Религиозное движение маздакитов (особо «скандальный» характер идеологии которого придаёт призыв к общности жён), действовавшее в сасанидском Иране в конце V — первых трёх десятилетиях VI века в правление царя Кавада I (488―531 годы нашей эры, с перерывом на узурпацию, совершённую его братом Замаспом при поддержке знати в 498―501 годах), ввиду эгалитарного характера своей идеологии часто рассматривалось как революционное.
Такая трактовка была официально канонизирована в советской историографической традиции, в частности — в Большой Советской энциклопедии:
«Движение крестьян и городской бедноты в государстве Сасанидов (См. Сасаниды) (начало 90-х годов 5 — конец 20-х годов 6 веков). Возникло в условиях резкого обострения экономического и политического кризиса, проявившегося в возросшем могуществе феодализировавшейся аристократии и зороастрийского жречества при ослаблении царской власти, росте эксплуатации крестьянства, разорении и обнищании народных масс, неудачах во внешней политике. Идеологией М. д. был Маздакизм. М. д. было поддержано Кавадом I (См. Кавад I), стремившимся ослабить позиции крупной аристократии и жречества. Около 496 аристократия и жречество свергли Кавада I. После возвращения в 499 Кавада к власти сторонники М. д. заняли важные административные посты; одним из первых лиц в государстве стал Маздак. Маздакиты стали захватывать имущество знати, передавали его нуждающимся. Дальнейшее развитие М. д. привело к перегруппировке политических сил. В 20-е годы Кавад пошёл на примирение с ослабленной знатью, а его наследник Хосров, при негласной поддержке отца, выступил против маздакитов. В конце 20-х годов 6 века М. д. было подавлено».
«М. содержал распространённые в ряде сект Ирана и Римской империи идеи о необходимости взаимопомощи, о равенстве имущества и т.п. Призывая к борьбе за уничтожение социального неравенства, отождествлявшегося со «злом» и противопоставлявшегося «добру», к насильственному осуществлению «данного богом» всеобщего равенства, М. стал в конце 5 века идеологией маздакитского движения».
Эту оценку, приписывающую маздакитам некую программу коренного общественного преобразования (причём преобразования насильственного, религиозного) — со знаком «минус», разумеется — разделяли и авторы, враждебно относящиеся к социальным революциям, например — Л.Н. Гумилёв: «В 491 г. Иран постигла засуха, связанный с нею недород и налёт саранчи. Шах Кавад открыл государственные амбары с зерном, но это не предотвратило народных волнений. И тогда один из вельмож Маздак , предложил шаху свою концепцию спасения государства. Она была дуалистична, но в ней, в отличие от манихейства, «царство света» наделялось качествами воли и разума, а «царство тьмы» ― качеством неразумной стихии. Отсюда вытекало, что существующая в мире несправедливость ― следствие неразумности и исправить её можно средствами разума: введением равенства, уравнением благ (т.е. конфискацией имущества богатых и разделом его между маздакитами) и… казнями «сторонников зла», т.е. тех, кто был с Маздаком не согласен. Система подкупала безукоризненной логикой, и шах поддержал Маздака. Но как было отличить сторонников света от защитников мрака? Только по их личному заявлению! И тут пошла в ход ложь. Маздакиты, взяв власть в свои руки, развернули массовый террор, а шах стал в их руках марионеткой. В 496 г. Кавад бежал от своих министров к эфталитам, вернулся с войском и занял престол, но маздакиты продолжали занимать должности вокруг престола и расправляться с неугодными людьми, как с чужими, так и друг с другом. Только в 529 г. царевич Хосрой собрал войско из людей, обиженных маздакитами, привлёк на свою сторону саков и повесил Маздака, а его сторонников закапывал в землю живыми» («Древняя Русь и Великая Степь: блуждающий суперэтнос»).
Но носила ли в действительности деятельность маздакитов насильственный характер (так, распространено мнение, что Кавад до поры поддерживал маздакитов для того, чтобы их руками ослабить могущество высшей знати, а затем устранить их самих)? Современный исследователь Д.Е. Мишин, автор детальной работы «Хосров I Ануширван (531―579), его эпоха и его жизнеописание в поучении Мискавейха», ставит этот распространённый историографический концепт под сомнение:
«Исследователи подчас предлагают более изощрённые трактовки; например, утверждается, будто Кавад пытался использовать маздакитов (или людей, позже названных таковыми) как инструмент борьбы против знати и духовенства [Klíma O., 1957. S. 238‒239; Gaube H., 1982. P. 121‒122; Daryaee T., 2009. P. 88]. Однако в первое правление Кавада мы не видим ни одного крупного вельможу, устранённого руками маздакитов. Аристократические роды сохранялись. Когда Каваду потребовалось устранить Сухра, он обратился за помощью не к маздакитам, а к Шапуру и, вероятно, остальным Михранам. Правда, источники сообщают, что Кавад был суров по отношению к подданным и казнил некоторых из них [Agathiae…, 1828. P. 267; Theophylacti…, 1834. P. 190; Tārikh e Banākatī, 1969. P. 61], но это нигде не связывается с маздакитами. Среди знати были, несомненно, сторонники Валаша и Сухра , репрессии над которыми объяснялись самим ходом борьбы».
Хотя Кавад устранил многих своих противников из числа высшей знати, он не мог править, проводя политику неограниченного террора или игнорируя традиционные привилегии иранской аристократии: «Прокопий Кесарийский описывает случай, когда Кавад, вернувшись к власти в 501 г., собирался назначить нового канаранга взамен бывшего его врагом Гусанастада: «… он (Кавад. ‒ Д. М.) сказал некоторым из приближённых, что поставит канарангом того человека, кто первым из персов, явившись в тот день ему на глаза, изъявит желание ему служить. Сказав это, он [затем] пожалел об этих словах, ибо на ум ему пришёл закон, по которому у персов властные должности даются не чужим, но тем, кому сан причитается по роду. Ведь он опасался, что первым к нему придёт кто-то, не являющийся родственником канаранга, и он (Кавад. ‒ Д. М.) будет вынужден нарушить закон, чтобы сдержать слово» [Procopius, 1914. P. 46‒47]. Но, продолжает далее Прокопий, «пока он размышлял об этом, случилось то, что [позволило] ему сдержать слово, не выказывая неуважения к закону». Первым к Каваду явился один из родственников канаранга ‒ Адур-Гудунвад, который и получил назначение [Procopius, 1914. P. 46‒47]» (Д.Е. Мишин. Ук. соч.). А между тем, Гусанастад входил в число вельмож, после временного свержения Кавада и возведения на трон его брата Жамаспа (позднее свергнутого Кавадом), предлагавших казнить царя (о чём искушённый политик Кавад едва ли забыл) — и, тем не менее, его род смог сохранить должность канаранга за своими представителями. Едва ли в подобной обстановке маздакиты, пусть даже и при поддержке царя, могли бы проводить политику террора против аристократии.
Более того — существуют определённые сомнения в том, что идеология маздакитов вообще предполагала необходимость насилия для достижения своих целей: “На этом фоне заметно выделяется рассказ об учении маздакитов в трактате позднего, но хорошо информированного автора Мирзы Мухсина Кашмири, известного как Мухсин Фани (род. ок. 1615 г., ум. в 1670/1671 г.) «Училище [религиозных] учений» (Dabistān al-maḏāhib). Этот рассказ, судя по его тексту, построен на выдержках из трактата самого Маздака, сохранённого его более поздними последователями. Его арабскую версию мы обнаруживаем в трактате «Книга [религиозных] учений и течений» (Kitāb al-milal wa al-niḥal) аш-Шахрастани (1086‒1153), который, судя по всему, воспринял отрицательное отношение к Маздаку. Это видно по началу сообщения о маздакитах, где тексты аш-Шахрастани и «Училища» заметно расходятся в оценке личности Маздака. Кроме того, по словам аш-Шахрастани Маздак санкционирует убийства, чего нет в тексте «Училища»” (Д.Е. Мишин, Ук. соч.). Если судить по выдержкам из маздакитского учения, приводимых Мухсином Фани, маздакитская идеология носила пацифистский характер и осуждала насилие: «В той же книге он говорит, что свету неугодны, а тьме приятны взаимная вражда, убийства и противоборство» (Д.Е. Мишин. Ук. соч.).
Говоря о маздакитах, необходимо также отметить, что информация о них нам известна преимущественно из мусульманских источников. Между тем, в халифате Аббасидов VIII―IX веков среди ираноязычных народов, как собственно Ирана, так и Средней Азии действительно существовали антиправительственные народные движения, такие как муканниты и хуррамиты, синкретическое религиозное мировоззрение которых, основанное на сочетании элементов зороастризма и ислама, действительно восходило к маздакизму. Мусульманские авторы видели в маздакитах идейных предтеч муканнитов и хуррамитов — поэтому относились к Маздаку крайне враждебно: «Более того, мусульманские авторы подчас считали маздакитов предшественниками тех, кто выступал против халифата, прежде всего хуррамитов [Die Sekten…, 1931. S. 41; Siyar…, 1962. P. 260; Абу Хамид ал-Газали, 1964. С. 14], что усиливало враждебность» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.). Однако если муканниты и хуррамиты вели против властей халифата Аббасидов и местной аристократии вооружённую борьбу, то примеры восстаний маздакитов против властей сасанидского Ирана в настоящее время неизвестны.
С чем же в действительности была связана ставка Кавада на маздакизм, если не со стремлением ослабить аристократию? Интересное объяснение на сей счёт предлагает Д.Е. Мишин: «Как показано выше, хозяйственный кризис, начавшийся при Перозе, не был ещё преодолён. Валаш, вступив на престол, нашёл казну пустой и подтвердил указ Пероза о круговой поруке. При Каваде положение было не лучше. Средств на выплаты эфталитам едва хватило на первые два года; в дальнейшем Каваду пришлось обращаться к Византии и даже воевать, чтобы получить нужные деньги. Нетрудно представить себе, что проблемы казны, как и при Перозе, решались посредством повышения податей. О крестьянах того времени мы знаем мало, однако в рассказе о податной реформе Кавада, продолженной Хосровом (о ней см. главу 2 части II) отмечается их тяжёлое положение.
Назревал социальный взрыв. Кавад, несомненно, знал о настроениях населения от многочисленных соглядатаев, которых всегда держали на службе Сасаниды. Но, как ни странно, в тот момент община маздакитов была для царя наименее опасной. Собственность не имела для них никакого значения; они расставались с вещами так же легко, как и приобретали их. Общедоступность имущества и женщин создавала в общине социальный мир, так как каждый без труда получал то, что имели остальные. Сиюминутное приобретение вещи или получение наслаждений заслоняло в сознании людей тяготы. Возможно, Кавад рассчитывал, что перераспределение имущества будет происходить прежде всего внутри общины, где и так была круговая порука, и народ, удовлетворившись этим, не поднимется против царя и знати. Речь, следовательно, шла о создании своего рода механизма взаимного страхования, который позволил бы за счёт перераспределения имущества внутри общины избежать крайних случаев бедности и тем самым снизить социальную напряжённость. Но для этого требовалась отмена собственности, что и проповедовал Маздак. Подобно тому как общедоступность женщин позволяла царю удовлетворять свои желания, не нарушая установленных норм, отмена собственности давала подданным возможность законно удовлетворять свои потребности в материальных благах».
Как отмечает Мишин, предпосылки для соответствующего правительственного социально-политического курса оформились ещё в правление отца Кавада I, Пероза (461-484), ещё до приобретения маздакитами влияния на царскую особу, поскольку сасанидский Иран в его правление страдал от чудовищной засухи: «Пероз ввёл принудительную продажу продовольствия (скорее ‒ его излишков) , о чём говорится также в Шах-намэ [Ferdowsi’s…, 1935. P. 2268]. Эта мера была направлена прежде всего против торговцев, которые взвинчивали цены на нехватке продовольствия. Другой мерой стало введение круговой поруки, заставлявшей относительно зажиточных поддерживать бедных»; сопровождалось это религиозной экзальтацией, которая также могла в будущем повлиять на подъём маздакитского движения: «В зороастрийской традиции засуха в некоторых случаях приписывалась недостаточному религиозному рвению или неправедности царей. По словам Балами, подданные Пероза считали его злосчастным царём, так как в его правление случилось невиданное прежде бедствие [Тарих-и-Балами, 1962/1963. С. 954]. Нетрудно представить себе, что реакцией царя и общества стало усиление религиозности. Легенды о Перозе повествуют о том, как он ездил на моление в Фарс [Chronologie…, 1878. S. 228‒229], призвал народ выйти на улицы и вместе с подданными молился о ниспослании дождя [Ал-Ахбар…, 1960. С. 59]. Эти сведения сильно переработаны мусульманскими авторами, но вряд ли следует сомневаться, что именно в религии царь и его подданные искали ответы на вопросы о причинах бедствия и путях избавления от него» (Д.Е. Мишин. Ук. соч.).
Таким образом, вполне возможно, что истинной целью поддержки маздакитов со стороны царской власти при Каваде I было вовсе не подавление оппозиции знати (для этого Кавад прибегал к более прямолинейным средствам, таким как казни мятежников и непокорных), а для разрешения грозящего стране хозяйственного кризиса (интересно, что продвигаемая маздакитами полиандрия также часто связана с недостатком земли, как в Тибете). В свою очередь избавилась от маздакитов царская власть после того (по реконструкции Мишина), как они перестали быть ей полезны в проводившейся ей экономической политике: «Вероятно, со временем интересы Кавада как правителя начали расходиться с установлениями маздакитов. Поскольку они отрицали индивидуальное стремление к обогащению, мотивация к труду слабела, что, видимо, вызывало упрёки в безделье, которые мы находим в процитированных в главе 2 части I полемических отрывках из Динкарда. Это, в свою очередь, вело к хозяйственному застою. Некоторые указания на это сохранились в источниках. Сообщается, что при Каваде в районе Кашкара прорвало плотину. Её никто не чинил, и вода затопила немало земель. Так продолжалось до правления Хосрова, когда повреждения были наконец исправлены [Liber…, 1863. P. 292; Kitâb al-Masâlik…, 1889. Ар. текст, с. 240; Китаб ал-ахкам…, 1989. С. 234].
<…>Обычаи маздакитов помогали переживать кризис, но мало способствовали хозяйственному развитию. Вероятно, по окончании кризисных лет Кавад постепенно пришёл к выводу о неприемлемости учения маздакитов для развития страны и принял решение расправиться с ними. Примечательно, что, согласно источникам, в конце своего правления Кавад начал хозяйственные реформы, приказав взимать подати не с урожая, как делали прежде, а с земель как источника дохода. Причиной этого мог быть только хозяйственный упадок, повлекший за собой уменьшение податных поступлений; царь попытался и в этих условиях обеспечить казне гарантированный доход. Но для этой цели следовало произвести межевание земель: без этого сборщики податей не смогли бы определить, от кого требовать их уплаты. Началось межевание земель, однако Кавад умер, не закончив своих начинаний. Хотя источники не содержат прямых указаний, очевидно, что эта реформа была противна учению маздакитов. Если так, устремления Кавада и маздакитов разошлись, и это предопределило расправу над ними» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.).
Кроме того, принятие Кавадом I маздакитского учения стало оправданием сокращения расходов на содержание двора: «В описании странствий китайских путешественников Сун Юня и Хуэй Сана (517‒518 гг.) есть небольшой фрагмент о Персии, где мы читаем, что её царь выходит лишь с небольшой свитой, и подданные, видя его, не выказывают почтения [Beal S., 1884. P. xcii]. Эта скромность церемониала кажется следствием влияния маздакитов ‒ как и сокращение расходов на царскую кухню, о котором говорилось выше» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.).
Распространено мнение, что на учение маздакитов повлияла разновидность гностицизма, известная как манихейство, постулирующая борьбу двух начал — светлого духовного и тёмного материального (в частности, на этом акцентирует внимание Л.Н. Гумилёв, рассматривающий гностические учения и манихейство в частности как разновидность «антисистемы», антисоциального и антижизненного в целом мировоззрения). Но Д.Е. Мишин ставит под сомнение и эту точку зрения. Некоторые метафизические элементы доктрины — вроде иерархии духовных сущностей — в маздакизме действительно, по-видимому, заимствованы из манихейства (Д.Е. Мишин, Ук. соч. С. 174-175, С. 178-179), однако сам характер двух этих учений в корне различается:
«Некоторые положения маздакитского учения, однако, менее связаны с манихейством. Прежде всего, это характерно для того фрагмента, в котором Маздак учит, что металлы (золото и серебро) и плодоносные деревья суть творения Бога и могут приносить пользу человеку. Для Мани они ‒ порождение материи, т.е. злой стихии, боровшейся с миром добра и света; хорошим в них было лишь присутствие частиц света, о чём Маздак не говорит. Сходным образом Маздак относит к созданиям Бога некоторых полезных животных ‒ быка, барана, коня и верблюда. Они отделяются от злых существ, творений Ахримана, к которым относятся хищные звери, пауки, скорпионы и змеи. Такие представления более свойственны зороастрийскому учению, в котором бык пользуется большим уважением, а хищники и мелкие вредоносные существа, именуемые храфстар (в частности, пауки, скорпионы и змеи) составляют войско Ахримана<…>
У Маздака стихии, в частности, огонь ‒ творения Бога, а не части материи. Во фрагментах, приписываемых Маздаку, материя даже не упоминается. Это резко контрастирует со значительной ролью, которую отводит материи Мани; у него она выступает как основной противник доброго божества и мира света [Кефалайа…, 1998. С. 108‒114]. С учётом того, что сказано выше о животных, мы могли бы высказать, хотя бы в качестве гипотезы, следующую мысль: Маздак, позаимствовав многое из учения Мани, не усвоил его представления о материи как зле. Взамен он выдвигал собственные построения о хороших и плохих созданиях и вещах, которые, как показывают примеры с животными, металлами и деревьями, основывались скорее на зороастрийских идеях<…>
Подход Маздака и здесь лишь частично совпадает с манихейством. Маздакиты, очевидно, унаследовали от манихеев отрицание собственности и брака. Однако, ответ на вопрос о том, что следует делать с земными богатствами и женщинами, был иным, чем у манихеев. Маздак считал и богатства, и плотские наслаждения благом. Каждый имел право на них, хотя и не мог ничего присваивать себе» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.).
Поэтому Д.Е. Мишин предполагает, что исходно «начало движению маздакитов дала какая-то обособленная манихейская община, представители которой сохраняли верность основным догмам изначального вероучения, но постепенно сближались с зороастризмом, главным образом в практических вопросах. Два фактора должны были сыграть в этом важную, если не определяющую, роль. Гонения на манихеев, по всей вероятности, привели к тому, что они старались не дать властям повода обрушиться на них с репрессиями и, насколько это было возможно, выдавали себя за зороастрийцев, как в других случаях ‒ за христиан (см. гл. 1). Но пребывание в зороастрийской среде и, возможно, приход новых людей не могли не привести к тому, что община испытывала всё большее влияние зороастризма. Учение Маздака было отражением этой тенденции, хотя нельзя, конечно, отрицать его собственный вклад». Кроме того, «известно, что манихеи Сасанидской державы считали имущество общим» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.) — хотя они никогда не предпринимали попыток к распространению внутренних имущественных практик своей общины на остальное иранское общество.
Но даже если считать, что часть своих идей маздакизм воспринял у манихейства — могла ли некая оторванная от реальной жизни «антисистема» насадить свои представления о правильном (особенно — такие скандальные, как «общность жён», до которой манихеи как раз не доходили), будто бы чисто утопические, в масштабах всей страны? В такое трудно поверить. Изучение источников показывает, что ещё в X веке в Средней Азии (в частности, в Согдиане), давно завоёванной мусульманами и поверхностно исламизированной, в сельской местности, менее затронутой влиянием завоевателей, сохранялись не только практики совместного владения землёй, но и пережитки полиандрии, наличествовавшей у индоиранских народов с древнейших времён (см. героиню знаменитого индийского эпоса «Махабхарата» Драупади, которая была замужем сразу за пятью мужчинами — братьями-Пандавами, и каждому из них она родила по сыну). Групповой брак, подобный тому, что описан у маздакитов, описан древними авторами у кочевого иранского народа массагетов, жившего в среднеазиатских степях; такие же свидетельства есть и о других представителях иранских народов Средней Азии (часть которой входила и в состав сасанидского Ирана). Полиандрия существовала, помимо прочего, и у среднеазиатского народа эфталитов [1], государство которого являлось восточным соседом сасанидского Ирана и который оказал Перозу и Каваду важные политические услуги [2] [подробнее см. С.П. Толстов. Древний Хорезм. Экскурс III. Путь корибантов. Скверна Муканны]. Таким образом, преобразования маздакитов могли быть для жителей Ирана не некой радикальной новацией, а, напротив, возвратом к старым обычаям, существовавшим до торжества зороастризма в Иране.
Примечания
[1] “Бэй-ши, описывая обычаи государства хуннов-эфталитов, в V и первой половине VI века н. э. господствовавших в Средней Азии, рассказывает: «Братья имеют одну жену. Жена мужа, не имеющего братьев, т. е. одномужняя, носит шляпу с одним углом; многомужняя же умножает число углов по числу братьев; на одеянии нашивает такое же число кистей»”.
[2] «После смерти Ездигерда II (середина 458 г.) в Сасанидской державе началась междоусобица. Ездигерд оставил двух сыновей от одной матери ‒ Пероза и Хормузда <…> По некоторым рассказам, Ездигерд II завещал престол Хормузду [Histoire…, 1843. P. 225; The Ta’ríkh-i-Guzída…, 1910. P. 114; Ferdowsi’s…, 1935. P. 2264], что, ввиду рассмотренной в гл. 1 традиции наследования царской власти, было вполне естественным. После смерти Ездигерда Хормузд вступил на престол. Пероз бежал к эфталитам просить помощи <…> С помощью правителя эфталитов Пероз одержал победу над Хормуздом <…> История о том, как Пероз утвердился у власти с помощью эфталитов, присутствует почти в любом восточном повествовании о Сасанидах» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.).
«…в царствование Пероза Кавад какое-то время пребывал у эфталитов и снискал дружбу их правителя<…> Согласно нескольким восточным традициям, в начале правления Валаша Кавад бежал к правителю эфталитов. Тот долго не хотел помогать ему, и Кавад оставался у эфталитов четыре года. Наконец, правитель эфталитов согласился помочь, и Кавад с войском двинулся в Иран <…> Тем временем Кавад пребывал у эфталитов. Он несомненно просил помощи, но оказывать её правитель эфталитов не спешил. Кавад провёл в эмиграции несколько лет. Правитель эфталитов, несомненно, понимал, что, если сасанидская аристократия поддержит Жамаспа или, по крайней мере, выступит против Кавада, начнётся новая война, возможно, более масштабная, чем поход Сухра. Но по мере того, как слабость и бездеятельность Жамаспа постепенно лишали его поддержки знати, настроение правителя эфталитов менялось. Это видно по конечному результату: правитель эфталитов наконец дал Каваду войско и отправил его в Иран» (Д.Е. Мишин, Ук. соч.). После этого Кавад вернул себе трон.
