Был ли Лжедмитрий I ставленником Польши?

Ответ на этот вопрос может показаться парадоксальным, но — и да, и нет.

Во-первых, сама по себе интрига с созданием самозванца, выдававшего себя за царевича Дмитрия Ивановича, удельного князя Угличского (трагического погибшего при неясных обстоятельствах в мае 1591 года), началась, как показал, к примеру, отечественный историк Р. Г. Скрынников в своей работе «Три Лжедмитрия», отнюдь не в Речи Посполитой, а в самой же России — в этой связи он цитирует слова В. О. Ключевского о самозванце, что тот «был только испечён в польской печке, а заквашен в Москве». Лжедмитрий I (Григорий Отрепьев) был связан с московскими кругами (как боярскими, так и церковными), недовольными властью царя Бориса Годунова и изготовившим его соперника:

«Царь Борис нимало не сомневался в том, что самозванца подготовили крамольные бояре. Один из царских телохранителей, Конрад Буссов, передаёт, что Годунов при первых же известиях об успехах самозванца сказал в лицо своим боярам, что это их рук дело и задумано оно, чтобы свергнуть его, в чём он и не ошибся, добавил от себя Буссов.

Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов возлагал ответственность за самозванческую интригу на бояр Романовых и Черкасских. «…Подготовку самозванца, — писал он, — можно приписывать тем боярским домам, во дворах которых служивал Григорий Отрепьев». Мнение С. Ф. Платонова остаётся не более чем гипотезой. Отсутствуют какие бы то ни было данные о том, что Романовы непосредственно участвовали в подготовке Лжедмитрия. Однако следует иметь в виду, что именно на службе у Романовых и Черкасских Юрий Отрепьев получил весь запас политических взглядов и настроений. Именно от Никитичей и их родни Юшка усвоил взгляд на Бориса как на узурпатора и проникся ненавистью к «незаконной» династии Годуновых.

Множество признаков свидетельствует о том, что самозванческая интрига родилась не на подворье Романовых, а в стенах Чудова монастыря. В то время Отрепьев уже не пользовался покровительством могущественных бояр и мог рассчитывать только на свои силы.

Кремлёвский Чудов монастырь оказался подходящим местом для всевозможных интриг. Расположенный под окнами царских теремов и правительственных учреждений, он давно попал в водоворот политических страстей. Благочестивый царь Иван IV желчно бранил чудовских старцев за то, что они только по одежде иноки, а творят всё как миряне. Близость к высшим властям наложила особый отпечаток на жизнь чудовской братии. Как и в верхах, здесь царил раскол и было много противников новой династии, положение которой оставалось весьма шатким».

Вопреки распространённому мнению о Лжедмитрие как о проводнике воли Папства, стремившемся окатоличить Россию, бежав в Речь Посполитую, Григорий Отрепьев, как отмечает Скрынников, поначалу примкнул к протестантам-антитринитариям («арианам»):

«В Гоще Отрепьев получил возможность брать уроки в арианской школе. По словам Варлаама, расстриженного дьякона учили «по-латынски и по-польски». Одним из учителей Отрепьева был русский монах Матвей Твердохлеб, известный проповедник арианства. Происки ариан вызвали гнев у католиков. Иезуиты с негодованием писали, что ариане старались снискать расположение «царевича» и даже «хотели совершенно обратить его в свою ересь, а потом, смотря по успеху, распространить её и во всём Московском государстве». Те же иезуиты, не раз беседовавшие с Отрепьевым на богословские темы, признали, что арианам удалось отчасти заразить его ядом неверия, особенно в вопросах о происхождении Святого Духа и обряде причащения, в которых взгляды ариан значительно ближе к православию, чем к католичеству.

По словам Варлаама, Отрепьев жил у еретиков в Гоще до марта — апреля 1603 г., а «после Велика дни из Гощи пропал». Судя по всему, самозванец нашёл прибежище у запорожских казаков. По некоторым данным, Гришка будто бы бежал к запорожским казакам в роту старшины их Герасима Евангелика и был там с честью принят. Если приведённые сведения достоверны, то на основании их можно заключить, что связи с гощинскими арианами помогли Отрепьеву наладить связи с их запорожскими единомышленниками. Когда начался московский поход, в авангарде армии Лжедмитрия I шёл небольшой отряд казаков во главе с арианином Яном Бучинским. Последний был ближайшим другом и советником самозванца до его последних дней».

Ян Бучинский имел на Отрепьева огромное влияние — и позднее, когда его друг занял российский престол, участвовал в его интригах против короля Речи Посполитой, фанатичного католика Сигизмунда III Ваза. Кроме того, поддержку своих планов по захвату власти в России Лжедмитрий искал далеко не только у католиков (и не только в Речи Посполитой) — будучи, как я покажу далее, классическим политическим авантюристом, он не брезговал никакими средствами и никакими покровителями, легко меняя друзей и врагов (вспомнить хотя бы то, что он сначала был близок к арианам, а потом тайно перешёл в католичество). Одним из важнейших покровителей Отрепьева среди польских магнатов — наряду с католиком Юрием Мнишеком — являлся убеждённый православный Адам Вишневецкий (который, однако, имел территориальные конфликты с Россией):

«Отрепьев не порвал с арианами. Ничто не мешало ему вернуться в Гощу и продолжать обучение в арианских школах. Однако самозванец должен был уразуметь, что он не имеет никаких шансов занять царский трон, будучи еретиком. Столкнувшись в первый раз с необходимостью уладить отношения с православным духовенством, «царевич» решил искать покровительства у Адама Вишневецкого — ревностного сторонника православия.<…> Вишневецкий признал «царевича» не потому, что поверил его бессвязным и наивным басням. В затеянной игре у князя Адама были свои цели. Вишневецкие враждовали с московским царём из-за земель. Приняв самозванца, князь Адам получил сильное средство нажима на русское правительство. <…>

Князь Адам имел репутацию авантюриста, бражника и безумца, но он был известен также как рьяный поборник православия. Семья Вишневецких состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. Родня князя Адама — Дмитрий Вишневецкий — был троюродным братом московского царя. Признание со стороны Адама Вишневецкого имело для Отрепьева неоценимое значение. Оно устраняло все сомнения в приверженности «царевича» православной вере и обеспечивало ему важные преимущества. Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей московской династией».

Вишневецкий и Отрепьев решили привлечь к задуманному ими походу на Москву не только запорожских и донских казаков, но ещё и крымских татар:

«Имеются сведения, что Вишневецкий уже в январе 1604 г. стал собирать армию для самозванца в пределах своей вотчины в Лубнах, на Суле. Собранных сил было слишком мало, чтобы помышлять о серьёзном вторжении в Россию. Но Лжедмитрий и его покровитель рассчитывали найти союзников на Украине и за её пределами. Особые надежды они возлагали на крымского хана.

Отношения между Россией и Крымом были неустойчивыми. В любой момент можно было ждать войны. Угроза татарского вторжения резко усилилась в 1604 г. В Москве уже весной получили известие о том, что крымский хан разорвал мир с царём и готовится идти на Русь.

Приступив к сбору армии в Лубнах, Вишневецкий планировал вторгнуться в пределы России в тот момент, когда её воинские силы будут связаны борьбой с татарами или понесут серьёзное поражение в этой борьбе. По-видимому, самозванец и его покровитель пытались завязать сношения с ханом. В 1604 г. крымский гонец сообщил царю, что Вишневецкий уведомил хана о прибытии к нему «царевича» и заявил, что он, в отличие от короля, не связан присягой о мире с Борисом и может действовать, не считаясь с мирным договором».

Напротив, в Речи Посполитой, как показывает Скрынников, существовала мощная оппозиция планам войны с Россией с целью утверждения в Москве Лжедмитрия I — оппозиция, включавшая в себя высших лиц тогдашнего польского государства:

«Появление претендента на русский трон в пределах Речи Посполитой стало вскоре причиной ожесточённой политической борьбы. Наиболее дальновидные политики Польши во главе с коронным гетманом Яном Замойским оценили действия Адама Вишневецкого как авантюру. Замойский пользовался огромным авторитетом в государстве, и князь Адам был вынужден представить ему свои объяснения <…>

13 марта 1604 г. король обратился к коронному гетману Яну Замойскому за советом, а фактически предложил ему возглавить поход на Москву. Гетман, возглавлявший оппозицию королю в Польше, решительно отклонил это предложение.

В письме от 14 (24) марта 1604 г. Замойский отверг план похода в Россию как «противозаконный» и отметил, что силы предполагаемой экспедиции, имевшей целью водворить «Дмитрия» в Россию, невелики, а русское правительство уже осведомлено об этом плане, так что дело может закончиться только поражением; успех был бы возможен, если бы против Бориса выступили сами бояре, но и в таком случае успех проблематичен. Будучи дальновидным политиком, Замойский подчёркивал, что авантюра не принесёт никакой пользы Речи Посполитой: «Самое большее, на что может рассчитывать князёк, что тамошние бояре свергнут московского князя» (Бориса). «Однако, — продолжал гетман, — давно мы имеем о том сведения, что Борис одних видных людей приказал казнить, других посадил» (в темницу), что он хорошо платит двору, при поддержке которого сел на трон и которому принадлежит «всей земли сила». Замойский призвал короля трезво рассудить «о земле Московской, её порядках и мощи её князя».

Мир был настоятельной необходимостью не только для Русского государства, но и для Польши. Польско-литовские войска вели трудную борьбу со шведами в Ливонии. Канцлер Ян Замойский уже в конце 1602 г. предложил заключить союз с Россией и скрепить его браком короля с Ксенией Годуновой <…>

Признание самозванца означало войну. Но король не мог начать военные действия без совета сенаторов и постановления сейма. К началу марта 1604 г., когда Мнишек привёз Отрепьева в Краков, большинство сенаторов чётко выразили своё мнение по поводу затеваемой авантюры. Польский канцлер Замойский решительно высказался за необходимость соблюдения мирного договора с Россией. Его мнение разделяли лучшие из польских военачальников (Я. Ходкевич и С. Жолкевский) и многие другие сенаторы. Со всех сторон король получал настойчивые советы немедленно созвать сенат для рассмотрения вопроса <…>

Несмотря на заверения канцлера Льва Сапеги, самозванец не получил никакой помощи из Литвы. Не желая войны с Россией, литовские магнаты решительно отказались поддержать авантюру. Общее настроение повлияло даже на ревностного приверженца «Дмитрия» Льва Сапегу. Канцлер полностью отмежевался от его затеи и заявил: «Царь извещён о готовящейся экспедиции (самозванца. — Р.С.) на Украину и готов в ответ послать войска на Литву»».

Поход на Москву грозил социальным взрывом в самой Речи Посполитой, восстанием запорожских казаков, которое могло всколыхнуть всю Украину:

«К 1602—1603 гг. брожение вновь охватило украинские земли. Наибольшее беспокойство властей вызывала Запорожская Сечь — центр казацкой вольницы. Запорожцы закупали оружие, вербовали добровольцев, запасались продовольствием. Самозванец рассчитывал использовать недовольство казаков в своих целях.

Польское правительство опасалось, как бы выступление запорожцев не стало сигналом к новому мятежу на Украине. 2 (12) декабря 1603 г. Сигизмунд III издал грозный универсал, воспрещавший под страхом смертной казни продавать казакам оружие и боеприпасы. Власти пытались затруднить приток добровольцев в Сечь. Однако запорожцы не обратили на королевский универсал никакого внимания <…>

Когда послы с вольного Дона [отправившиеся в Речь Посполитую для переговоров с Лжедмитрием I] появились в пределах Украины, князь Януш Острожский велел арестовать их <…> Обнаруженные у послов пакеты Острожский немедленно отослал Замойскому. 2 (12) января 1604 г. князь Януш известил короля, что на Украине «ширятся волнения своевольных людей, которые собираются в Лубнах (резиденции Вишневецких за Днепром. — Р. С.) и желают возвести того москвитянина на московское княжество». 9 (19) февраля 1604 г. Острожский сообщил королю об отобранных у донских атаманов документах, сделав по этому поводу следующее пояснение: «…их, думаю, гетман переслал теперь к Вам… и Вы поэтому познакомились с содержанием союза (конфедерации), который он (Дмитрий. — Р. С.) имеет с низовцами». Письмо, которое везли послы, было составлено от имени «донских низовых атаманов». Очевидно, их и имел в виду Острожский, упоминая о «низовках». Рассчитывая на поддержку Замойского, Острожский предлагал королю принять срочные военные меры против казаков ещё до того, как вскроется лёд на Днепре. Иначе, писал Острожский, произойдёт «воровство», которое приведёт к тому, что казаки, соединившись, или вторгнутся в Московскую землю, или получат возможность произвести великие беспорядки на Украине».

Папский Престол тоже до поры не питал особого энтузиазма по вопросу о гипотетическом переходе России в католичество в случае восшествия Лжедмитрия I на российский престол, видя в самозванце обычного мошенника:

«Поначалу Сигизмунд III пытался использовать для осуществления своих планов авторитет папского нунция Рангони и иезуитов. Король надеялся, что они, рассмотрев вопрос о московском «царевиче», признают его истинным сыном царя Ивана и объявят недействительным мирный договор с Борисом. Однако Ватикан занял осторожную позицию в деле православного «царевича». Папа Римский, получив донесение из Кракова, сделал на его полях скептическую помету с упоминанием о португальских самозванцах».

Стоит упомянуть и такого покровителя Отрепьева, как Юрий Мнишек. Нередко о нём говорят как о фанатичном католике, мечтавшем об обращении России в католицизм, однако современная исследовательница Н.В. Эйльбарт рисует иную картину. На словах выступая, чтобы угодить рьяному католику Сигизмунду III, даже за отмену существовавшей в Речи Посполитой религиозной веротерпимости[1], он в то же время ухитрился сохранять дружественные отношения с представителями религиозных меньшинств (таких как кальвинисты) [2], а в своих землях покровительствовал православным, жертвовал деньги на строительство православных церквей и даже не препятствовал деятельности враждебных насаждаемой католиками унии «православных братств» ― включая тех их представителей, что были объявлены королём вне закона (!)[3]. Мнишек был не столько истовым католиком, сколько беспринципным политиканом. Погрязший в долгах, в том числе и перед короной[4], Мнишек мог — как он делал и до того, устраивая браки своих детей (в том числе — довольно сомнительные с точки зрения морали — скажем, своего старшего сына Яна он женил на венгерской графине Ефросине Дочи де Нагилюче, годившейся ему в матери[5]) — сделав свою дочь Марину российской царицей.

Одним из главных сторонников войны с Россией в Речи Посполитой являлся её король Сигизмунд III Ваза. Однако в Речи Посполитой, являвшейся аристократической республикой, реальный объём власти монарха был невелик, тем более что Сигизмунд среди поляков был непопулярен из-за католического фанатизма, выраженных симпатий к династии Габсбургов и скандальной истории с попыткой продать (!) им польскую корону, а также «простонародных» увлечений вроде выращивания дынь, запускания воздушных змеев, рисования и игры в мяч[6] — и, стремясь развязать войну с Россией, Сигизмунд, как отмечает Скрынников, преследовал не столько государственные, сколько религиозные (обращение России в католицизм) и династические интересы — утверждение своего ставленника в России, как он надеялся, позволило бы ему наконец-то возвратить шведский престол, во второй половине 90-ых годов XVI века узурпированный его дядей-протестантом Карлом, герцогом Сёдерманландским (Карлом IX):

«Сигизмунд III согласился предоставить «царевичу» помощь на определённых условиях, зафиксированных в письменных «кондициях». С помощью самозванца Сигизмунд III рассчитывал перекроить русские границы и добиться от России значительных территориальных уступок, а кроме того, получить от Москвы военную помощь для овладения шведской короной.

Как доносил в Рим нунций Рангони, претендент взял на себя обязательство предоставить Сигизмунду III войска для борьбы со шведами. В случае необходимости «царевич» должен был лично повести войска на Стокгольм».

Однако Лжедмитрий I не спешил отблагодарить былого покровителя — напротив, он не только не уступил ему ранее обещанные русские земли (что было бы унизительно для него как монарха и для России как государства) и не торопился обращать Россию в католицизм или вводить церковную унию), но, более того, затеял интригу с целью лишить самого Сигизмунда престола Речи Посполитой:

“Во время подготовки похода на Москву самозванец нашёл поддержку не только у короля, но также и у магнатов и шляхты, недовольной Сигизмундом III. К их числу принадлежали будущие вожди мятежа 1606 г. против королевской власти краковский воевода Николай Зебжидовский, родня Мнишека Стадницкие и пр. Оказав помощь Лжедмитрию в свержении династии Годуновых, эти люди теперь рассчитывали использовать поддержку царя, чтобы свергнуть неугодного им Сигизмунда III. Оппозиция сулила царю польскую корону.

В кругу польских советников Отрепьев охотно обсуждал новые блестящие перспективы. «Будешь, Ваша царская милость, королём польским», — сказал ему однажды секретарь Ян Бучинский. Вскоре же Бучинский был послан в Краков. Царь передал ему «на общество» 55 000 рублей из царской казны <…>

Среди польских оппозиционеров интрига самозванца нашла благоприятный отклик прежде всего у таких лиц, как Ю. Мнишек. Он задолжал королевской казне огромные суммы денег. Король мог в любой момент отобрать у него его староства и имения за долги. Передача королевского трона зятю в один миг решала его трудности.

Претензии Москвы встревожили короля. В марте 1606 г. на сейме литовский канцлер Лев Сапега открыто заявил следующее: «…находятся у нас такие люди, которые входят в тайное соглашение с московским властителем»; один из них — некий член Краковской академии «писал к московскому государю, что теперь приходит время заполучить польскую корону»; царь собирает войско против неверных, но как тут ему доверять; не для того ли он присвоил титул императора, чтобы затем «легче добиваться киевского княжества»”.

Для Мнишека, одного из главных заговорщиков, Россия и Лжедмитрий I, как русский царь, по большому счёту, была лишь средством свалить Сигизмунда (так что, организуя интервенцию туда, он не только устраивал будущее дочери и своей семьи в целом, но и создавал почву для будущего свержения Сигизмунда) — точно также он позднее будет пытаться противопоставить Сигизмунду в качестве претендента на польскую корону того или иного венгерского претендента из семейств Другетов и Батори (способных также оспорить корону Венгрии у австрийских Габсбургов — тем более что Габор Батори, второй кандидат Мнишека на роль противовеса Сигизмунду, был князем Трансильвании), пользуясь тесными родственными и политическими связями польской и венгерской знати[7]. Во многом Смутное Время как российская гражданская война стала следствием внутренних конфликтов различных политических группировок в самой Речи Посполитой.

В свою очередь, Сигизмунд III, как отмечает Скрынников, точно также плёл интриги против своего вчерашнего протеже, стремительно превратившегося в его врага:

«Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда III «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался принять её из-за того, что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет к нему особое поручение от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда III получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Бояре укоряли короля в том, что он дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловались на жестокость Лжедмитрия, его распутство и пристрастие к роскоши и под конец заключали, что обманщик недостоин Московского царства <…>

Сигизмунд III был взбешён и через сановников намекнул Бучинскому, что не остановится перед разоблачением своего ставленника. На приёме во дворце секретарю пришлось выслушать речь, полную угроз. Бучинский дословно записал предсказания воеводы Познанского о близком разоблачении Лжедмитрия: «По твоей, деи (Дмитрия. — Р. С.), той великой спеси и гордости подлинно тебя Бог сопхнёт с столицы твоей, и надобе то указать всему свету в Москве самой, какой ты человек и что им хочешь сделать» <…>

Клубок интриг запутался окончательно. Польские заговорщики рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре искали соглашения с королём, чтобы избавиться от самозванца».

Не стоит забывать и о том, что власть в России Лжедмитрий I заполучил не за счёт польской интервенции. Напротив, в конце января 1605 года армия Лжедмитрия, усиленная польскими наёмниками, потерпела сокрушительное поражение при Добрыничах, причём польские союзники самозванца в битве показали себя далеко не с лучшей стороны:

«Залп из 10—12 тысяч ружейных стволов, писал Маржарет, поверг атакующую польскую конницу в ужас, и она в полном смятении обратилась в бегство. Участники атаки единодушно утверждали, что пальба сама по себе причинила немного вреда нападавшим: было убито менее десятка всадников. Однако поляки хорошо помнили, чем кончилась безрассудно лихая атака капитана Домарацкого под Новгородом-Северским. На поддержку запорожцев они не рассчитывали, не доверяя им. По словам Маржарета, оставшиеся у самозванца конница и пехота пытались поддержать атаку гусар и с редким проворством двинулись им на помощь, думая, что дело выиграно. Однако, столкнувшись с отступавшими в полном беспорядке гусарами, казаки повернули вспять».

Это поражение вызвало осуждение авантюры, и так не слишком популярной, в Речи Посполитой: «Вторжение самозванца, поддержанное королём, закончилось полным крахом. Это смешало все планы и расчёты военной партии при королевском дворе. Не только Мнишек, но и Сигизмунд III оказался в двусмысленном положении. Опозоренный Мнишек подвергался нападкам с разных сторон. Доверившиеся его обещаниям кредиторы жалели о деньгах, потраченных на самозванца. Ведущие политические деятели спешили напомнить о своих предостережениях против участия в авантюре, повлекшего за собой нарушение мирного договора с Россией».

Судьбоносную роль в овладении Лжедмитрием I российским престолом сыграли не военные усилия его польских покровителей, а смерть Бориса Годунова в апреле 1605 года, за которой последовали измена одного из правительственных полководцев, Петра Фёдоровича Басманова, перешедшего со своей армией под Кромами на сторону Лжедмитрия; уже в начале июня юный Фёдор Борисович, второй царь династии Годуновых, был сперва низложен, а затем и убит москвичами и боярским правительством, перешедшими на сторону самозванца. Таким образом, интрига, породившая Лжедмитрия I, не только началась, но и закончилась в Москве; поляки для самозванца были лишь ситуативными союзниками — как и все, кого он пытался привлечь к себе.

Политика Лжедмитрия I вообще отличалась авантюризмом и беспринципностью. Будучи претендентом на трон, он пытался привлечь к себе крымского хана и натравить его на Россию — но, заняв престол, он начал готовиться к походу на Крым:

“Некогда Иван Грозный сокрушил ордынские владения на Нижней Волге. Лжедмитрий решил продолжить его дело и нанести удар по Азову с тем, чтобы изгнать турок из устья Дона. Помощь Войска Донского была ему обеспечена. Опорной базой азовского похода стал Елец. Присланный туда дворянин Г. Акинфов получил приказ дополнительно укрепить и расширить эту пограничную крепость. Туда спешно отправили из Москвы осадную и полевую артиллерию, там создали склады с огромным количеством военного снаряжения и продовольствия. На реке Вороне у её впадения в Дон были построены суда. Позднее русские послы, следовавшие в Константинополь, получили наказ разыскать на Дону корабли, выстроенные «для Ростриги в 7114 году». На этих кораблях им предписывалось идти в Азов и далее, по морю, в Турцию.

С весны 1606 г. подготовка к походу вступила в решающую фазу. С разных концов страны к Ельцу шли отряды ратных людей.

Посольский приказ должен был приноровиться к дипломатическим приёмам и манерам самодержца. В Крым были посланы гонцы, которые должны были объявить войну татарам. Но прежде они, если верить Исааку Массе, предъявили хану требование о возвращении Москве «всех податей, которые прежде Московское государство принуждено было заплатить хану, а не то он („Дмитрий“. — Р. С.) обреет хана и весь народ его наголо». Ультиматум был подкреплён, как повествует Авраамий Палицын, «бесчестными» дарами — шубой «от кож свиных»”.

Впрочем, авантюристическая внешняя политика Лжедмитрия I в случае его дальнейшего нахождения на престоле грозила втянуть Россию, помимо гражданской войны в Польше и войны с Крымом, ещё и в войну со Швецией — см. исследование Алексея Смирнова «Несостоявшийся русский царь Карл-Филипп, или шведская интрига Смутного времени»: “На аудиенции у Дмитрия успел побывать посланник Карла Фредерик Татс, предложивший царю ратифицировать Тявзинский договор и заключить союз против Польши. Король, зная о польских симпатиях Дмитрия, шёл ва-банк, принося в жертву своего дипломата. Дмитрий приказал задержать Татса, чтобы впоследствии передать его Сигизмунду, а Карлу IX направил высокомерное письмо, где предлагал вернуть престол законному шведскому государю Сигизмунду. Послание свидетельствовало о крайней самоуверенности нового властителя России. В его титуле появилось невиданное в Европе добавление — «непобедимейший»”.

Во внешнеполитическом курсе Лжедмитрия I трудно выделить единую линию. Он одинаково охотно принимал помощь и от польского короля, и от оппозиционных ему магнатов. Он заигрывал как с радикальными протестантами-антитринитариями, так и с иезуитами. Он грозил войной мусульманской Турции и протестантской Швеции, враждебным католическим странам — и в то же время поддерживал оппозиционные крайнему католику Сигизмунду III силы в самой Речи Посполитой. Ряд политических группировок (начиная от оппозиционных московских бояр и заканчивая теми или иными силами в Речи Посполитой) пытался с тем или иным успехом использовать его в своих целях, но сам он преследовал исключительно собственные интересы, что закономерно закончилось его убийством заговорщиками в конце мая 1606 года.

Вместе с тем, как отмечает Скрынников, Лжедмитрий I всячески окружал себя выходцами из Речи Посполитой — видимо, не слишком доверяя русским, уже успевшим избавиться от предыдущего царя:

«Иван Грозный, негодовавший на «самовольство» бояр, пытался искать опору у бюрократии, появившейся в России вместе с приказной системой управления. Курбский желчно бранил царя за то, что тот, не доверяя знати, вершит дела с «худородными» писарями или дьяками. Лжедмитрий пытался использовать те же средства, что и его мнимый отец. Впрочем, его бюрократия имела свои отличительные черты. В ближайшем окружении самозванца преобладали «секретари» поляки <…>

В числе «ближних» людей Лжедмитрия были капитаны Мацей Домарацкий, Михаил Склиньский, Станислав Борша, личные секретари царя Ян Бучинский, Станислав Слоньский, Липницкий, Доказывая щедрость «Дмитрия», Бучинский сослался на исключительно высокие оклады Склиньского и его самого — Бучинского. После переворота Исаак Масса перечислил имена «самых важных убитых» поляков: Склиньский, Вонсович, Домарацкий Старший, Липницкий, Иваницкий. Те же лица названы в Дневнике Мнишека. Поляк Немоевский составил «Список главнейших лиц нашего народа… наперёд слуг великого князя», убитых во время мятежа. В списке фигурирует примерно тот же круг лиц. В нём и следует искать членов польской Канцелярии <…>

Обычная дипломатическая переписка шла через Посольский приказ, секретная — исключительно через личную Канцелярию.

Посольский приказ имел собственное помещение вне дворца. Польские советники — члены Канцелярии занимали помещение подле личных покоев царя, в комнатах «наверху». Русские современники бранили Расстригу за то, что «в Верху при нём были поляки и литва». «В Верху» испокон веков помещалась Ближняя дума. При самозванце тут расположилась его личная Канцелярия, в которой даже писцы были поляками».

Примечания:

[1] Эйльбарт Н. В. Семья Марины Мнишек: несостоявшиеся правители России. С. 54.

[2] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 54, 56.

[3] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 64-65.

[4] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 94-95.

[5] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 84.

[6] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 58.

[7] Эйльбарт Н. В. Ук. соч. С. 162―165.