Мы все боимся причинить своим детям какой-либо вред. Однако, согласно научным данным, наше родительское усердие, по-видимому, мало что значит.
Вот каким образом я, возможно, причинил вред своей маленькой дочке: я слишком долго не давал ей твёрдую пищу. Когда ей исполнилось четыре месяца, женщина-педиатр, осмотрев её, сказала, что, по-видимому, пришло время перейти на другую диету. «Вы можете даже предложить ребёнку кусочек стейка», — добавила она. Мне и жене такой совет показался слишком смелым. Мы планировали начать с горохового или морковного пюре, а может быть, с манной каши; представив, как будем запихивать в ротик нашей малышки лондон бройл, мы несколько месяцев не решались хоть как-то менять её диету. Каждый вечер кто-то из нас осмеливался поднять вопрос о переходе на твёрдую пищу, и каждый вечер мы приходили к выводу, что надо подождать. А на следующий день казалось невероятно трудным сварить морковь или что-то ещё. В самом деле, что если кусочки варёной моркови застрянут в её маленьком горле?
Пока всё это продолжалось, мы время от времени задавались вопросом, а не паршивые ли мы родители, раз так боимся навредить и так противимся переменам, что лишили нашу малышку удовольствия попробовать стейк? И вот однажды ночью я впал в задумчивость. В тот день мы снова не смогли дать нашей дочке какую-нибудь твёрдую пищу, и я начал с обычного для меня сеанса самобичевания. Сможем ли мы когда-нибудь отлучить малышку от маминой груди? Если мы отложим это до октября, подумал я, мы лишим дочку шанса отведать праздничный торт в первую годовщину её рождения. Затем я напряг своё воображение, чтобы увидеть, что произойдёт, если и после октября мы будем тянуть со сменой диеты. Я представил, как в детском саду наша малышка пьёт из бутылки, а в это время другие дети едят стручковую фасоль с сырным соусом; потом — как в средней школе дочку дразнят «девочкой, которая не умеет жевать»; потом — как дочка-предприниматель спешит куда-то по делу, неся в своей сумочке бутылки Nalgene, полные грудного молока. Чем глупее становились картинки, тем меньше раздражения они вызывали и тем сильнее становилось чувство, что в конечном итоге наша родительская забота ничего не меняет. Конечно же, наша дочка когда-то попробует гороховое пюре, и, конечно же, когда-то, между шестью месяцами и прелестным шестнадцатилетием, она отведает стейк. И эта веха будет пройдена, даже если мы будем тянуть резину сегодня, завтра и всю следующую неделю.
Моя тревога исчезла: как родители мы вовсе не паршивые — просто излишне осторожные, а так — всё в порядке.
Вскоре я обнаружил, что применяю ту же оправдательную логику ко многим другим проблемам родительского ухода за маленькими детьми.
«Дэн, может, начнём приучать к горшку?»
«Ну, к чему суетиться? Не похоже на то, что в средней школе она будет какать в штаны».
Сейчас меня иногда беспокоит, что такое отношение к дочке слишком укоренилось в моих мозгах. Всякий раз, когда, заботясь о ней, мы вынуждены разгадывать очередной ребус, — например, что нужно сделать, чтобы она пошла в ясли, или как обуздать её капризы, — мне сразу приходит на ум моё универсальное правило, мой отвергающий принципы подход к родительской опеке. Не похоже на то, что малышка будет делать так всегда, говорю я. Всё будет хорошо. Или ещё: я думаю, что ничего не получится. Но даже в этом случае — наша ли вина?
Ладно бы мы действовали как пара огров: к примеру, несколько лет не давали дочке твёрдую пищу или до окончания средней школы заставляли её носить подгузник. Но, исключая эти крайности, я не могу отделаться от мысли, что всё, что мы делаем или не можем делать, как родители, в долгосрочной перспективе не имеет никакого значения. Рад сообщить, что в настоящее время моя дочь ест много каши и пьёт меньше молока. Это должно было однажды случиться, так же как то, что она стала какать в туалете, и неважно, какой метод мы выбрали для того, чтобы приучить её к этому, — подход Бразелтона (Brazelton), трёхдневный план или что-то такое, о чём я ещё не слышал. Другие, более фундаментальные достижения в жизни нашей дочери — я имею в виду черты характера, предметы страстного увлечения и крепкое здоровье — на данный момент не ясны. Но что лукавить: и они неподвластны нашему родительскому усердию.
Это вселяет в мою душу покой, но, кроме того, — печаль.
Давайте поговорим о правиле странной хрени в родительском воспитании. Это принцип, который я только что придумал. Вот его суть: имея средства, необходимые для удовлетворения основных потребностей вашего ребёнка, и избегая по отношению к нему явно оскорбительных действий, вы можете реально изменить его жизнь, то есть сделать её существенно лучше или хуже, единственным способом: сотворив какую-нибудь странную, возмутительную хрень. Что именно может сыграть эту роль, точно сказать не могу; возможно, вы представите, что ваш ребёнок — француз, или лишите его игрушек, или будете держать его в клетке на окне. (Честно говоря, даже такая хрень в долгосрочной перспективе может оказаться не настолько странной, чтобы существенно повлиять на жизнь ребёнка.) Если же странной хрени не будет, то, согласно правилу странной хрени, до тех пор, пока вы любите своих детей, как это делают нормальные родители, и изо всех сил стремитесь быть добрыми, ваша роль в их судьбе будет ничтожной.
Родители в той или иной степени знают о правиле странной хрени, но при этом часто воображают, будто их это правило не касается. Вас может испугать, что ваша хрень случайно оказалась странной и что она разными путями негативно воздействует на вашего ребёнка. А ещё вас может обуять гордость оттого, что в силу исключительной необычности и странности ваша хрень оказалась наилучшим способом сделать ребёнка более удивительным. Спешу вас заверить: в обоих случаях вы заблуждаетесь. Вы почти наверняка не являетесь странным родителем. Возможно, вы с таким рвением опекаете ребёнка, что всегда держите его при себе. Это не настолько странно, чтобы считаться странной родительской заботой. Может быть, ваш малыш ещё не держал голову, а вы уже учили его спать? Это тоже не странно. Применяли тканевые подгузники? Извините, и это, в общем-то, нормально. Перестали кормить грудью раньше, чем ваша соседка, которую вы считаете образцом для подражания? Ерунда. Никакого телевизора до пяти лет? Пожалуй, это необычно, но опять же не странно!
Нет, когда я говорю «странная хрень», я имею в виду то, чего вы даже в страшном сне не видели. Это может быть благим намерением, пусть и с точки зрения чудаков, но вдобавок это — то, что очень, очень далеко выходит за пределы нормы. Странная хрень — это когда вы требуете, чтобы ваш ребёнок какал только в определённое время, или убеждены, что он никогда не слышит слова, которые начинаются с буквы «П». Странная хрень — это когда вы лишаете ребёнка песен или говорите ему, что вы призраки. Вот почему я уверен в том, что, скорее всего, ваша забота — вполне нормальная и в конечном итоге не внесёт никаких серьёзных изменений в будущее вашего ребёнка.
С гордостью сообщаю, что парентология (наука о том, как быть родителем) согласна с моим правилом странной хрени. Генетики, изучающие поведение, исследуют пары двойняшек и близнецов, в том числе живущих раздельно. Учёных, в частности, интересуют различия между взрослыми двойняшками и близнецами в каждой паре. Удалось установить, что на такого рода братьев и сестёр, если они росли вместе, очень слабо влияет общая для них среда, то есть набор факторов, которые включают в себя любые общие для этих родственников аспекты их жизни: соседи, школа, родители, социальный класс, стратегии воспитания и т. п.
Если указанные факторы несущественны, то, что же влияет на будущее детей? Согласно исследованиям близнецов, существует множество различий между детскими когнитивными способностями, личностями и шансами психически заболеть (среди других долгосрочных результатов), которые можно объяснить только с помощью ДНК. Что касается остальных различий, то в своём большинстве они, по-видимому, возникают благодаря тому или иному случаю, физиологическим фокусам и специфическому жизненному опыту, приобретённому с участием не родителей, а учителей или друзей.
Эти данные, безусловно, впечатляют. В последние годы они были подкреплены комплексным анализом почти 3000 исследований близнецов, проведённых с 1958 по 2012 год. Полученные результаты время от времени используют для смелых и печальных заявлений о том, что означает растить детей. Двадцать лет назад специалистка в области психологии развития Джудит Рич Харрис (Judith Rich Harris) издала книгу «Самонадеянность воспитания» (The Nurture Assumption). Согласно автору, научные данные, которые говорят о наличии связи между педагогическими действиями родителей и результатами их детей, весьма сомнительны. Это утверждение вызвало цунами панических откликов в средствах массовой информации. Появилась целая уйма эссе, посвящённых провокационному вопросу Джудит Харрис «Имеют ли родители значение?» — главному, по-видимому, вопросу из поставленных на страницах её книги. Общепринятая позиция, которую Малкольм Гладуэлл (Malcolm Gladwell) охарактеризовал как «современный культ родительского воспитания», выглядела невзрачно: было похоже на то, что ныне от культа воспитания нет никакой пользы. В противном случае серьёзные изменения в методах родительского воспитания — трофеи участника и тому подобное — имели бы преобразующие последствия. Что касается Харрис, то она, казалось, могла торжествовать: родители изменились, а их дети — нет.
В научных кругах её взгляды на воспитание детей весьма популярны. А ведь они вопиющим образом противоречат нашему представлению о родительской заботе как о нашем главном деле (и подрывают огромную индустрию взаимопомощи родителей)! В паре недавних эссе, размещённых на сайте Quillette, генетик из Сент-Луисского университета (Saint Louis University) Брайан Баутвелл (Brian Boutwell), изучающий поведение, заявил, что Харрис права. Цитируя её книгу и ссылаясь на вышеупомянутый комплексный анализ нескольких тысяч исследований близнецов, он провозгласил, что нет серьёзных оснований полагать, будто мы можем помочь нашим детям обрести интеллект, личность или психическое здоровье. В действительности, утверждает учёный, по отношению к развитию наших детей мы не «кукловоды», мы — и это намного важнее — защитники и друзья.
Баутвелл признаёт, как и все приверженцы данной теории, что родители могут быть жестокими или добрыми и что, ясное дело, есть много способов испортить жизнь маленького человека. Например, согласно результатам исследований, пребывание в румынских детских домах делает детей хуже. То же самое происходит при использовании любой формы «воспитания», которую можно классифицировать как физическое, сексуальное или эмоциональное насилие. Моё правило странной хрени относится к детям, не страдающим от этих крайностей, и исходит из того, что родители не ведут себя злобно и агрессивно.
В другом смысле данное правило применимо только к родителям, имеющим какие-либо привилегии. Огромный и страшный разрыв, который разделяет самые богатые и самые бедные американские семьи, безусловно, воздействует на детскую жизнь. То, что дети пьют воду, содержащую свинец, или живут там, где процветают микробы из рода легионелл, загрязнение воздуха, школьное насилие и расизм, существенно влияет на детское развитие. Когда, исследуя близнецов, берут детей из групп, не имеющих многообразия, обширное воздействие плохой среды сводится к минимуму. Исследования, проведённые в государстве всеобщего благосостояния, к примеру, в Норвегии, или среди семей среднего класса в штате Миннесота, охватывают лишь узкую полосу вариаций, подлежащих измерению. Здесь наблюдается тенденция игнорировать детей, степень здоровья и безопасности которых ниже определённых минимальных значений.
Вдобавок, эти исследования, как правило, упускают из виду, что происходит, когда родители, независимо от того, является ли среда проживания очень плохой или очень хорошей, действуют в духе странной хрени. Выясняя, как взрослые выбирают форму воспитания своих детей, — какие покупают игрушки, какие устанавливают правила, как опекают и как общаются, — учёные проводят исследование в том или ином наборе семей и тестируют лишь обычные различия, а не полный спектр возможных решений и вариантов поведения. Поэтому, когда авторы таких исследований говорят нам о том, что стиль родительского поведения не имеет особого значения, они имеют в виду градации в рамках нормальной хрени. Согласно научным данным, неважно, как ведут себя родители, если их поведение соответствует стандартам родительского сообщества. А если родители действовали существенно иначе, то есть выходили за стандартные рамки? Тогда науке нечего сказать.
Размышляя об этой науке, я пришёл к выводу, что родителям нужно встряхнуться. Возможно, будь мы с женой достаточно странными, мы изменили бы будущее нашей дочурки, пусть ненамного, но так, чтобы благодаря нашей заботе она стала более счастливой и здоровой женщиной. Надо лишь быть повнимательнее: наше домашнее поведение влияет на нашу малышку уже сейчас, пока она ребёнок. Наука говорит нам о том, что гены предопределяют множество признаков и результатов, но ещё и о том, что влияние генов самое слабое, а наше самое сильное, когда наша дочь мала и не способна контролировать свою среду. (Это особенно верно для интеллекта).
Однако, кроме того, я знаю, что любая придуманная нами странная хрень может принести вред. Следуя рекомендациям книги «Воспитание Bébé: американская женщина о мудрости французской родительской заботы» (Bringing Up Bébé: One American Woman Discovers the Wisdom of French Parenting; в русском издании — «Французские дети не плюются едой. Секреты воспитания из Парижа». — Прим. XX2 век), мы могли бы действовать так, будто живём в Бордо, согласно теории, которая призвана помочь нам вырастить нашу дочь более стойкой, авантюрной и уверенной в себе. Но что, если этот последний писк индустрии родительской взаимопомощи сбивает с верного пути? Что, если он не только странный, но ещё и очень вредный? Что, если эта книга, найденная нами на «Амазоне», плохая и её следовало назвать «Воспитание Bebeluş: американский отец о мудрости румынских детских домов»?
Эта тревога — весомое основание для того, чтобы я вернулся на антиродительскую позицию: не будем раскачивать лодку; как родители, мы сделаем всё, что нужно, просто благодаря тому, что мы — нормальные люди, горячо любящие своего ребёнка. Но опять загвоздка: это только мой выбор, жене, как я знаю, сделать такой выбор сложнее. Именно ей, взвесив все за и против грудного вскармливания, решать, когда пришло время остановиться. Именно она даёт почувствовать, что мамы всегда должны максимизировать свой родительский потенциал, иначе они не смогут любить своих детей так сильно и эффективно, как никто другой. Я хочу сказать, что либеральный принцип laissez-faire, который я использую при решении вопросов родительского воспитания, характерен не только для моего социального класса, но и для моего пола. Папе гораздо легче, чем маме, делать такие вот заявления: «Ну к чему суетиться? Не похоже на то, что в средней школе она будет какать в штаны». К тому же, как утверждает одно (ещё не опубликованное) научное исследование, у матерей лучше развиты интуитивные представления о том, как генетические факторы влияют на личность человека, его интеллект, психическое здоровье и другие свойства.
Поэтому, возможно, решение о странности хрени следует принимать маме, а не папе. Но в любом случае в основе такого решения лежит вера в зависимость странности нашей хрени от нас. Мы воспринимаем как факт, что, читая книги и статьи, а также советы Facebook-группы, можно научиться изменять базисную структуру своих взаимодействий, обрести рычаг, позволяющий двигать в нужном нам направлении ту общую для нас среду, которую мы называем нашим домом. Я пришёл к выводу, что это не может быть правдой. Такой вывод, возможно, является следствием правила странной хрени родительского воспитания: мы, по-видимому, каким бы страстным ни было наше желание, неспособны стать более радикальными и эффективными родителями.
Отчасти, дело в генах, ибо они влияют не только на детей, но и на их родителей. Если следует рассматривать как истину, что личность моей дочери во многом обусловлена её ДНК, то это же является истиной по отношению ко мне и к моей жене. Стало быть, наши педагогические особенности — степень нашей мягкости или решимости действовать странно, по советам из интернета, — функция нашей наследственности. И, действительно, недавнее исследование 22 000 исландцев нашло убедительные доказательства существования того, что учёные называют эффектами «генетического воспитания». Образовательный уровень человека частично можно объяснить генетическими свойствами его родителей, даже если он не унаследовал повлиявшие на его образование родительские гены.
Получается, что мой подход к воспитанию детей — тоже продукт культуры, в которой я вырос, и проявление тех форм поведения, которые я наблюдал (и переживал), когда был маленьким ребёнком. Некоторые из этих форм поведения можно изменить: например, когда я вёл себя плохо, меня шлёпали, а вот наша замечательная дочурка, сделав что-то не так, получает лишь передышку. Наш подход к воспитанию, возможно, лучше — ведь ныне это стандарт нашего общества, — но я не думаю, что шлепки, которые я получал в начале 1980-х годов, когда такая мера воздействия была обычной, сделали меня более агрессивным или несчастным (они всего лишь слегка досаждали моей попке!). Так что, несмотря на наличие в сфере воспитания переключателей для перехода от одной формы поведения к другой, я не верю, что, пользуясь ими, можно существенно повлиять на будущее детей.
В довершение всего я убеждён, что то, как я изо дня в день веду себя со своей дочкой, имеет больше отношения к ней самой, чем к тому человеку, каким бы я хотел её видеть: моё поведение движимо не только моими собственными врождёнными качествами и чувствами, но и её. Пока она напоминает агнца. Это помогает мне быть мягким родителем: не кричать, много щекотать. А если бы она была озорной или капризной? Тогда, вполне вероятно, мы с женой действовали бы по-другому, и вовсе не в результате тщательного обдумывания и чтения книг.
Я знаю, что пройдёт много лет (а может, совсем немного) — и наши тревожные дискуссии о твёрдой пище, о наказаниях, о приучении к горшку будут выглядеть бестолковыми. Но незыблемость родительской хрени — залог того, что такого рода споры не могут сильно влиять на нашу семью. Эта неизменность, кроме того, не даёт понять, каким образом мы могли бы сделать нашу родительскую заботу более странной или менее бестолковой, чем она до сих пор была, чем она была бы в том случае, если бы мы решили оставить её без критического анализа. Вот почему, с моей точки зрения, то, что мы делаем, не имеет существенного значения, пока мы можем оставаться в нормальных рамках любви, свободного от жестокости поведения. Мы, как и практически все родители в мире, будем неустанно следить за тем, чтобы наша дочь не страдала от недоедания, от свинца в питьевой воде, от насилия, необразованности или каких-либо ещё недостатков или притеснений. Если это у нас получится, то она, скорее всего, сможет стать такой, какой ей следует быть, и мы, скорее всего, будем такими, какими нам следует быть, и больше сказать нечего.
Я знаю, что это звучит так, будто я не верю в свободную волю, не верю, что родители по собственному выбору могут быть хорошими или плохими. Меня беспокоит и то, что моя точка зрения позволяет мне увиливать от обязанностей, которые я, несомненно, должен выполнять — например, играя с дочкой, выключать свой телефон. Однако не стоит умалять значение фатализма в сфере родительского воспитания. В конечном итоге, выключение телефона — это вопрос о том, как сделать наше с дочкой совместное времяпрепровождение максимально богатым и приятным, а не о том, как сделать мою малышку лучше. В самом деле, стоило мне понять, что я не могу, как скульптор, вылепить её личность, тем более сделать её личность чуть ли не клоном своей собственной, — и я увидел своих близких в другом свете. Я смог отбросить ужасный инструментализм, который заполонил литературу по воспитанию детей. В зоне моего внимания оказался другой, более широкий набор целей. «Хорошие отношения — это те, в которых каждая сторона заботится о другой и извлекает счастье из того, что делает другую сторону счастливой», — утверждает в своей книге, изданной в 2006 году, Джудит Рич Харрис, скептик в вопросах парентологии.
По мне, это звучит убедительно.
