Копирование — неоригинальное, скучное и производное по определению — может быть творческим, дискуссионным и влекущим за собой важные последствия. Ник Хопвуд проследил полную противоречий историю нарисованных Геккелем эмбрионов и выяснил, как копирование сделало их широко известными.
Всё новые и новые образы наводняют мир, и наука рьяно — даже слишком рьяно — способствует этому. Но, открыв учебник, включив телевизор или зайдя на веб-страницу, вы увидите, что помимо свежих научных картинок, созданных в лабораторных, клинических и полевых условиях, за ваше внимание борются почтенные старички. Многие образы быстро исчезают, но некоторые очень долго предоставляют нам ту или иную информацию — даже в сфере постоянно меняющихся научных знаний. Рассмотрим эту тему на примере неоднозначной истории одного очень необычного семейства изображений.
В 60-х — 70-х годах XIX века в книгах немецкого зоолога-антиклерикала Эрнста Геккеля, знакомящих читателей с теорией Дарвина, дебютировала весьма выразительная картинка, позволяющая сравнивать эмбрионы позвоночных. Геккелевская «Natürliche Schöpfungsgeschichte» («Естественная история сотворения мира») в период между 1868 годом и Первой мировой войной выдержала одиннадцать изданий и была переведена на несколько языков; она представляла собой «главный, возможно, источник знаний о дарвинизме во всём мире». Более эмбриологический характер имела «Антропогения» («Anthropogenie»), издававшаяся в период с 1874 по 1910 год шесть раз и дважды (в английском переводе) под названием «Эволюция человека». Хотя ископаемых останков было обнаружено очень мало, сравнительная эмбриология предложила убедительные доказательства общего происхождения видов, и Геккель первым представил эти доказательства в ярких визуальных образах.
Эмбрионы Геккеля располагаются, как в ячейках таблицы. «Столбцы» соответствуют видам позвоночных, на литографии из «Антропогении» четырём представителям низших классов («рыбе», саламандре, черепахе и птице) и четырём представителям млекопитающих (свинье, корове, кролику и человеку). Строки обозначают этапы, в данном случае «ранний», «довольно ранний» и «поздний». Мы видим, что эмбрионы возникают очень похожими, а потом в процессе развития теряют исходное сходство. Присмотритесь — и вдобавок окажется подтверждённым заявление Геккеля о том, что «онтогенез — повторение филогенеза»: в утробе матери мы поднимаемся по эволюционному древу. Например, верхний ряд соответствует предковой стадии, эквивалентной бесчелюстным рыбам. Но более очевидна и весьма провокационна, особенно в присутствии либеральной риторики и нападок на религию, дифференциация от почти идентичного исходного эмбриона. Пусть «воинствующая церковь» проклинает «голые факты из истории человеческого зародыша» как «дьявольские изобретения материализма», громогласно заявлял Геккель, «эмбриология — это тяжёлая артиллерия в борьбе за истину».
Не прошло и года с момента выхода «Schöpfungsgeschichte», как один из исследователей, сочувствовавший эволюционной теории, но враждебно относившийся к её трактовке Геккелем, объявил его изобразительские опыты порочными. То, что Геккель трижды поместил в своей книге рисунки с эмбрионами млекопитающих, птиц и рептилий, не делает ему чести. Уже во втором издании он не стал применять этот предосудительный приём и в конце концов признал свою «крайне неосмотрительную глупость». Более острой была другая критика: Геккеля обвинили в том, что на некоторых его рисунках сходство эмбрионов явно преувеличено. Эти обвинения достигли пика в середине 70-х годов XIX века, когда благодаря геккелевской «Антропогении» эмбриология оказалась в самом центре бурных дискуссий о дарвинизме, не говоря уже о серьёзных трениях по вопросам биологии, возникших между государством и католической церковью, а также между эволюционистами и физиологами. В своё оправдание «немецкий Дарвин» говорил о том, что в его рисунках в силу их схематичности есть неточности, но только те, которые уместны, ибо он, как всякий художник, имеет право выражать свою точку зрения; нельзя же заставить его рисовать, не думая! Теория эволюции лежала в основе идеологии прогресса, и потому число сторонников Геккеля оказалось достаточным для того, чтобы вызывавшие споры иллюстрации остались в его книгах, но обвинения в мошенничестве не прекратились. В 1908 — 1910 годах они вспыхнули вновь: тогда наука стала ареной более масштабной и ожесточённой битвы. Сообщения об этой битве попали на первые полосы немецких газет, потом о её ходе писали везде, в том числе в США, ибо со временем она превратилась в главное научное событие.
В американских школьных и университетских учебниках прошлого века при освещении вопросов сравнительной эволюционной эмбриологии схематические рисунки Геккеля становились всё более привычными иллюстрациями. То есть пока не разразился новый ожесточённый спор. К середине ХХ века интерес эмбриологов к вопросам, на которые стремился ответить Геккель, почти угас, но с 80-х годов некоторые исследователи снова занялись проблемами теории эволюции, а в 1997 году один из них, не зная, что он далеко не первый, обвинил «немецкого Дарвина» в мошенничестве. Многие нынешние биологи не считают его картинки с эмбрионами научными, а неокреационисты, сторонники так называемого «разумного замысла», заставили некоторых издателей отказаться от публикации этих иллюстраций. Сделав в поисковике Google запрос «эмбрионы Геккеля», вы попадёте на такие антидарвинистские сайты, как «Answers in Genesis» и «Darwinism.refuted.com», хотя для отрицания дарвинистской эмбриологии никаких серьёзных оснований нет: молекулярные гомологические ряды, открытые за последние несколько десятилетий, подтверждают факт эволюции гораздо убедительнее, чем любые рисунки Геккеля. Однако в чём изображённые им эмбрионы действительно преуспели, так это в том, что дали богатую пищу для размышлений о причинах, по которым образы становятся популярными или терпят неудачу.
Споры, вызванные обвинениями в мошенничестве, помогают чётко сформулировать предположения. Кроме того, отрицание определёнными группами в определённых местах и в определённое время научности геккелевских картинок подсказывает нам, почему другие группы в других местах горячо и без тени сомнений приняли эти картинки за научные. Однако понять суть дела мешает — и уже давно — неизбежный, но не очень интересный вопрос: «Выходит, он мошенничал?» Отвечу так: по меркам того времени, рисунки Геккеля был нетрадиционными, даже безответственными, но у их автора не было намерения обманывать и ему незачем было мошенничать. Однако, хотя мы и сторонники справедливого суда, всё же имеет смысл выяснить, что договорились называть мошенничеством как друзья, так и враги Геккеля. Чтобы понять, почему геккелевские картинки для одних — несомненная истина, а для других — возмутительная ложь, нужно взглянуть на дело шире.
Казалось бы, тратить массу времени на популярные картинки, которые Геккель за пять минут нацарапал на обратной стороне конверта, легкомысленно. Но они того стоят, ибо в течение десятилетий, с тех пор как научные иллюстрации стали доступными для массовой аудитории, геккелевские эмбрионы были посредниками между передовой наукой, мировой прессой и институтами школьного и вузовского образования. Эти образы имели стратегический характер, потому что играли очень разные роли — загадочные, красивые, небрежные, мошеннические, классические — для очень разных людей. Эти образы очаровывали школьников «тайной лиги», которые пили в «потайной задней комнате» кёльнской пивной «с весьма сомнительной репутацией» и для которых эволюционизм Геккеля стал разгадкой тайны жизни и заменой христианской веры. Вдобавок эти образы занимали умы самых опытных и талантливых специалистов по сравнительной эмбриологии позвоночных. Реконструкция того, как появились и копировались геккелевские образы, как их автора впервые обвинили в мошенничестве и потом обвиняли снова и снова, а также того, как эти образы и эти обвинения распространялись среди специалистов и неспециалистов, позволяет объяснить, как предполагаемые подделки сумели стать иллюстрациями для учебников и даже иконами. Попутно она позволяет объяснить, как развивающиеся эмбрионы, которые во времена Геккеля никто не видел или мало кто видел, стали повсеместно сравнивать и обсуждать. Остальная часть данного эссе посвящена копированию, а также тому, как оно привело к появлению таблиц Геккеля и сделало их известными, породив увлекательную серию вариаций на исходную тему.
Бездумное копирование вызывало вопросы с самого начала: первый обвинитель Геккеля заявил, что формы для геккелевских рисунков изготовили какие-то мошенники, неправильно скопировавшие стандартные иллюстрации из научной литературы. Геккель в частных беседах настаивал на том, что помимо чужих картинок использовал при создании рисунков образцы из своей коллекции, а также подчёркивал, что позволил себе изобразить эмбрионы необычно: все они представлены с одного ракурса, в одном размере и в одном и том же эффектном стиле. Эти кукольные глаза эмбрионов, возможно, обязаны своим появлением на геккелевских рисунках хитрым приёмам популярного лектора, а не навыкам издания монографий университетскими профессорами. Более рациональное и менее бросающееся в глаза расположение фигур породило инновационный дизайн табличной сетки. Иллюстрация в первом издании «Schöpfungsgeschichte» предлагала провести три попарных сравнения: сначала — эмбрионов собаки и человека на ранней стадии, потом — эмбрионов собаки и человека, черепахи и птицы на более поздней стадии. «В пределах первых двух месяцев развития», громогласно провозглашал Геккель, даже «аристократы … едва отличимы от хвостатых зародышей собак и других млекопитающих». Но эти пары ещё не были сведены в единую таблицу.
Только во втором издании, когда все пояснения были перемещены в конец книги, Геккель и литографы воспользовались представившейся им возможностью создать такую таблицу, в которой все эмбрионы радикально приведены к одному знаменателю, благодаря чему на любом из этапов их очень легко сравнивать. А вот построение ряда эмбрионального развития для одного вида оказалось довольно сложной задачей: научного материала было мало — например, вплоть до середины двадцатого века учёные ничего не знали о том, как выглядят самые ранние человеческие эмбрионы, — и требовалось много вырезать, рисовать и домысливать, чтобы аморфное содержимое яиц или находящихся в крови комков превратить в чёткие и сопоставимые образы. Координировать такие ряды для нескольких видов было ещё сложнее, но зато табличная сетка создавала манящее пространство.
В более поздних изданиях геккелевских книг таблицы переработаны и расширены. Эмбрионы, изображённые в ранних таблицах, представляют одних лишь немецких животных, — как диких, так и домашних, — но по мере ознакомления эмбриологов с колониальной фауной были добавлены такие экзоты, как страус, ехидна, коала и гиббон. Структура таблицы побудила Геккеля заполнить некоторые ячейки «логически», тогда как более осмотрительный зоолог оставил бы их пустыми, дожидаясь соответствующих исследований. Если бы геккелевские книги поздних изданий, составлявшие небольшую часть проданных экземпляров, послужили основой для иллюстраций в дешёвых брошюрах, возбуждавших накануне первой мировой войны бурные споры, репутация «немецкого Дарвина» могла серьёзно пострадать. В большинстве переводных изданий ранние таблицы были всего лишь немного дополнены, но во второе английское издание «Антропогении» благодаря необычайной славе Геккеля на рубеже XIX—XX веков попал весь «имперский» парад фауны — все заполнившие ячейки поздних геккелевских таблиц животные метрополий и колоний.
И всё же картинка не становится культовой благодаря публикации только в книгах писателя ранга Геккеля или даже Дарвина; нужно, чтобы её копировали больше. Эмбрионы Геккеля воспроизводились в других работах эволюционистов как доказательство общности происхождения видов. Авторы и иллюстраторы либо не знали о предъявлявшихся Геккелю обвинениях в мошенничестве, либо не принимали их во внимание. Но не всё было гладко: на протяжении десятилетий ни один немецкий профессор не использовал рисунки Геккеля, а некоторые из его самых преданных защитников, перестраховываясь, составляли свои собственные группы эмбрионов. В 90-х годах XIX века геккелевские эмбрионы, впервые опубликованные в книгах, печатавшихся тиражом одна — две тысячи экземпляров, тем не менее вошли в энциклопедии тиражом в четверть миллиона экземпляров.
Копирование не только делает изображения известными, оно также может упрощать или изменять их по мере того, как пользователи выбирают каноническую форму. Сегодня словосочетание «эмбрионы Геккеля», как правило, ассоциируется с репродукциями и адаптациями двойной картинки в первом издании «Антропогении», но, чтобы возникла такая прочная связь, потребовалось много лет. Ранние копии иллюстраций из «Schöpfungsgeschichte» и «Anthropogenie» представляют два противоположных сценария. С одной стороны, копировщики относились к таблицам из академических лекций известного немецкого профессора как к авторитетным источникам образов и использовали содержимое этих таблиц для создания отдельных рисунков. Это делало иллюстрации более простыми, более подходящими для научно-популярных книг и более дешёвыми, особенно в тех случаях, когда их нужно было повторно литографировать или гравировать. Самый необычный пример — виньетка в стиле «ар-нуво» из эротизирующего эволюционизм бестселлера «Das Liebesleben in der Natur» («Любите жизнь в природе»), автор которого — союзник и друг Геккеля Вильгельм Бёльше (Wilhelm Bölsche).
С другой стороны, опытные эволюционисты безоговорочно приняли критику геккелевских рисунков, сохранив структуру таблиц, но заменив каждый образ, чтобы доказательства главных выводов Геккеля были безупречными. Однако эта тщательная обработка массивов данных оказалась не очень удачной, и к началу двадцатого века издатели всё чаще стали публиковать перерисованные и гравированные рисунки Геккеля, взятые из не вызывавшего споров вторичного источника — «изложения дарвиновского учения» в первом томе книги Джорджа Джона Романеса (George John Romanes) «Дарвин и после Дарвина». С помощью фотомеханической печати теперь можно было легко воспроизвести всю таблицу.
Всё это время обвинения в мошенничестве постоянно подогревались. В 70-х годах XIX века баталии вокруг геккелевских эмбрионов привели к фактическому изгнанию дарвинизма из немецких школ, но в результате созерцание запретных плодов стало вызывать ещё больший восторг. Богословы, то и дело пресекая попытки школьников читать Геккеля под партой, заклеймили его картинки как «возмутительные подделки». Родители-традиционалисты предупреждали своих дочерей, что такие ужасные иллюстрации неприемлемы для девочек. Эмбрионы создавали идеологическое напряжение между поколениями и между представителями разных кругов культуры. Затем нападки на Геккеля стали ещё более интенсивными из-за его роли в популяризации научных знаний. Его переведённый на дюжину языков (не иллюстрированный) учебник «Загадки Вселенной» («The Riddles of the Universe»), знакомящий с основами научного антиклерикализма, только на немецком языке разошёлся тиражом около 400 000 экземпляров. Самый знаменитый и скандально известный немецкий учёный, величайший из живших в то время эволюционистов был громоотводом для споров и мишенью для полчищ врагов, особенно для правых христиан. (В конце жизни Геккель сам сдвинулся вправо, но его сторонниками выступали преимущественно либералы и левые, что создавало пикантную ситуацию, когда некоторые нацисты расхваливали этого защитника евгеники и «расовой гигиены»).
В 1908 году, опасаясь атеизма рабочего класса, правые популисты после лекций Геккеля, собравших большую аудиторию, выдвинули новые обвинения против иллюстраций в брошюрах. Газеты раздули скандал на всю страну. Не оправдывая погрешности в рисунках, биологи сплотились вокруг номинального лидера немецкого дарвинизма и против угрозы политического вмешательства в науку. Однако после смерти Геккеля в 1919 году его репутация ещё больше пошатнулась, так как в эмбриологии на первое место вышли физиологические методы исследования и интеллектуалы стали смотреть на геккелевскую популярную философию свысока. В американских учебниках рисунки Геккеля сохранились.
В учебниках, как известно, неоднократно используются одни и те же картинки, а вместе с ними воспроизводятся и имеющиеся в них ошибки, но из-за отсутствия прямых свидетельств объяснить некоторые конкретные случаи непросто. Помогают шаблоны использования. В США геккелевские таблицы появились в системе школьного образования намного раньше, чем в Германии, потому что в американских средних школах преподаванию эволюционистской элементарной биологии уделялось больше внимания, чем в немецких, и американцы меньше знали об обвинениях против Геккеля. Даже после 1925 года, когда в штате Теннеси эволюция человека была объявлена в местных школах вне закона и учитель Джон Скоупс (John Scopes), утверждавший на уроках, «что человек произошёл от низших животных», был осуждён, таблицы с эмбрионами оставались в школьных учебниках, хоть и в урезанном виде.
В учебниках для колледжей рисунки Геккеля стали публиковаться примерно с 30-х годов ХХ века, так как они «отлично подчёркивают существенные совпадения и окончательные различия». Распространение этих книг и бюрократизация отрасли создали широкие условия для устойчивого воспроизведения. Как геккелевским картинкам удалось пережить трудные времена, объясняют специфические факторы: появление современного синтетического эволюционизма (который в середине века вытеснил геккелевский, существенно устаревший) и модернизация учебных программ в 60-х годах ХХ века. Креационисты, самые упрямые критики, были маргиналами, а в эволюционистской среде мало кто понимал, какой вопросительный знак навис над рисунками Геккеля. Продолжению их использования способствовало запутанное наследие сравнительной эволюционной эмбриологии. (Был ли пересмотр биологами их исходного отношения к рисункам совершенно неправильным или в нём была доля истины? Следовало ли подвергать пересмотру не только ранние формы эмбрионов, но и поздние?) Использование образов было стереотипным. Возьмите учебник для колледжа середины века, откройте главу «Доказательства органической эволюции», параграф 3 «Сравнительная эмбриология» — и, скорее всего, найдёте наиболее ходовую картинку, которая иллюстрирует несколько представленных в стабильной комбинации стереотипных абзацев и сопровождается шаблонным пояснительным текстом. Вдобавок использование рисунков подкреплялось авторитетом Романеса, а не Геккеля. Текст может говорить, что Геккель был не прав или, в лучшем случае, проявил излишнее усердие; что пересмотр отношения к его рисункам был неправильным или, по меньшей мере, чрезмерным; что развитие эмбрионов шло не параллельно, а, скорее, по расходящимся траекториям, — и в подтверждение этого указывать на рисунки Геккеля. Так получилось, по-видимому, из-за того, что геккелевские картинки никогда не отражали теорию пересмотра, а демонстрировали, главным образом, сходство и расхождение, и поэтому всегда были открыты для альтернативных эволюционистских интерпретаций.
Тем не менее, существовал целый класс биологической литературы, в котором геккелевские эмбрионы не фигурировали. Это — книги, посвящённые эмбриологии. Рисунки Геккеля были импортированы туда из более общих работ только в начале 80-х годов ХХ века, когда возродился интерес к «эволюции и развитию». Эти картинки использовались для структурирования даже ультрасовременных обзоров, обновивших разработанную на основе геккелевских таблиц идею о существовании стадии (верхний табличный ряд), на которой эмбрионы разных позвоночных сходны и с которой затем идёт их расхождение. Так появилась почва для последнего раунда обвинений в мошенничестве. В 1997 году один из лондонских биологов-эволюционистов заявил, что не существует чётко очерченная общая стадия, а рост креационизма, борьбы с мошенничеством и развитие Интернета усилили это заявление. Таблицы были изъяты из учебников, но креационисты не хотели, чтобы от геккелевских картинок не осталось никаких следов, и в худших традициях иконоборчества добились того, чтобы эмбрионы Геккеля воспроизводились даже чаще, чем прежде, — как негативные символы дарвинистской подлости.
Некоторое время казалось, что рисунки Геккеля будут использоваться только там, где понимают принцип дистанцирования, например, в среде креационистов или историков науки. Однако в конце 2010 года эти картинки заняли самое вожделенное при научной публикации место — обложку ведущего научного журнала Nature. Иллюстрируя статьи, в которых с помощью геномных методов подтверждается существование эволюционно стабильной стадии, геккелевская таблица приняла форму мозаики, созданной путём выборки из базы данных паттернов экспрессии генов у эмбрионов плодовых мушек. Рисунки Геккеля не просто остались в ходу; спустя 140 лет они всё ещё побуждают к инновациям. Можно ли утверждать, что они никогда не добьются более полной реабилитации, а, будучи реабилитированными, не вызовут ещё одну крупную дискуссию?
Отметим ещё один поворот в истории геккелевских картинок, который выглядит как ирония судьбы. Эмбрионы Геккеля имели возможность распространяться по всему миру, так как были общедоступны. Немецкий закон об авторском праве разрешал воспроизведение с подтверждением; то, что Романес разрешает воспроизведение, было хорошо известно; и издатели просто перерисовывали картинки. Но в начале 2000-х, когда критики и защитники эволюции взялись дискутировать на эту тему в блогах, выяснилось, что поиски конкретных копий рисунков Геккеля и Романеса могут оказаться весьма трудоёмкими. В одной библиотеке редко хранятся все издания, и лишь для малой части соответствующих учебников был прямой доступ в Интернете.
Многие из геккелевских эмбрионов, несмотря ни на что, доступны без всяких ограничений. Их истории говорят о том, как в результате копирования появилось целое семейство образов и как важны бывают различия. Как при создании первой таблицы, так и при её адаптации к разнообразным изданиям копирование носило творческий характер. Обвинение в том, что Геккель неправильно скопировал стандартные изображения, было оспорено. Всё это на протяжении многих лет, начиная с битв 70-х годов XIX века и кончая недавним спором об эволюционно стабильной стадии, имело важное значение и может быть опеределено как череда потрясений, вызванных копированием картинок.
