого подавления антиордынского восстания в Твери в 1237 году) период сведения к минимуму крупных татарских карательных походов, за вычетом совместного с князьями Северо-Восточной Руси карательного похода Товлубия на Смоленск, который «был связан с признанием смоленским князем Иваном Александровичем сюзеренитета великого князя литовского Гедимина» (А. А. Горский, «Москва и Орда»).

Правление великого князя Ивана Даниловича Калиты (1328-1340 годы) даже охарактеризовано в русском летописании как «тишина великая». Позднее, в эпоху «великой замятни» — гражданской войны в Золотой Орде, начавшейся после смерти Джанибека — отношения различных русских княжеств с Ордой вновь ухудшились, но связано это было не с религиозными, а со светскими факторами: с политической нестабильностью в самой Орде и со стремление её правителей обогащаться за счёт Руси[6].

Напротив, до обращения Золотой Орды в ислам имели место такие грандиозные карательные акции татар в отношении Северо-Восточной Руси, как Неврюева рать 1252 года (в ходе которой великий князь Владимирский Андрей Ярославич был смещён и сменён на своего брата Александра Ярославича Невского), а также направленные против нелояльного золотоордынским ханам великого князя Владимирского Дмитрия Александровича карательные «рати» 1281 и 1293 годов (Дюденева рать). От карательных мер Узбека пострадало в первую очередь Тверское княжество, в то время как в 80-90-ых годах XIII века во время гражданской войны сыновей Александра Невского Дмитрия и Андрея, в которой сарайские ханы поддерживали Андрея, а ордынский вельможа-сепаратист Ногай — Дмитрия, татары разорили всю Северо-Восточную Русь (подробнее про эти события см., например, главу исследования А.А. Горского «Москва и Орда», посвящённую правлению первого московского князя Даниила Александровича).

Для древнерусской литературы действительно было характерно враждебное восприятие ислама как религии — см. резко антимусульманское по духу описание исламского вероучения, которое древнерусский летописец обвиняет в потакании похоти, в рассказе о выборе Русью веры в правление князя Владимира Святославича, содержащееся в «Повести Временных Лет»: «Рече Володимиръ: «Кака есть вера ваша?» Они же реша: «Веруемъ Богу, а Бохъмитъ ны учить, глаголя: обрезати уды тайныя, а свинины не ести, а вина не пити, и по смерти съ женами похоть творити блудную. Дасть Бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть едину красну, и всехъ красоту възложит на едину, и та будеть ему жена. Зде же, рече, достоить блудъ творити всякый. На семъ же свете аще будет кто убогъ, то и тамо, аще ли богатъ есть зде, то и тамо». И ина многа лесть, еяже нелзе писати срама ради». Однако неприязненное восприятие монголов содержалось в древнерусской литературе и до обращения Орды в ислам — что и неудивительно, поскольку сами монголы в большинстве своём являлись язычниками.

Хороший пример — житие Александра Ярославича Невского, внешне неизменно лояльного по отношению к Золотой Орде великого князя Владимирского, которого сейчас часто обвиняют в чрезмерной уступчивости Орде. Его путешествие на поклон к Батыю в устье Волги против всякой исторической правды (но в соответствии с царящим на Руси недовольством иноземным владычеством) изображено чуть ли не как победоносный военный поход, наводящий ужас на татар: «Князь же Александръ прииде в Володимеръ по умертвии отца своего в силе велице. И бысть грозенъ приездъ его, и промчеся весть его и до устья Волгы. И начаша жены моавитьскыя полошати дети своя, ркуше: «Александръ едет!». Моавитяне — враждебный израильтянам народ, упомянутый в Ветхом Завете, образ которого нарисован самыми чёрными красками. Ветхий Завет приписывает моавитянами происхождение от инцеста племянника Авраама, Лота с собственной дочерью (Быт. 19:36). Более того — утверждается, что моавитянин не войдёт в сообщество Господне (Неем. 13:1). Сравнивая господствующих над Русью монголов с моавитянами, древнерусский автор выражал крайнюю степень враждебности по отношению к захватчикам.

В житии Михаила Всеволодовича Черниговского, казнённого в Орде в 1246 году, он едет к Батыю «обличити прелесть его, ею же лстить крестьяны». Одновременно устами Феодора, боярина Михаила, декларируется, что участие в ритуалах ханского двора — поклонение «кусту» и идолам — несовместимо с христианством и ведёт к гибели души[7]. Подобный подход крайне любопытен в связи с тем, что, как отмечает современный американский исследователь русско-ордынских взаимоотношений Чарльз Гальперин, обряд поклонения огню, который отказался пройти Михаил Черниговский (ссылаясь на его языческий характер), у монголов проходили и другие русские князья, и католические миссионеры при дворе хана, а изначально его проходили и послы других христианских государств при дворе языческих правителей, а требование поклонения идолам маловероятно с учетом монгольской веротерпимости, тогда как в действительности Михаил пострадал, скорее всего, за участие в каких-то антимонгольских политических интригах[8] — но житие создаёт его образ жертвы язычников, что коррелирует с общим изображением Орды в древнерусских источниках как антихристианской силы.

Церковное почитание Михаила Черниговского и создание его жития связаны с семейством ростовских князей, мать которых, Марья, являлась дочерью Михаила. А ведь ростовские князья, как показал А.Н. Насонов в своём исследовании «Монголы и Русь», являлись едва ли не главными проводниками воли золотоордынских ханов в Северо-Восточной Руси: «Начиная с 60-70 гг. XIII в., как мы наблюдаем, ростовских князей ставят в совершенно исключительное положение; на них направляется усиленное внимание Орды. Прежде всего мы видим, что, начиная с 60-х гг. XIII в., в Волжскую Орду из Северо-восточной России приезжают почти исключительно князья ростовские, да и верный союзник князь Андрей Городецкий. <…> Вместе с тем, как оказывается, их все более и более связывают с Ордой узы родственных отношений. Еще в 1257 г. Глеб Васильевич по возвращении из Монголии «оженися в ордѣ» (Лавр. л.). Об его племяннике Константине Борисовиче Ростовском мы узнаем, что он «ожеyися въ ордѣ у Кутлукорты» (Акад., 1302), о Ростовском князе Федоре Михайловиче тоже отмечено, что он «ожеyися» в Орде «у Велъ,ласмыша» (Акад., 1302). Наконец, на дочери Менгу-Тимура, согласно тексту житийного рассказа, был женат князь Федор Ростиславович Ярославский [связанный с ростовскими князьями узами родства через свою первую жену — прим. автора]».

В Словах и Поучениях Серапиона, епископа Владимирского (большинство из которых написано в последние годы его жизни — он скончался в 1275 году) ордынское владычество стоит в одном ряду с другими карами Божьими, посылавшимися им на Землю, как «работа» (рабство): «Слышасте от Бога казнь, посылаему на землю от первыхъ род: до потопа на гыганта огнем, при потопе водою, при Содоме жюпеломъ, при фараоне десятью казнии, при хананиихъ шершенми, каменьемь огненымь съ небеси; при судьях ратьми, при Давиде моромь, при Тите плененьемь, потом же трясеньемь земли и паденьемь града. При нашем же языце чего не видехом? рати, глади, морове и труси; конечное, еже предани быхом иноплеменникомь не токмо на смерть и на плененье, но и на горкую работу». В.Н. Рудаков предполагает, что упоминание сорокалетнего срока монгольского владычества над Русью Серапионом является библейской отсылкой к сорокалетним блужданиям ветхозаветного Израиля в пустыне в наказание за грехи, за которыми последовало обретение родины[9]. Таким образом Серапион намекает слушателям на временность владычества татар, которых он называет «погаными», то есть язычниками. И это — несмотря на стремление татар дружественной политикой привязать к себе православную церковь, высокопоставленным иерархом которой и являлся Серапион!

Кроме того, на Руси существовало представление о принадлежности русских и татар к потомству разных сыновей Ноя — Яфета (русские) и Сима (татары), то есть религиозное противопоставление также дополнялось географическим и этническим[10]. Уже в «Повести Временных Лет» содержится сюжет о разделении Земли между потомством Сима, Хама и Яфета. В «Задонщине» эта тема получает развитие: «Пойдем, брате, тамо в полунощную страну — жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русь православная. Взыдем на горы Киевския и посмотрим славного Непра и посмотрим по всей земли Руской. И оттоля на восточную страну — жребий Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя — поганые татаровя, бусормановя. Те бо на реке на Каяле одолеша родъ Афетов».

Не стоит забывать и о том, что само принятие Золотой Ордой ислама являлось не только политическим решением конкретного правителя — хана Узбека — но и следствием внутренних процессов, назревавших с самого начала существования данного государства. Как отмечает Д.В. Васильев в работе «Ислам в Золотой Орде. Историко-археологическое исследование», «Можно выделить несколько основных предпосылок становления именно ислама в качестве государственной религии в Золотой Орде. Прежде всего, выделим социально-экономические предпосылки. Они связаны с  интересами купцов из стран ислама, издавна контролировавших караванную торговлю с Западом. Мусульманское купечество стало влиятельной силой в Золотой Орде. Крупные хорезмийские и, возможно, булгарские купцы, слившись с феодальной знатью Орды в роли откупщиков, советников, дипломатов, «писцов», получили влияние на политический курс страны. Идея исламизации Орды стала более популярна с ростом значения городской культуры и вклада её в экономику Улуса Джучи. Только централизованное государство с сильной ханской властью и исламом в качестве государственной религии могло обеспечить бесперебойную караванную торговлю на всѐм протяжении Дешт-и-Кыпчак».

Из четырёх крупнейших пост-монгольских государств — империи Юань в Китае, улуса Чагатая в Средней Азии, ильханата Хулагуидов в Иране и улуса Джучи (Золотой Орды) — три последних приняли ислам в качестве государственной религии. Что и неудивительно, поскольку основаны они были на землях покорённых монголами мусульманских народов (в случае Золотой Орды речь идёт о Хорезме и Волжской Булгарии), точно также как монгольская династия Юань частично восприняла культуру побеждённого Китая. Кроме того, монголы в вышеназванных государствах (за вычетом империи Юань) подверглись тюркизации, постепенно смешиваясь с местными тюркскими народами[11] — а среди тюрок ислам к тому времени давно уже получил распространение. Мусульманские купцы-«бесермены» использовались для сбора дани с русских земель.

Примечания:

[1] Скажем, можно вспомнить антиордынское восстание 1262 года, связанное не в последнюю очередь с произволом, чинимым откупщиками на службе хана — «бесерменами», купцами-мусульманами. Лаврентьевская летопись сообщает об этих событиях следующее: «Избави Бъ҃ ѿ лютаго томленьӕ бесурменьскаго . люди Ростовьскіӕ землѧ . вложи ӕрость въ ср҃дца крс̑тьӕномъ . не терпѧще насильӕ поганъıхъ. изволиша вѣчь и въıгнаша из городовъ . из Ростова . изъ Володимерѧ . ис Суждалѧ изъ Ӕрославлѧ . ѡкунахуть бо ти ѻканьнии бесурмене дани».

[2] «окаянный Ковгадый, написавъ многа лжа, свидетелствова на блаженнаго Михаила <...> Се бо бяше нечестивый Ковгадый самъ судия и, судя же, тоже лжив послухъ бываше, покрывая лжею своею истинная словеса вернаго Михаила. И изрече многозамышенныя вины на блаженнаго непорочнаго Христова воина, а свою страну оправдая».

[3] В правление хана Джанибека, сына Узбека, была предпринята попытка обложить православную церковь налогами, но она была связана в первую очередь со стремлением хана к обогащению за счёт подвластных земель (в целом характерным для ордынской политики в отношении русских земель) и не имела специфически-антиправославной направленности: “Джанибеку же нужны были средства для его многочисленных военных кампаний и для раздачи эмирам, чтобы обеспечить себе их поддержку. Поэтому хан решил ввести ряд налогов и сборов с церкви, что нашло отражение в его ярлыке, выданном в 1342 г. русскому митрополиту Феогносту. Однако, чтобы не потерять поддержки церковью авторитета ханской власти на Руси, Джанибек несколько «подсластил пилюлю»: его мать Тайдула в 1347 г. в своей грамоте сарайскому епископу Иоанну запрещала светским князьям вмешиваться в церковные судебные дела. Таким образом, хан проявил свою власть, а ханша — свою доброту, войдя в русскую летописную традицию как «заступница русской церкви»” (Р. Ю. Почекаев, «Цари ордынские»).

[4] Р. Ю. Почекаев, «Цари ордынские» — «Впрочем, Токте в 1312 г. исполнилось всего 38 лет, и он вовсе не собирался умирать. Напротив, он был здоров, полон сил и планов. Тем неожиданнее оказалась его скоропостижная смерть. Согласно официальной версии, он путешествовал по Волге, корабль, на котором он находился, потерпел крушение, и хан утонул. Однако вскоре стали распространяться слухи, что хан был отравлен сторонниками его племянника Узбека, который и стал следующим ханом Золотой Орды <…> Узбек, родившийся в 1281 г., был сыном Тогрула — незадачливого сына Менгу-Тимура, который стал сначала «младшим» соправителем хана Тула-Буги и своего сводного брата Алгуя, а затем вместе с ними же был убит в результате заговора Ногая и Токты».

[5] Подробнее см. посвящённую Юрию Даниловичу Московскому главу исследования А. А. Горского «Москва и Орда», носящую говорящее название «Ослушник двух ханов» [то есть Тохты и Узбека].

[6] См. более подробно о предпосылках Куликовской битвы и русско-ордынского антагонизма в целом — «Куликовская битва и восприятие власти татарского хана на Руси».

[7] Тогда, помянувъ Феодоръ слово отца своего, и рече: «Михаиле, помниши ли слово отца наю, иже учаше насъ от святаго Еуангелиа? Рече Господь: “Иже хощеть душю свою спасти, погубить ю, а иже погубить душу свою мене ради, то спасеть ю”.

[8] Гальперин Ч. Татарское иго: образ в средневековой России. С. 58-60.

[9] Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII-XV вв. С. 90-92.

[10] Повесть Временных Лет: «По потопе бо 3-е сынове Ноеви розделиша земьлю: Симъ, Хамъ, Афетъ. Яся въстокъ Симови: Перьсида, Ватрь, доже и до Иньдикия в долготу, и в широту и до Нирокуриа, якоже рещи от въстока доже и до полуднья, и Сурия, и Мидиа по Ефратъ реку, и Вавилонъ, Кордуна, асуриане, Месопотамиа, Аравиа Старейшая, Елумаисъ, Индия, Аравия Силная, Кулии, Комагины, Финикия вся.
Хамови же яся полуденья часть: Егупетъ, Ефиопья, прилежащия къ Индомъ, другая же Ефиопья, из неяже исходить река ефиопьскаа Чермьна, текущия на въстокъ, Фива, Луви, прилежащи доже до Куриния, Мармариа, сурите, Ливуи другая, Нумидия, Масурия, Мавритания, противу сущи Гадире. Сущимъ же къ встоком имать Киликию, Памфилию, Писидию, Мосию, Лукаонию, Фругию, Камалию, Ликию, Карию, Лудию, Масию другую, Троаду, Солиду, Вифунию, Старую Фругию. И островы пакы имать: Сарданию, Критъ, Купръ, и реку Гиону, зовемую Нилу.
А Афетови же яся полунощная страна и западная: Мидия, Олъвания, Армения Малая и Великая, Каподокия, Фефлагони, Галатия, Кольхысъ, Воспорий, меоти, дереви, сармати, тавриани, Скуфия, фраци, Македония, Далматия, молоси, Фесалия, Локрия, Пеления, яже и Полопонисъ наречется, Аркадия, Ипириноя, Илурикъ, словене, Лухития, Аньдриакия, Аньдриатиньска пучина. Имать же и островы: Вританию, Сикелию, Евию, Родона, Хиона, Лезвона, Куфирана, Закуньфа, Кефалиния, Ифакину, Керкуру, и часть всякоя страны, и нарицаемую Онию, и реку Тигру, текущюю межи Миды и Вавилономъ; до Понетьского моря, на полунощныя страны, Дунай, Днепръ и Кавькасийскыя горы, рекше Угорьскыя, и оттуда, рекше, доже и до Днепра, и прочаая рекы: Десна, Припеть, Двина, Волховъ, Волга, иже идеть на въстокъ, въ часть Симову. Въ Афетови же части седить русь, чюдь и вси языце: меря, мурома, всь, мордва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, югра, литва, зимигола, корсь, летьгола, либь. Ляхове же, и пруси[ и чюдь приседять к морю Вяряскому. По сему же морю седять варяз семо къ вьстоку до предела Симова, по тому же морю седять къ западу до земли Агаряньски и до Волошьскые».

[11] «….Хроники монголов, — отмечает М. Тезджан, — при Чингис-хане велись, как правило, уйгурскими писарями. Эти писари, получившие название «Бахши», писали грамоты и указы, именуемые тюркскими терминами «битик» и «ярлык», на тюркском языке уйгурскими буквами. В более поздних источниках этих писарей стали называть «битикчи» или «великий битикчи». Для того, чтобы показать, насколько важной была роль тюрков и, непосредственно, уйгуров в империи Чингис-хана, достаточно было бы обратить внимание на количество задействованных советников известной национальной принадлежности. Исходя из собранного Бахаеддином Огелем списка этих советников, следует, что из 131 советника 19 были иностранцами, или же мусульманами, а 112 были тюрками, из которых 62 были уйгурами по происхождению, представляющими многочисленное, на то время, общество» (Тезджан, 2010, с. 72). Таким образом, при правлении монголов произошли два крупных внутренних и внешних социальных изменения — их тюркизация и исламизация («А.А. Арсланова, «Интеграция и взаимодействие монголов с «тюркским миром» по данным некоторых персоязычных источников дотимуридского периода»).