Один из первых пропагандистов и популяризаторов эволюционной теории Дарвина, немецкий биолог и художник Эрнст Геккель (Ernst Haeckel) в конце XIX века был чрезвычайно влиятельной персоной. Мы предлагаем вашему вниманию перевод статьи Бернда Бруннера о том, как поездка Геккеля на Цейлон вызвала к жизни не только его великолепные иллюстрации к собственной книге «Красота форм в природе», которым он в первую очередь обязан тем, что по сей день широко известен, но и возмутительные для нынешнего читателя идеи о расах и евгенике.
21 ноября 1881 года — после четырёхнедельного плавания с остановками в Триесте, Суэце, Адене и Бомбее — Эрнст Геккель и его шестнадцать кофров прибыли в гавань Коломбо «в восхитительном сиянии безоблачного тропического утра». Немецкий зоолог был преисполнен надежд: он планировал за четыре месяца пребывания на Цейлоне — нынешней Шри-Ланке — познакомиться с флорой и фауной в «том высшем и чудеснейшем разнообразии форм», которое существовало на острове. Энтузиазм Геккеля понять нетрудно: перед ним в буквальном смысле предстала земля обетованная его натуралистических грёз.
В тогдашнем представлении Цейлон выступал не так, как ныне обычно представляют себе Шри-Ланку, то есть не как остров с дивными пляжами, разрушительными цунами и многолетним конфликтом между сингалами и тамилами. В эпоху Геккеля сегодняшнее каплевидное островное государство у юго-восточного побережья Индии воплощало собой понятие «тропиков». Это было место райского изобилия, кишащее незнакомыми и зачастую ярко окрашенными вещами: животными, растениями, фруктами, специями и даже драгоценными камнями. Это царство богатства казалось миром грёз из другого времени. Кроме того, Цейлон был страной крайностей, где жара и влажность создали условия, благоприятные для множества угроз — для странных болезней, которые стремительно могут обернуться смертельными, для губительных нашествий насекомых и хищных зверей, крадущихся сквозь густую растительность, для акул, плавающих у берегов, и для долгих проливных дождей.
В своей книге «A Visit to Ceylon» («Посещение Цейлона») Геккель вспоминает, что планировал обменять «нашу искусственную, вынуждающую к сдержанности социальную жизнь» на существование «среди простых детей природы, … пытаясь хотя бы в общих чертах постичь тот призрачный первозданный рай, в котором родилось человечество». Ведь он верил, что человечество появилось недалеко от Цейлона, на гипотетическом континенте «Лемурия» в Индийском океане. Эта вера, безусловно, повлияла на его решение посетить Цейлон — наряду с тем, что Александру фон Гумбольдту и Чарльзу Дарвину, которые были для него образцами для подражания, добраться до этого уголка мира не удалось.
Для Геккеля, которому в то время было сорок семь лет и который был самым влиятельным сторонником дарвиновской теории эволюции на европейском континенте, путешествие на Цейлон стало исполнением его давнего, но поначалу смутного желания, обретавшего конкретную форму на протяжении многих лет. «В восьмилетнем возрасте у меня не было более любимой книги, чем «Робинзон Крузо», — вспоминал он однажды, — и одинокая жизнь на далёком острове среди девственной природы играла важную роль во многих моих детских фантазиях». Ясно, что эту «тропическую лихорадку» он подхватил очень рано, и в течение десятилетий она становилась всё сильнее.
Однако у его путешествия была и чисто научная мотивация. Пятью годами ранее завершилась британская экспедиция на корабле «Челленджер». Хотя эта экспедиция первопроходцев преследовала глобальные цели и внесла весомый вклад в морские исследования, Индийский океан она оставила в стороне. Геккель участия в ней не принимал, но позже ему поручили изучить и классифицировать собранные образцы лучистых животных (Radiata), таких как медузы и морские звезды. Геккель хотел добавить в итоговый отчёт несколько глав. В конце концов, у его поездки на Цейлон оказалось целых три причины: тяга к приключениям, которую он лелеял с детства, амбиции учёного и — если вспомнить иллюстрации, которые он позже создал, — амбиции художника.
Однако, когда Геккель добрался до Цейлона, его внимание в первую очередь привлекла богатая садоводческая культура. «Часто мне казалось, что я в каком-то красивом диком месте, где вокруг одни лишь высокие деревья, увитые и заросшие лианами, — писал он. — Но хижина, едва различимая за ветвями хлебного дерева, собака или свинья, бегущая из зарослей, дети, которые, играя, прячутся под листьями каладиума, говорили мне о том, что я в местном (сингальском) саду». Экология этих практичных садов, известных как геватты, была тщательно изучена только в последние десятилетия. Вроде бы хаотичная смесь деревьев, кустов, лиан и травянистого подлеска, на самом деле, представляет собой симбиотическую систему, в которой каждый элемент имеет своё место и выполняет своё предназначение. Требуя минимального количества усилий и удобрений, ланкийские сады поражают продуктивностью, особенно если учитывать весь диапазон их щедрости: от дров до еды и специй.
Шри-Ланка — это дом для удивительно разнообразных форм окружающей среды: от густых тропических лесов до коралловых рифов, от затопляемой приливами прибрежной земли до саванн, от мангровых лесов до песчаных дюн. Геккель стремился познакомиться со всем разнообразием ланкийской природы. Особенно его впечатлили пальмы, эти «царицы среди растений». На холмах, нижняя часть которых была покрыта лугами и рисовыми полями, он обнаружил густые заросли кустарников, где деревья «выросли без всякого порядка и образовали такие дикие дебри — так смешались с лианами и вьющимися растениями, с паразитическими папоротниками, орхидеями и другими навязчивыми компаньонами, так закрыли каждую щель густой сетью кустов и зарослей травы, — что совершенно невозможно распутать узлы и различить сросшиеся стебли». По словам Геккеля, просто сделать несколько шагов в эту запутанную растительность означало решиться на опасное предприятие. Он вспоминал, как комары и муравьи кусали его, а растения жгли и кололи, чтобы «преградить путь в свой таинственный лабиринт». Именно здесь Геккель впервые увидел великолепную глориозу роскошную (Gloriosa superba) — «ядовитую вьющуюся цейлонскую лилию с золотисто-красным цветком». Его окружали большие чёрные обезьяны и стаи зелёных попугаев, и выстрелом в голову он убил существо, напоминающее крокодила. Это была «огромная ящерица длиной более шести футов (единственный в своем роде Hydrosaurus salvator)». А ещё Геккель встретил талипот, или «вековую пальму», с высоким стволом, похожим на стройную мраморную колонну. Талипот цветёт только один раз, обычно в возрасте от пятидесяти до восьмидесяти лет. Тогда из его кроны вырастает пирамидальный куст, состоящий из миллионов желтовато-белых цветков.
Проведя четыре дня в ботаническом саду Перадения, который находится почти в центре острова, на окраине города Канди, бывшей столицы королевства, Геккель признал этот сад «замечательным местом для природной выгонки» и называл его сердцем Цейлона как садоводческого рая. Однако, хотя Перадения была и остаётся замечательным местом, наибольшее восхищение Геккель испытал за её пределами. Устроив в Велигаме, на южной оконечности острова, зоологическую лабораторию, Геккель отправился исследовать близлежащие воды. Некоторые из этих его экскурсий, предпринимавшихся для отбора образцов с поверхности океана, были короткими, но иногда ему приходилось плыть на традиционной цейлонской лодке до четырёх часов. По прибытии к нужному месту — в сорока или пятидесяти морских милях от берега (к югу, в сторону «Лемурии») — он тщательно собирал медуз и личинок. Его запас бутылок для образцов быстро истощился, но, хотя морская фауна возле Цейлона оказалась богатой, изучение образцов подтвердило его представление о том, что формы жизни в разных океанах Земли имеют гораздо больше сходства друг с другом, чем наземные существа на разных континентах.
Последний месяц пребывания на острове Геккель посвятил исследованию высокогорных районов. Целью немецкого биолога было посетить «самые дикие уголки первобытного леса», куда не добралась человеческая цивилизация. Однажды весенним утром, пройдя через густые леса, мимо стремительных ручьёв и водопадов, он достиг высочайшей точки Цейлона — вершины горы Пидуруталагала, возвышающейся над уровнем океана на две с половиной тысячи метров. Среди поджидавших его сюрпризов были небесно-голубые дождевые черви длиной пять футов, изумительно яркий бекас и один из видов пепельно-серых гульманов. На равнинах Хортон, в районе, где преимущественно джунгли и где сейчас национальный парк, свежие кучи навоза сигнализировали о наличии поблизости диких слонов. В последующие дни Геккель и его товарищи пробирались через заросли кустов по так называемым слоновьим тропам. К сожалению, а может быть, и к счастью, им так и не повстречалось стадо слонов.
Немецкого биолога во время его путешествия в основном интересовали растения и животные, но на протяжении всей книги «Посещение Цейлона» он то и дело описывает местных жителей. Эти описания создают своеобразный лейтмотив, и, хотя геккелевское изучение природы, возможно, никогда не было чисто аполитичным, именно в них, в размышлениях автора о человеческой популяции, мы непосредственно сталкиваемся с той стороной личности Геккеля, которую современный читатель не может не посчитать весьма противоречивой, если не сказать отталкивающей. Уже во время остановки в Индии Геккель обращает внимание на обнажённые коричневые тела «представителей беднейшего класса», у которых из одежды — только «набедренные повязки или нечто похожее на фартуки». «Таким образом, обнажённые фигуры индусов, — писал он, — производят странное и сильное впечатление, что они — самые настоящие дикари, хотя, на самом деле, они имеют то же «средиземноморское», или арийское, происхождение, что и различные расы Европы».
На Цейлоне он узнал о сложной смеси населения. Помимо буддистов сингалов и индуистов тамилов — самых больших групп — на острове жили индоарабы, малайцы, китайцы, африканцы и англичане, а также потомки португальских и голландских поселенцев, которых называли «бюргерами», и коренные жители — ведды. О последних Геккель упомянул кратко — и почти мимоходом:
«Ведды, или веллахи, обычно считаются рассеянными остатками этой расы (индусов); несколько диких орд всё ещё обитает в отдалённейших уголках внутренних районов, пребывая в самом первобытном состоянии. Но, по другим сведениям, ведды, напротив, являются униженными и выродившимися потомками сингалов, изгоями, одичавшими, подобно родийцам».
Некоторые из этих этнических групп жили вместе, создавая, по мнению Геккеля, «очень интересные проблемы для антропологов, которые возьмутся их классифицировать». Немецкий биолог утверждал, что обнаружил у пожилых сингалов «исключительно стройные и женственные конечности», отличающие их от гораздо более приземистых тамилов. Вообще-то, Геккель возражал против причисления тамилов к «низшим расам людей», хотя оправданием этой духовной щедрости служили у него чисто эстетические соображения. Его прогулки по чайным плантациям на высоких плато предоставляли ему массу возможностей любоваться тем, что он считал первозданным физическим совершенством тамилов. По словам Геккеля, скульпторы могли бы гораздо лучше…
«…изучать истинную красоту и пропорции человеческого тела, наблюдая эти естественно развившиеся модели, а не модели «школ жизни» европейских академий, где любая модель, с трудом найденная среди выродившихся сынов цивилизации и вынужденная принимать какие-то ненужные позы, является всего лишь жалким подобием подлинных детей природы».
С другой стороны, Геккель пренебрежительно утверждал, что «прекрасно очерченные губы» типичного тамила и его «излучающие вдохновение тёмные глаза» обманчивы, ибо «обещают гораздо больше, чем позволяет сделать его мозг». Везде, где он имел возможность дать волю своим предпочтениям, он потворствовал своей слабости к классическим греческим клише. Например, одного из своих четырёх слуг в Велигаме он называл Сократом. Мальчика из низшей касты, который каждое утро открывал для него кокосы и обмахивал его опахалом из пальмовых веток, он окрестил Ганимедом — в честь юноши, служившего олимпийским богам. Возникает вопрос: почему Геккель не использовал настоящее имя мальчика — Гамамеда? Не этого ли требовало уважение? Не надлежало ли ему видеть в своём юном слуге того, кем он был «на самом деле»? Или мы, сегодняшние читатели, придаём этому вопросу чрезмерно большое значение? Как бы то ни было, отношения Геккеля с туземцами, судя по всему, были более тесными, чем с европейцами-колонистами, — впрочем, причиной этого, по меньшей мере отчасти, могла быть немногочисленность последних.
Геккель вернулся в Европу в марте 1882 года с тридцатью ящиками собранных им образцов. Позже он утверждал, что его триумфальное возвращение в Европу можно «сравнить только с возвращением солдата после победоносного похода». Хотя этот первый вояж Геккеля в тропические земли не привёл к каким-либо существенным научным открытиям, его контакт с тамошними флорой и людьми, несомненно, вдохновил его сосредоточиться на двух основных направлениях деятельности, обеспечивших ему широкую известность и в наши дни.
С одной стороны, ботаническое и зоологическое изобилие Цейлона побудило Геккеля работать над великолепной книгой «Красота форм в природе» — той самой, благодаря которой его чаще всего вспоминают. Публикация этой книги началась в 1899 году. Сложные орнаментальные литографии и полутоновые оттиски, создающие единство искусства и науки, продолжают привлекать особое внимание. Сияя красками, они принесли в библиотеки всего мира экзотику и дух далёких странствий, стали кульминацией десятилетий геккелевской деятельности. С другой стороны, то, что написано Геккелем о расах и евгенике, — это та сторона его творчества, которая, безусловно, не столь симпатична для современной аудитории.
Действительно, каким бы красочным и живым ни было описание немецким биологом его путешествий, на них лежит мрачная тень. Наследие Геккеля — это не только признание красоты природы. В свете взглядов, которые он позже пропагандировал — либо в книгах, либо в научно-популярных лекциях, — его рассказы путешественника кажутся безвредными и почти невинными. Но сложное созвездие взглядов, тщательно формировавшееся немецким биологом на протяжении многих лет, а затем воплощавшееся им в жизнь, нелегко оценить в рамках современной политологии как левое или правое, а потому оно заслуживает более пристального внимания. В политическом плане Геккель был тем, кого можно называть либеральным националистом. При этом он позволял себе отдельные антисемитские заявления. Но гораздо хуже то, что вдобавок он был сторонником расового неравенства и считал, что расы, которые он оценивал как «низшие», вступая в контакт с более «цивилизованными» расами, неизбежно вымирают.
Чтобы понять, почему с годами представление Геккеля об иерархии рас становилось всё более жёстким, следует учесть сдвиги в европейской культуре, происходившие в течение последних двух десятилетий девятнадцатого века. Это был период интенсивного развития и специализации наук. Геккель разрабатывал свои взгляды отнюдь не в вакууме: широкую популярность и значительное число сторонников имела расовая антропология. Огромный экономический успех, которого добились некоторые общества благодаря индустриализации и колониализму, снабдил учёных, казалось бы, весьма убедительным аргументом для заявлений о превосходстве «привилегированных рас в борьбе за жизнь» (Дарвин) и для закрепления этой идеи в общественном сознании. Однако эти обстоятельства не снимают с Геккеля личной ответственности. Пусть он был человеком своего времени, но в некоторой степени вина лежит и на нём. В конце концов, его никак нельзя считать всего лишь винтиком в машине. Как чрезвычайно популярный автор — его «Естественная история миротворения» была переведена на все основные европейские языки — он играл активную роль в распространении и усилении влияния теорий о неполноценности определённых рас.
По мнению Геккеля, ценность человеческой жизни определяет «культурная ценность»: он видел непреодолимую пропасть между «мыслящей душой культурного человека и немыслящей, звериной душой дикаря, естественного человека», которую он сравнивал с душой собаки. В своей лекции о происхождении человечества на IV Международном зоологическом конгрессе, состоявшемся в Кембридже в 1898 году, он говорил о веддах как о «карликоподобном коренном цейлонском народе», который, по сравнению с человекообразными обезьянами, продвинулся вперёд всего лишь на шаг. Он даже утверждал, что «дикари» дальше от развитых европейских народов, чем от обезьян. Позже его взгляды нашли восторженных сторонников среди учёных, разрабатывавших расовые теории в поддержку национал-социалистической идеологии.
Столь же неприятные чувства вызывает его отношение к евгенике, которое сегодня на несколько световых лет отстоит от любого этически оправданного стандарта. Геккелевская позиция в этой области, выйдя за рамки чисто описательной теории эволюции, способствовала развитию философии социальных дарвинистов. Немецкий биолог не просто поддержал их буквальную, примитивную трактовку понятия «выживание наиболее приспособленных» — он двинул социал-дарвинистские рассуждения вперёд, сделал ещё один фатальный шаг. Геккель неоднократно цитировал древних спартанцев, чтобы оправдать убийство младенцев-инвалидов, которых считал малоценными или бесполезными.
В то время евгенику и эвтаназию поддерживали многие светские социальные реформаторы, в том числе некоторые социалисты. Однако эти мыслители, как правило, призывали не убивать тех, кого они считали «низшими», а всего лишь контролировать их размножение. А Геккель призывал именно к убийству, и у него было чёткое представление о том, где должна проходить граница между теми, кто «достоин жизни», и теми, кто не достоин. После смерти Геккеля его место заняли другие, и они уже не довольствовались одними интеллектуальными играми. Придя к власти, Адольф Гитлер утверждал, что, если поразмыслить, то инвалидов гуманнее убивать, чем оставлять в живых. Убийство инвалидов рассматривалось как добро, даже несмотря на то, что это противоречило иудео-христианской традиции брать калек под защиту. В начале двадцатого века работы Геккеля были весьма популярны, и содержащиеся в них идеи пришлись по вкусу многим евгенистам, расистам и антисемитам.
В 1900 году, спустя почти два десятилетия после путешествия на Цейлон, Геккель снова отправился в тропики. Буквально накануне была опубликована его книга «Красота форм в природе». На этот раз Цейлон был всего лишь одной из остановок на гораздо более длинном, чем прежде, пути. Геккель отправился в Юго-Восточную Азию, чтобы побывать на Яве и Суматре. Это путешествие, разумеется, не могло быть таким же волнующим, как первое, и научные амбиции не играли в нём существенной роли. Наблюдения Геккеля, нашедшие место в его итоговом отчёте, читаются как добросовестный доклад исследователя, который, хотя и не потерял вовсе способности удивляться, упорно идёт своим путём. Его мысли вертелись вокруг человекоподобных обезьян и обезьяноподобных людей, почти не оставляя ему времени для прогулок по коралловым садам.
Вам может быть интересно:
Не суйся к сентинельцам. Самые негостеприимные люди на Земле.
