На исходе ноября Институт лингвистики Российского государственного гуманитарного университета организовал встречу, посвящённую абсурдному и парадоксальному использованию языка — международную конференцию «Абсурд в языке и коммуникации». С 2002 года организаторы проводят эти популярные осенние встречи, и каждый раз находят им особенное название-тему из числа вечных и актуальных языковых явлений: «Конфликт в языке и коммуникации»; «Хвала и хула в языке и коммуникации»; «Карнавал», «Ритуал», «Мода», «Изменения», «Вариативность», «Экономия», «Конкуренция», «Стереотипы», «Скрытые смыслы», «Эмоции»…
Абсурд мы в обыденной жизни мы любим не очень, что доказывает явная негативная окраска слов вздор, бессмыслица, бред, чушь, нонсенс, нелепость, наконец, самого слова абсурд. И при этом сплошь и рядом в речи мы используем абсурд в лингвистическом смысле. Отказываемся, формально соглашаясь («Щас!», «Конечно!»), хвалим с помощью ругательств («Ну, силён, зараза!», «Ай, Пушкин, сукин сын!»), ругаем с помощью одобрения («Молодец!»). Языковой абсурд — способ передачи разнообразной информации через искажение, нарушение правил. Одно из определений языкового абсурда — «игра с языковыми единицами» (Уим Тиггес).
Частные случаи такой игры называет в своём докладе «Понимаю, ибо абсурдно» профессор кафедры массовых коммуникаций МГПУ Елена Борисова: намёк, ирония, метафора и так называемый «хеджинг» (средства создания корректной, дистанцированной речи; обычно об английском языке). Чаще всего эта игра понятна слушателю, но не настолько автоматически, как фраза или текст, построенный по правилам обычной логики. Тут надо иметь ключ. В первую очередь воспринимающий должен понять сам факт, что началась игра. Как объясняет Е. Г. Борисова, главное условие возникновения понимания — наличие знака для слушающего. В случае иронии само возникновение абсурда — например, «Ну естественно, у нас все сотрудники горячо приветствуют снижение зарплаты» — служит знаком для включения вывода о необходимости иного понимания: «говорящий не мог это иметь в виду, следовательно, это надо понимать иначе». Не буквально. Не для буквального понимания — ни восклицание «Замечательно! Теперь я точно опоздаю!», ни произведения Хармса и Беккета — развёрнутая метафора тотальной бессмысленности бытия, ни бессмысленно-очевидный ответ «Она утонула», радикально нарушающий один из постулатов речевого общения Грайса [1] — «постулат Количества» («Твоё высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется для выполнения текущих целей диалога»), но позволяющий политику и уйти от неудобного вопроса, и создать нужный для рейтинга образ.
Если у воспринимающего нет ключа, нет нетривиального алгоритма понимания, то он будет недоумевать над намёком, удивляясь внезапной перемене темы, сочувствовать персонажам анекдота, воспримет метафору в лоб, и т. п. Такое может, в частности, произойти, если «на том конце» связи ребёнок, иностранец или… чат-бот. Собственно, освоение нетривиальных алгоритмов понимания — это и есть овладение языком в совершенстве, что, надо полагать, со временем ждёт и чат-ботов.
Лингвистический абсурд может использоваться и как чистая игра, как развлечение, популярное у человечества с давних времён. Например, так называемые «импоссибилии», от лат. impossibilis «невозможный». Отличительная их черта, как рассказывает Людмила Фёдорова (факультет теоретической и прикладной лингвистики РГГУ) — нелепицы, неправдоподобные и абсурдные события и поведение нанизываются, нагромождаются одна на другую. Так строятся и популярные в европейском Средневековье тексты о Стране лентяев/дураков, и наши анекдоты о пошехонцах, что блоху миром давили, а мешком солнышко ловили, за 8 вёрст комара искали, а он у них на носу сидел. Неожиданным современным продолжением импоссибилий лингвисты видят… тексты Проханова в газете «Завтра»: «Началась лавина бесконечных, ужасных предательств, которым в гробу, с петлёй на шее, рукоплещет генерал Власов». А чем не импоссибилия эпохальный ЖЖ-пост 2005 года «Демографический кретинизм» — длинная жалоба на питерских юношей, которые отказываются заниматься сексом без «незначительных формальностей, типа восьмидесятикратного посещения Эрмитажа и знакомства с мамой, почтенной старухой в чепце с рюшами, гордо восседающей за дубовым старинным столом в тридцатиметровой комнате в шестнадцатикомнатной коммуналке на Большой Подьяческой с видом на Канал Грибоедова»? Здесь под видом жалобы Питер изображён мужским раем, страной Шлараффией, только место пасущегося жаркого занимают невостребованные девушки.
Известные лингвисты А. Д. Шмелев и Е. Я. Шмелева (Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН) изучают современные малые жанры русского городского фольклора, среди которых есть и чисто абсурдные. Абсурдные анекдоты отличаются от остальных: их юмор не связан с нарушением различных табу или «перекодировкой», снимающей абсурд в обычном анекдоте («Чукча, ты почему пищишь? Лекарство принял, а там написано: „после приёма пищи“»). Типичные персонажи русских абсурдных шуток — это крокодилы, которые почему-то обязательно летают: один на зелёный, другой на Север, и коровы, которые сидят на дереве или на него лезут: «Корова, ты чего на дерево лезешь?» «Хочу яблок поесть». «Это же ёлка!» «А у меня с собой». Ещё у нас много ёжиков: «Ёжик с автоматом. Не смешно, зато про войну». Последний вариант явно «родной», но вообще абсурдный юмор довольно легко переводится и гуляет в современном мире из одного фольклора в другой.
Наконец, бывает, что смешно и абсурдно возникает «само». Такой эффект восприятия случается, например, когда говорящий, сам того не замечая, переходит с одного подъязыка на другой: «Попова слушали с большим вниманием, а он, излагая, перемежал выражения протокольные с уличными и наукообразные с подлыми так, что получалась какая-то дикая смесь: „имеет место быть“ и „точил“ или, например, „коитус“ и „очко играет“ ― чёрт знает что!» (Владимир Рецептер. Узлов, или Обращение к Казанове (1993)). Такая ситуация усугубляется, если в обеих системах есть одинаковые по форме слова. Виктория Мельничук (Санкт-Петербург) продемонстрировала последствия реконструкции в церковном социолекте 21 давно вытесненного церковнославянского значения слова прелесть — «обман, обольщение» и «блуждание, уклонение». В итоге в речи современных воцерковленных россиян причудливо соседствуют оба значения: «Такая прелесть травяной, фруктовый, зелёный чай, ммм…» и «А носить стринги, если муж просит, это прелесть?» Впрочем, и этот случайный абсурд обусловлен неслучайной языковой игрой, просто очень давней, середины XVIII века, когда церковнославянизм стали использовать метафорически, как кальку французского charme, ввели в куртуазный лексикон: «Прелесть её лица, добродетель и разум, летая в удивлённых моих мыслях, производили в сердце моём неугасимый пламень» (М. Д. Чулков. Пересмешник, или Славенские сказки (1766—1768)). Вообще такая ситуация, как у слова прелесть — наличие противоположных значений — называется энантиосемия. Это уже игра, просочившаяся в сам язык, ставшая его частью. Как говорит Игорь Шаронов, декан факультета теоретической и прикладной лингвистики Института лингвистики РГГУ, так можно рассматривать и любое развитие у слова нового значения на базе узуальной (общепринятой) метафоры. Которая, в свою очередь, была когда-то метафорой индивидуальной. То есть — личной игрой.
То, что естественный язык принципиально допускает возможность абсурдного использования, в том числе самого что ни на есть незаметного, и по ходу общения, делает его крайне свободным и гибким инструментом. Парадоксально, но при этом настоящего абсурда, подлинной бессмыслицы в коммуникации быть не может: за каждым отклонением кроется своя логика, свой месседж; какую бы чушь, с вашей точки зрения, не нёс ваш собеседник, стоит проверить, действительно ли вы говорите на одном языке — ведь элемент, абсурдный в данной системе, может иметь смысл в другой. Может быть, вы не уловили его сарказм? Одним словом, в лингвистике абсурд и смысл — две вещи вполне совместные.
Примечание
1 Герберт Пол Грайс — лингвист и философ, основатель теории импликатур, сформулировавший Принцип Кооперации при общении и его 4 постулата:
1. Твоё высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется (для выполнения текущих целей диалога);
2. Твоё высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется;
3. Высказывание должно быть истинным; не следует говорить то, на что нет достаточных оснований;
4. Следует выражаться ясно, избегать непонятных фраз, неоднозначности, многословия; слушателю должен быть понятен любой вклад в общение.
