Вокруг жизни и личности Галилео Галилея выросло множество мифов — например, многие считают, что великого астронома пытала инквизиция, или что несогласный с решением суда учёный в сердцах воскликнул: «А все-таки она вертится». И то, и другое — не более чем пошлая выдумка, утверждает историк науки, автор множества посвящённых Галилею работ и научный редактор недавно вышедшей книги «Галилей и отрицатели науки» Игорь Дмитриев. Мы поговорили с Игорем Сергеевичем и выяснили, правда ли, что Галилео Галилей составлял гороскопы, какой был характер у учёного и можно ли сравнивать его судьбу с судьбой Николая Вавилова. А ещё узнали, могли ли итальянские женщины XVI и XVII вв. заниматься наукой и как основатель экспериментальной физики относился к плагиату своих идей.
XX2 ВЕК. Недавно прочитала книгу Марио Ливио «Галилей и отрицатели науки», вышедшую на русском языке под вашей научной редактурой. Мне показалось, автор изобразил великого учёного личностью весьма противоречивой — например, Галилей избавляется от своих дочерей, отдавая их в монастырь, а затем он вступает в нежную переписку со старшей дочкой Марией Челестой. А каким Галилей видится вам? Какой, на ваш взгляд, был у него характер?
Игорь Дмитриев. Есть хорошая китайская пословица: «Великий человек — народное бедствие». Действительно, в литературе можно встретить немало восторженных описаний жизненного пути того или иного выдающегося деятеля. Но как-то в тени остается вопрос, благодаря кому и чему (а если говорить грубее — за счёт чьих судеб и интересов) этот гигант науки (искусства, литературы и т. д.) смог реализовать свои таланты? Например, с умилением и назидательным восторгом говорится о том, как юный Ломоносов ушёл из родного дома, чтобы учиться. И как-то никто не пытается взглянуть на ситуацию глазами его отца, разобраться в том, через что пришлось переступить молодому человеку, гениальность которого ещё никак не была очевидна. Но вернёмся к Галилею. Он был человеком чрезвычайно и многогранно одарённым. Если открыть историю итальянской литературы, то Галилею будет посвящено немалое место, а то и отдельная глава, поскольку он стоял у истоков формирования литературного итальянского языка.
Пожалуй, самую точную характеристику Галилею дал А. С. Пушкин. Помните его строку: «Однако ж прав упрямый Галилей». Да, Галилей был чрезвычайно упрям в достижении своих целей. История с публикацией «Диалога» наглядный тому пример. К этому надо добавить, что он был заядлым спорщиком. Наблюдательный тосканский посол в Риме П. Гвиччардини писал, что Галилей «действует только в своих собственных интересах и готов подвергнуть опасности не только себя, но и всех тех, кто идет навстречу его желаниям и позволяет ему убедить себя». Галилей действительно активно искал союзников и вовлекал в орбиту своих целей и желаний множество людей. В биографиях учёного эти действия описываются, как правило, малозначащими фразами, начинающимися со слов: «Галилей отстаивал…», «Галилей высказывал…», «Галилей убеждал…» и т. п., тогда как в действительности он хватал каждого, кто, как ему казалось, был готов его слушать, и начинал долго и нудно говорить о своём, наболевшем, по поводу устройства мироздания или каких-то обстоятельств его жизни. «Он [Галилей] человек темпераментный, одержимый и страстный, — писал Гвиччардини, — так что окружающим совершенно невозможно от него отделаться».
Что касается личной жизни Галилея, то будучи в Венецианской республике (1592—1610), где он преподавал в Падуанском университете (Падуя с 1405 года входила в состав этой республики), молодой преподаватель познакомился с венецианской сиротой Марией (Мариной) ди Андреа Гамба, которая родила ему в 1600 году дочь Вирджинию, в 1601 — Ливию, а в 1606 — сына Винченцо. Злые языки утверждали, что его сожительница была проституткой и Галилео познакомился с ней, так сказать, по месту её основной работы. Они жили раздельно (а это дополнительные расходы), поскольку совместное постоянное проживание с любовницей осуждалось обществом и церковью, тем более что Галилей был профессором университета и должен был подавать пример благонравного поведения. Жениться же на Марине он не мог, по-видимому, из-за большой разницы в их социальном положении. Надо иметь в виду, что после смерти отца в 1591 года, заботы о семье легли на плечи Галилео как старшего сына. В первую очередь он должен был позаботиться о воспитании младшего брата Микеланджело и о приданом двух незамужних сестёр. И ему было бы очень трудно найти для любимых сестриц приличных женихов, если бы он открыто жил с любовницей, да ещё низкого происхождения. Его брат Микеланджело считал, что Галилей пожертвовал своими шансами на нормальную семейную жизнь, чтобы устроить браки сестёр.
Чтобы как-то свести концы с концами, Галилей подрабатывал частными уроками, обучая математике молодых людей, собиравшихся стать военными, а также приторговывал военными циркулями собственной конструкции, продавая их вместе с инструкциями по использованию, и составлял гороскопы, тоже за деньги.
В 1609 году Галилей решает перебраться во Флоренцию, надеясь получить там хорошо оплачиваемую придворную должность и тем самым обрести свободу от преподавания, что давало бы ему время, необходимое для научных занятий. Преподавание Галилей ненавидел, считая этот труд разновидностью проституции. В августе (или в сентябре) 1610 года он покидает Падую и переезжает во Флоренцию, где получает придворную должность «философа и первого математика Великого герцога Тосканы». Его жалованье теперь на 40% больше того, которое ему платили в Падуанском университете, но много меньше того, что он получал в Падуе от частных уроков. Однако во Флоренции он был свободен от преподавания, не отрабатывая даже те 30 часов в год (!), которые предусматривались контрактом.
Однако переезд во Флоренцию означал расставание с Мариной. При тосканском дворе для неё не было места ни в каком смысле. Сын Винченцо, которому тогда ещё не было и пяти лет, остался в Падуе с матерью, а после смерти Марины в 1612 году был отдан на попечение замужней женщины по имени Марина Бартолуцци. Дочери, Ливия и Вирджиния, поначалу жили с отцом во Флоренции. Одной из первых забот Галилея после переезда стали поиски хорошего женского монастыря, где девочек могли бы научить всему, что им необходимо знать и уметь. И он такую обитель нашел — монастырь Сан-Маттео в Арчетри неподалеку от Флоренции. Однако устроить туда дочерей было нелегко, и не потому, что разлука причиняла ему особую боль, а потому, что девушки не соответствовали двум основным критериям для постоянного пребывания в монастыре. Во-первых, они были несовершеннолетними; а во-вторых — родными сёстрами. Проблему возраста он решил, поместив дочерей в 1613 году в монастырь в качестве пансионерок. Запрет же на нахождение родных братьев и сестёр в одном монастыре мог быть преодолен только по разрешению Рима. И Галилей, благодаря связям в курии, такое разрешение получил. После трёх лет монашеской жизни, в возрасте 16 лет, Вирджиния приняла обет, взяв себе имя Мария Челеста; а Ливия сделала то же самое год спустя, став сестрой Арканджелой. В этом монастыре они проведут всю оставшуюся жизнь. Галилей платил за их содержание там, а также всячески помогал и дочерям, и монастырю, а кроме того, посылал деньги в Падую на жизнь и воспитание сына. От финансовой ответственности за содержание и воспитание своих детей Галилей никогда не уклонялся, только от эмоциональной.
Впрочем, отправив дочерей в монастырь, Галилей не сделал ничего необычного. Выдать замуж двух незаконнорожденных дочерей за отпрысков приличных семей, статус которых отвечал бы флорентийскому статусу самого Галилея, было весьма проблематично, или же потребовало бы непомерно больших расходов. Конечно, Галилея можно порицать, но, по меркам того времени, лишь за то, что он не позволил дочерям самим выбрать себе монастырь. Его же выбор обители определялся тем, что настоятельницей Сан-Матео была сестра друга Галилея Белисарио Винты, госсекретаря Великого герцогства Тосканского. И она настоятельно советовала Галилею уговорить дочерей принять постриг в течение срока её полномочий.
Жизнь в монастыре была тяжёлой, монахини постоянно страдали от голода и холода. Сохранились трогательные письма Марии Челесты отцу, из которых видно, что девушка стоически переносила все трудности и невзгоды: частые мучительные болезни, потерю зубов, недоедание. Она пишет, что рада чем-то помочь отцу и благодарит его за помощь. Её сестра страдала тяжёлой депрессией, «общение с другими людьми часто бывало для неё невыносимым», поэтому Мария Челеста просила отца присылать еду и вино для сестры, что тот и делал. Галилей заплатил немалую сумму за то, чтобы перевести сестер в лучшие кельи.
Мария Челеста присматривала за монастырской аптекой, варила там различные снадобья и давала медицинские советы, в том числе и отцу. Она уговаривала его меньше работать в саду, особенно в холодные весенние дни, и пить меньше вина. Как-то Мария Челеста прислала Галилею засахаренные фрукты, которые он очень любил. Разумеется, эти фрукты и сахар ей прислал отец, вместе с тарелками и сосудами для ликеров, которые она готовила в своей аптеке. Она знала, что всегда может попросить отца о помощи для монастыря. К примеру, он починил неисправный орган и отремонтировал монастырские часы, хотя это была работа, более подходящая для плотника, нежели для философа Великого герцога.
В свою очередь, Галилей делился с Марией Челестой своими проблемами, планами и надеждами. Во время инквизиционного процесса и пребывания Галилея в Сиене Мария Челеста вела его дела. Она хорошо управлялась: следила за домом (Галилей в 1631 году перебрался в Арчетри, а до этого он арендовал виллу Беллосгвардо примерно в часе езды на муле от монастыря) и голубятней, ухаживала за апельсиновыми деревьями, огородом, виноградником, продавала излишки урожая и зарабатывала деньги, деля прибыль с сестрой. «Я молюсь, — писала она отцу, — чтобы вы продолжали пребывать в хорошем здравии, контролируя себя, особенно в том, что касается употребления алкоголя».
Кроме того, она заботилась и о душевном комфорте своего психологически неуравновешенного отца: «поскольку вы, в силу своего обширного опыта, можете претендовать на полное осознание ложности и нестабильности всего в этом жалком мире, вы не должны придавать слишком большого значения жизненным бурям».
Возможно, Галилей воспринимал множество услуг, оказанных ему его дочерью, как должное. Как-то в ответ на его жалобу, что она не прислала ему своего еженедельного письма, она вспылила: «Если бы вы только смогли постичь мою душу и её тоску так, как постигли устройство неба, я уверена, что вы не стали бы жаловаться на меня».
Впрочем, Галилео любил Марию Челесту, любил так сильно, как только вообще мог любить кого-либо. Он был совершенно опустошен, когда, через три месяца после своего возвращения в Арчетри из Сиены, тоскующая душа Марии Челесты покинула «тюрьму», в которую он её отдал. Ей было 33 года. Арканджела пережила своего отца на 17 лет.
Сын Галилея, Винченцо, который решением Великого герцога был признан законным, окончил Пизанский университет (медицинский факультет) и стал весьма уважаемым жителем Флоренции.
XX2 ВЕК. Как мне показалось, в Италии XVI и XVII вв. судьба женщины была очень незавидна. Женщины в то время вообще не могли заниматься наукой? Или всё-таки в то время были женщины-учёные?
И. Д. Смотря, что иметь в виду под термином «женщина-учёный». В те времена были образованные женщины, которые интересовались натурфилософией и математическими проблемами. Примером могут служить Маргерита Сарроччи в Италии и Маргарет Кэвендиш в Англии. Можно привести и другие примеры. Но это были дамы, блиставшие своей эрудицией в аристократических кружках и салонах. Собственно научных открытий за ними не числится.
XX2 ВЕК. А как так получилось, что Галилей занимался составлением гороскопов?
И. Д. Галилей действительно составлял гороскопы (25 из них сохранились), и многие известные люди обращались к нему за советом и предсказаниями. По-видимому, астрологическое искусство он освоил еще в свой первый пизанский период (осень 1581 — весна 1585), используя разнообразные руководства, в том числе трактат Порфирия, а также астрологический опус Клавдия Птолемея — «Тетрабиблос». И в Пизе, и в Падуе Галилей был профессором математики. Это означало, что он должен был преподавать математику, астрономию и астрологию, тем более что большинство его студентов в Падуанском университете были медиками, а студентов-медиков традиционно обучали основам астрологии, чтобы они могли правильно оценить характер заболевания и сделать прогноз. Поэтому Галилей должен был учить своих студентов искусству составления гороскопов, и птолемеевский «Тетрабиблос» пользовался большой популярностью, особенно у медиков. В то время астрологию не относили к разряду pseudo-sciences, как сегодня, а скорее, если воспользоваться термином Т. Куна, к «нормальной науке». Во всяком случае, её преподавание, будь то в стенах университета или при дворе, входило в обязанности математиков, хотя Церковь всегда осуждала веру в фатальность астрологических прогнозов (но не само по себе составление гороскопов).
Известно, что в придворных кругах Великого герцога Тосканского Галилея как астролога ценили. Так, в начале 1609 года, когда Великий герцог Фердинанд I серьезно заболел, его супруга, Кристина Лотарингская, обратилась к Галилею, который до этого в течение нескольких лет давал в летние месяцы частные уроки математики наследнику престола. Кристина просила Галилея уточнить дату рождения её супруга, используя астрологический метод. Это позволило бы составить точный гороскоп Фердинанда и определить тяжесть его заболевания. Галилей согласился и спустя некоторое время сообщил, что, согласно его астрологическим расчетам (естественно, самым точным в Европе!), жизни Великого герцога ничто не угрожает. Ровно через 20 дней Фердинанд I скончался. Однако неудача не смутила Галилея. Свой знаменитый трактат «Звёздный вестник (Sidereus Nuncius)» (1610) он посвятил новому правителю Тосканы, девятнадцатилетнему Козимо II, своему бывшему ученику.
XX2 ВЕК. Считается, что в 1643 году неизвестный нарисовал полотно, на котором изобразил Галилея в тюрьме. Нарисованный Галилей смотрит на схему Земли, вращающейся вокруг Солнца. Как я поняла из книги Марио Ливио, это полотно — выдумка, как и слова Галилея «И всё-таки она вертится». Это так?
И. Д. Прежде всего, следует отметить, что Галилей не сидел в тюрьме ни дня. Во время процесса он жил сначала в посольстве Тосканы в Риме, а затем, утром 12 апреля 1633 года, его доставили в помещение Инквизиции. Спустя четыре дня он писал своему родственнику, что в помещении инквизиционного Трибунала, где его содержали «…все было устроено для того, чтобы я мог продолжать оставаться в уединении, но с необычными удобствами и размахом, в трёх комнатах, являющихся частью жилища прокурора Священной канцелярии (т. е. Галилею предоставили квартиру обвинителя); у меня есть разрешение на прогулки по довольно большой территории. Что касается моего здоровья, то, слава Богу, оно в неплохом состоянии благодаря усердной заботе синьора посла и его супруги, которые всеми силами пекутся о моих удобствах даже свыше того, в чём я нуждаюсь». Сам «синьор посол» докладывал во Флоренцию, что комиссар инквизиции Макулано принял Галилея «по-дружески и предложил поселиться в комнатах судебного обвинителя, а не в тюремных камерах, отведённых для преступников. Таким образом, он не только находится вместе с членами [Трибунала], но и может свободно выходить и гулять во внутреннем дворике резиденции». Слуге учёного было дозволено ему прислуживать, а слугам из тосканского посольства — приносить ему еду утром и вечером. Кроме того, Галилей мог вести переписку.
Ну а то, что, подписав отречение, Галилей якобы произнес знаменитую фразу: «Eppur si muove (А все-таки она движется!)», — не более чем глупая и пошлая выдумка. Перед судьями сидел разбитый болезнями, полуслепой, морально сломленный старик, прошедший унизительную процедуру отречения, страдавший от сознания глубокой несправедливости, проявленной по отношению к нему, не представлявший в тот момент, где ему доведётся провести не только остаток жизни, но даже ближайшую ночь. В такой ситуации ему было не до красивых жестов, рассчитанных на далёких потомков и «суд истории». Поэтому к многочисленным живописным полотнам, на которых изображен Галилей, либо гордо стоящий перед судьями трибунала, либо готовый, отвернувшись от Библии, произнести «Eppur si muove», следует относиться только как к произведениям искусства, историческая достоверность которых, мягко говоря, весьма относительна. Реальный, а не мифический Галилей, узнав в марте 1641 года от тосканского агента в Венеции, что некий Джованни Пьерони якобы обнаружил звёздный параллакс и это служит «убедительным аргументом в пользу системы Коперника», написал: «Ложность системы Коперника не должна ставиться под сомнение никем, и особенно нами, католиками», — и сослался на «неоспоримый авторитет Священного Писания».
XX2 ВЕК. А когда вообще появился миф о том, что после отречения от своего учения о движении Земли Галилей произнёс эту фразу?
И. Д. На следующий день после объявления приговора тюремное заключение Галилею было заменено на домашний арест на вилле Медичи (т. е. в посольстве Тосканы), куда Галилей был доставлен в карете с плотно задёрнутыми занавесками вечером в пятницу 24 июня 1633 года. Но находиться там долго Галилей не мог. 30 июня на собрании Конгрегации святой инквизиции ему, благодаря хлопотам посла Никколини, разрешили переехать в Сиену, где архиепископом был давний друг учёного Асканио Пикколомини. Спустя три дня папа Урбан VIII позволил Галилею проживать под домашним арестом в архиепископской резиденции, а не в монастыре, как поначалу предполагалось. В Сиене Пикколомини встретил учёного не как раскаявшегося еретика, но как дорогого и почётного гостя («как отца», по выражению Галилея). Постепенно Галилей приходил в себя от пережитого потрясения, его самочувствие заметно улучшилось, и вскоре он смог вернуться к научным занятиям. Вполне возможно, что Галилей, на которого царивший в окружении Пикколомини дух свободомыслия оказал самое благотворное влияние, во время одной из бесед затронул вопрос о теории Коперника и сказал нечто вроде «eppur si muove» (или кто-то так понял его слова). Эта фраза появилась (может быть, впервые) на одном из портретов Галилея, который поначалу приписывали кисти Мурильо, полагая что картина была создана между 1643 и 1650 годом. На этом полотне Галилей изображён сидящим в тюремной камере, его взгляд устремлён на начертанную им гвоздём на стене диаграмму, представляющую коперниканскую систему мира, а ниже — плохо читаемая надпись «eppur si muove» (приведённая с орфографическими ошибками). Высказывалось предположение, что полотно было заказано братом сиенского архиепископа Оттавио Пикколомини. Эта картина была передана в начале XX века в голландский Museum Vleeshuis (Антверпен), а позднее продана с аукциона, и её местонахождение до сих пор неизвестно. Однако, проведённые во второй половине XX века исследования, показали, что в бельгийском музее (Stedelijk Museum) в городе Синт-Никлас хранится практически идентичная картина. Достоверно известно, что этот второй портрет Галилея написан в 1837 году фламандским художником Ромааном Юджином ван Мальдегемом. Картина подарена городу Синт-Никлас коллекционером произведений искусства Лодевийком Верстратеном. А в музей она была передана в 1904 или в 1905 году. История эта весьма загадочная, непонятно, какая картина «первична». Вполне возможно, что надпись «eppur si muove» появилась на полотне 1837 года, а потом портрет был скопирован и выдавался за произведение XVII века.
В печати слова «eppur si muove» впервые были приписаны Галилею итальянским журналистом Джузеппе Баретти в его вышедшей в Лондоне на английском языке книге «The Italian Library». Миф стал широко известен в 1761 году, после перевода книги Баретти на французский язык.
В своей книге Баретти упомянул также, что Галилея пытали. Впрочем, это утверждали и утверждают до сих пор очень многие. Это ещё одна галилеевская легенда.
Здесь надо немного сказать о применении пыток инквизицией. Если обвиняемого не удавалось убедить в преступности его намерений и/или действий и он продолжал упорно отрицать свою вину, не будучи при этом в состоянии ясными доказательствами оправдаться хотя бы частично, или когда он противоречил сам себе, то возникала необходимость перейти к «строгому испытанию (examen rigorosum; rigoroso esame или rigorosa disamina)», то есть к допросу под пыткой (in tortura; ne’ tormenti). Пытки в течение столетий использовались и светскими, и религиозными судами. В 1252 году, на пороге Ренессанса, когда усилился интерес к римскому праву (допускавшему использование пыток), папа Иннокентий IV узаконил их применение при расследовании преступлений «laesae maiestatis divinae» (то есть в делах о ересях), и формально они были отменены только в 1819 году. Фактически же в XVII и особенно в XVIII веке пытки крайне редко использовались в практике инквизиционного расследования даже в Испании.
Существовало три вида допроса под пыткой: для установления факта преступного деяния («sopra il fatto»), то есть чтобы заставить обвиняемого признать вменяемую ему вину; для установления окончательной истины и намерения обвиняемого («pro ulteriori veritate et super intentione») и только для установления его намерения («sopra l’intentione solamente»). Последняя мера применялась, как правило, когда ответчик вину признавал, но не связывал её с ошибками в вере («mala credenza»). Вопреки распространённому мнению, при установлении намерений обвиняемого не рассматривались ни причины, по которым он впал в ересь, ни его мотивы, ни цели. Именно поэтому на допросе 21 июня 1633 года «super intentione» Галилея спрашивали лишь о том, «придерживается ли он или придерживался ранее, и как долго, мнения, что Солнце находится в центре мира…» и т. д., то есть было ли его намерение «коперниканским».
Что касается формы проведения допроса под пыткой («modo d’esaminare in tortura»), то обвиняемого сначала спрашивали, не желает ли он сделать какие-либо заявления относительно его дела («an sibi occurrat aliquid dicere circa suam causam»). В случае отрицательного ответа судья интересовался, высказывал ли допрашиваемый когда-либо еретические суждения и/или совершал ли еретические поступки, в которых его обвиняют. Если ответ был положительный, то инквизитор выяснял, разделяет ли обвиняемый ложную веру, приверженность которой ему инкриминируется. Если обвиняемый признавался в содеянном, то задушевная беседа заканчивалась, поскольку считалось, что цель её достигнута. Если же допрашиваемый упорствовал в отрицании своей вины, то следовала territio verbalis (или, по другой терминологии, verbalis perterrefactio), то есть устная угроза пытки, сначала в завуалированной форме, мол, если не сознаешься, то прибегнем к другим средствам, приличествующим ситуации («remedia iuris, et facti opportune»), а если эти слова не оказывали на обвиняемого должного воздействия, то ему описывали возможное развитие событий просто, без затей — «conta eum devenietur ad torturam» (эта угроза называлась «commination realis»), и только если и эта реальная угроза не помогала, то, видя «упорство и неуступчивость (visa pertinacia et obstinatione)» клиента, инквизитор принимал решение о… нет-нет, еще не о пытке, но о territio realis, или, другой термин, vexatio, когда обвиняемого вводили в камеру пыток, показывали орудия, иногда готовили к мучениям, скажем, связывали, что, впрочем, некоторыми знатоками этого дела рассматривалось как primus gradus самой пытки, и только если негодяй и тогда продолжал своим упорством изводить судей, всем сердцем желавших ему добра, наступало полное торжество закона!
Заметим, что вся эта богатая нюансами и весьма насыщенная программа rigoroso esamine предусматривала для обвиняемого возможность на любой стадии своей реализации заявить то, что от него ждали отцы-инквизиторы, то есть «правду» по версии Священной канцелярии.
Вместе с тем пытка — если уж дело доходило до её реального использования — не должна была стать причиной уродств и смерти подсудимого: она должна была быть «temperata (умеренной)», чтобы «испытуемый» не подвергался опасности. Некоторые авторы даже уверяли, что пытки, применявшиеся Священной канцелярией, были «лёгкими (levis)», то ли дело в светских трибуналах. И это писалось отнюдь не с целью спасти честь сутаны. Контекст этих констатаций совсем иной — поскольку пытки в инквизиции мягкие, то «сильно заподозренных в ереси» следует приговаривать к отречению и назначать им суровые наказания, как «полноценным» еретикам. Скажем, подвешивая обвиняемого за локти на верёвке, в Священной канцелярии делали это плавно, без рывков и прочих изысков — в частности, не привязывая к ногам тяжести («sine squassis, pondere ad pedes»). Конечно, чего греха таить, использовали и «нестандартные» методы, но нечасто. Поэтому люди мыслящие (из числа теоретиков и практиков этого древнего искусства) считали пытки делом «обманчивым и неэффективным». Пытали непременно в присутствии врача, заранее удостоверявшего, будет ли заключенный в состоянии вынести испытание. Запрещалось пытать пожилых людей, детей, беременных женщин и больных. Поэтому многие прикидывались больными. Необходимо отметить, что все виды пыток могли продолжаться не более 10 минут, а в целом не более часа. Если подсудимый не признавал свою вину и под пыткой, то он считался полностью невиновным и его отпускали на свободу, если, конечно, ему тут же не предъявляли новое обвинение.
Поэтому все разговоры о том, будто Галилея чуть ли не пытали в застенках инквизиции, которые с пафосом распространял писатель В. Львов (со ссылкой на Е. В. Тарле и М. А. Гуковского), — не более чем дешёвые выдумки.
XX2 ВЕК. В последние четыре года жизни Галилей ослеп и больше не мог изучать небо в телескоп. Чем он занимался в это время?
И. Д. От телескопических наблюдений Галилей отказался много раньше из-за слабеющего зрения. После процесса 1633 года он создал и опубликовал свою вторую великую книгу «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых наук» (1638). Он продолжал исследования с помощью друзей и учеников: Кастелли, Торричелли и Вивиани. Более того, он планировал продолжить «Беседы», но смерть помешала реализации этого замысла.
XX2 ВЕК. Марио Ливио пишет, что идеи Галилео в его время отрицали так же, как сегодня отрицают идею изменения климата. Вы согласны с таким сравнением? Или можете привести какую-то другую аналогию с современностью?
И. Д. Галилей отстаивал гелиоцентрическую теорию Коперника в условиях, когда веских доказательств в её пользу не было (в частности, для обнаружения звёздного параллакса нужны были более мощные телескопы, что стало возможным только в начале XIX столетия). Возражения по поводу теории Коперника имели в конечном счёте теологический характер. Современная полемика по поводу изменений климата ведётся в несколько иной плоскости, она вращается вокруг проблемы интерпретации научных данных, хотя, разумеется, в полемике участвуют и те, кто не имеет к науке никакого отношения. Но такое случается постоянно.
XX2 ВЕК. Галилео Галилея иногда сравнивают с Вавиловым. Как вы считаете, такое сравнение оправданно?
И. Д. У тех, кто судил Галилея, как бы к ним не относиться, в головах было некое подобие правового мышления. Папа не мог отправить Галилея в тюрьму или на галеры просто потому, что Галилей был коперниканцем и написал «Диалог» не так, как хотелось бы Урбану. Основная претензия Урбана в адрес Галилея состояла в том, что, по мнению последнего, научная теория может выражать и отражать физическую истину. Урбан же полагал, что все теории (и Птолемея, и Коперника, и любые другие) — это не более, чем гипотезы. Сама по себе эта его мысль не вызвала бы сегодня возражений со стороны многих философов и методологов науки. Но, по условиям места и времени, Урбан защищал этот тезис в теологических терминах, опираясь на догматы о божественном всемогуществе и божественном всеведении.
Иными словами, в глазах Урбана VIII, Галилей был виновен не в том, что теории Птолемея он предпочитал теорию Коперника, а в том, что он посмел утверждать, будто научная теория (любая!) может описывать реальность и раскрывать реальные причинно-следственные связи, что, по мнению верховного понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси — отрицанию важнейшего атрибута Бога, Его Всемогущества (Potentia Dei absoluta), а если вдуматься, то и Его Всеведения. В этом и заключалась для папы еретичность позиции тосканского математика: Галилей, принимая теорию Коперника как verità assoluta (что было доказано экспертами Св. Службы), не только нарушил данное Святейшему обещание трактовать её гипотетически, но и сознательно пренебрёг одним из центральных догматов христианской веры, в силу чего он обвинялся Церковью в распространении формальной ереси, поскольку налицо все необходимые условия для такого обвинения: «error intellectus contra aliquam fidei veritatem» («ошибка разума против какой-либо истины веры», причём ошибка, допущенная по собственной воле — «voluntarius»), а также отягчающее обстоятельство: «cum pertinacia assertus», т.е. упорство в ереси.
Не существует, по глубокому убеждению Урбана, физически истинных (и, соответственно, физически ложных) утверждений и теорий. Есть теории, которые лучше «спасают явления» и которые делают это хуже, есть теории более удобные для вычислений и менее удобные, есть теории, в которых больше внутренних противоречий и в которых их меньше и т. д. и т. п. Урбан вёл свой dialogo не с Галилеем (точнее, не только с ним), он на заре того, что часто называют научной революцией Нового времени, вёл диалог (разумеется, по обстоятельствам эпохи и своего статуса, с позиции силы и в теологических терминах), если можно так выразиться, с самой методологией зарождающейся классической науки, выступая в этом диалоге как теолог par excellence. Галилей спасал атрибуты новой науки, Урбан — атрибуты Бога. (Подробнее см.: Дмитриев И. С. Упрямый Галилей. М.: Изд-во «Новое литературное обозрение», 2015).
Ситуация с Вавиловым иная, его обвиняли не столько по чисто научной линии, сколько во вредительстве и контрреволюционной деятельности, т. е. обвинение носило политический характер. И ни о каких правовых основаниях преследования Н. И. Вавилова и речи не было. Уничтожить — и всё!
Вообще, главный недостаток книги Ливио (которая мне совершенно не нравится) заключается в том, что он пытается показать, будто современные проблемы и беды науки были и ранее, у науки всегда были враги. Во-первых, ради такой задачи вряд ли стоит писать книгу. А во-вторых, современные проблемы далеко не всегда «вписываются» в другие эпохи, даже если герои разных эпох употребляют сходную терминологию и выражения. Поэтому приходится несколько модифицировать историю, точнее, осовременивать её. Естественно, Ливио при такой постановке задачи должен был исходить (и исходил) из старой байки про то, как церковные мракобесы травили великого учёного-новатора. В итоге, вместо исторического многообразия мы получаем «историю» с ярлыком «всегда так было». А было и не так, и не всегда.
XX2 ВЕК. Галилей очень раздражался, если видел хоть малейший намёк на плагиат своих работ. А правда, что у Галилея воровали научные идеи современники — или учёному просто так казалось? Можете привести самый яркий пример плагиата у Галилео другим астрономом или физиком?
И. Д. Галилей считал кражу того, что сейчас называют интеллектуальной собственностью, хуже убийства. Пожалуй, самый известный пример, который приходит на память в этой связи — дело Бальтазара Капра (1607), который перевёл на латынь руководство Галилея «Действия циркуля геометрического и военного» (1606) и издал под своим именем. Галилей подал в суд, дело, естественно, решилось в его пользу.
Сложнее в случае с немецким математиком и астрономом Симоном Майром, который вполне мог наблюдать спутники Юпитера немного ранее Галилея. Последний же обвинял немца во многих грехах, полагая, что тот стоял даже за преступлением Б. Капры. Галилей писал, что Майр — «старый противник и завистливый враг, причем не только мой, но и всего рода человеческого». Однако, Галилей старался не замечать, что Майр в своей книге сообщил о многих вещах, которые он не мог украсть из галилеевского «Звёздного вестника». Были и другие приоритетные споры с обвинениями в плагиате, например, известная полемика Галилея с Шайнером по поводу солнечных пятен (подробности есть в моём пространном предисловии к изданию «Диалога» Галилея (Дмитриев И. С. «Философская комедия», или Истина ценою ошибок // Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира: пер. с итал. М.: РИПОЛ классик, 2018. С. 5—153). Впрочем, и Галилея есть в чём упрекнуть. Так, будучи в Риме, он (в начале января 1616 года) делает первые наброски своей теории приливов, согласно которой приливное действие обусловлено в первую очередь вращением Земли вокруг своей оси. В общих чертах основная идея этой теории была сформулирована первоначально венецианским другом Галилея Паоло Сарпи еще в 1595 году. Галилей развил соображения Сарпи и изложил их в систематическом виде без упоминания имени венецианца (какие счёты между друзьями!).
Вообще же, я бы отнёсся к феномену плагиата серьёзней, чем это обычно принято. Очень возможно, что внимательное изучение исторических примеров (в частности, приоритетных споров), приведёт к неожиданному выводу о том, что в ряде случаев плагиат (или нечто ему родственное) оказывается включённым в сам «механизм» развития науки в качестве своеобразного катализатора (я, разумеется, не говорю о топорном и тупом плагиате типа того, что позволил себе Б. Капра в XVII веке и позволяют нынешние герои «Диссернета»).
