Многие знают историю о том, как в СССР видные учёные-кибернетики в команде Виктора Глушкова в середине 1960-х выдвигали проект Общегосударственной автоматизированной системы учёта информации (ОГАС). Можно даже услышать, что это — первый в мире проект информационного общества. Но часто рассказы про цифровизацию в СССР обрываются фразой «и всё заглохло», потому что, якобы, бюрократы не поняли идею или испугались её. На самом же деле, были сделаны большие шаги к цифровизации, и к началу 1990-х в Союзе многие потоки экономических данных уже передавались в цифровом виде, а не на бумажках. То есть, был частично реализован электронный документооборот.
Мы поговорили с Алексеем Сафроновым, историком, который занимается этой темой. История его «романа» с ней довольно курьёзная: пять лет назад он начал работать в Аналитическом центре при правительстве РФ, который в прошлой жизни был Главным вычислительным центром Госплана СССР. На тот момент в здании недавно сделали ремонт, и в комнатах, где раньше стояли массивные компьютеры, устроили оупенспейс. В качестве разделителей пространства там поставили книжные полки, и, чтобы их чем-то заполнить, вытащили книги из подвала здания. Оказалось, что после Перестройки в подвал были отнесены книги из библиотеки Главного вычислительного центра Госплана. В одной из книг Алексей наткнулся на упоминание АСПР, после чего посвятил несколько лет изучению этой темы.
Алексей рассказал нам, почему наиболее известная история про ОГАС заканчивается «пшиком», зачем «под каждой коровой датчик», а также много других фактов о переводе плановой экономики на цифровые рельсы.
XX2 ВЕК. Почему нам мало известно про Автоматизированную систему плановых расчётов (АСПР) несмотря на то, что она была частично реализована, успешно применялась и смогла в разы оптимизировать процесс составления годичного экономического плана? Почему большинство источников рассказывает про ОГАС, которая не была реализована на практике, а не про АСПР? Почему мы знаем историю попыток цифровизации в СССР как историю о поражении, а не об успехе?
Сафронов. Чтобы ответить на эти вопросы, придётся погрузиться в историю. Всё началось довольно давно. Идея ОГАС появилась раньше, чем АСПР, в конце 1950-х. Почти сразу встал вопрос, кто будет заниматься моделированием и реализацией системы. Между собой спорили два ведомства, Центральное статистическое управление (ЦСУ) и Госплан. В это время ЦСУ руководил Владимир Никонович Старовский, находившийся на этом посту с 1940 года. Конец 50-х — это был его звёздный час: он работал 17 лет и наконец добился того, что вся статистика стала собираться в ЦСУ, а ведомственная статистика как избыточная была отменена. Проходит всего 6 лет, и какие-то учёные-кибернетики вместе с Госпланом говорят:
— Мы придумали тут офигенную компьютерную систему, правда её ещё нет, но мы решили, что всю статистику будем собирать через неё, когда сделаем (по их плану, обработка всей учётно-статистической информации должна была происходить в их Единой сети вычислительных центров (ЕСВЦ)). Старовский им логично ответил, что «если вы хотите, чтобы вся статистика обрабатывалась через эту систему, то тогда она должна быть нашей, ЦСУшной».
Естественно, госплановцы и кибернетики остались недовольны.
Далее начался период активного противостояния двух ведомств — с привлечением административного ресурса, с заказными статьями в прессе, всё как мы любим (не надо думать, что это были принципиально другие люди. Заказную статью в «Правде» о том, что «здесь люди неправильно понимают политику партии, и поэтому надо им объяснить» — это запросто). Писать проект сначала поручили рабочей группе под руководством Натана Ефимовича Кобринского, заместителя руководителя Главного вычислительного центра Госплана. Научный совет, который возглавлял тот самый Глушков, должен был этот проект принять. (Получается, что Глушков был главой приемной комиссии, а потом уже из приемщиков сам активно включился в проект). Когда госплановский проект был готов, ЦСУ написало на него возражение. Далее проект поручали доработать ЦСУ. Оно писало свою версию, Госплан отвечал на неё возражением. И так несколько раз. За время их «бодания» сняли Хрущёва, вернули отраслевую систему управления, провели косыгинскую реформу, а эти двое всё ещё бодались. Это всем надоело, и ведомства разошлись миром. Госплан взял за основу ранние предложения 1963 года и стал делать то, что мог сделать технически — но в рамках своего ведомства, а не всех министерств, как того хотели кибернетики.
Здесь-то и произошёл раскол между учёными-кибернетиками и Госпланом, которые ранее выступали единым фронтом. Ядро энтузиастов-максималистов предлагало строить сразу глобальную систему, которая взяла бы на себя все управленческие и вычислительные задачи. Они говорили, что можно сделать какой-то единый алгоритм, который будет рассчитывать оптимальный годовой план. Скептики им отвечали: «Чтобы ваш проект сделать, надо под каждую корову датчик поставить». Получилось, что кибернетики отрывались от своих потенциальных заказчиков, так как Госплану в большей степени были нужны вещи, связанные с текущими плановыми задачами. Их тогда беспокоили следующие проблемы:
- высокая трудоёмкость расчетов,
- сложность организации процесса разработки плана (нужно было увязать работу множества плановиков друг с другом),
- невозможность вариативных расчётов (из-за трудоёмкости нельзя было сделать несколько вариантов плана),
- неадекватная нормативная база, с которой нужно было что-то делать,
- отсутствие надёжной методической основы для принятия управленческих решений,
- перерасход ресурсов из-за того, что решения неоптимальны.
То есть плановикам в первую очередь нужен был инструмент, чтобы лучше делать то, что они и так уже делали. Проект ОГАС, изначально предложенный идейным ядром, включал гораздо больший объём работы, чем просто решение этих задач. Например, в проекте 1964 года утверждалось, что нецелесообразно создавать ведомственные системы, должна быть одна система на всех, она должна решать задачи расчёта оптимальных текущих и перспективных планов развития экономики, планирования материально-технического снабжения, управления запасами и так далее. Они настаивали, что есть только один правильный способ использовать компьютеры — делать сразу большую единую систему. А госплановцы же придерживались подхода, что нужно делать то, что актуально сейчас — и чтобы выйти из противостояния с ЦСУ, стали делать свою внутриведомственную систему, против реализации которой ЦСУ не имело права голоса. Получилось, что кибернетики обиделись на госплановцев за то, что те «извратили» их идею, и далее в мемуарах писали, что тупые бюрократы её либо не поняли, либо не приняли, либо запороли. Среди тех кибернетиков-энтузиастов и Виктор Глушков.
Так родился проект АСПР. Вместо того, чтобы сразу создавать большую систему по всей стране, предполагалось, что каждое ведомство параллельно начнёт делать свой кусок, свою систему, и потом они должны были быть объединены в одну систему, которая бы и стала ОГАС. В основе системы АСПР лежали сетевые графики — то есть, графики формирования плана. Это была модная тема 1960-х годов. План состоит из показателей, и есть показатели, которые нужны для расчета следующих показателей, те нужны для расчёта показателей другого уровня, и так далее. Такие потоки данных фиксируются, и получается огромный сетевой график. За каждым показателем стоит какой-то плановик, который за него ответственен. Чтобы составить сетевой график, первый шаг — это провести расспросы с каждым плановиком, чтобы узнать, где он берет информацию и куда дальше передаёт, а также при помощи какого метода рассчитывает свой показатель. Используемая информация была разных типов — от министерств, которые у своих предприятий узнают производственные мощности, данные, от других отделов, а также из банка данных ГВЦ — информацию нормативного характера (например, если мы строим какой-то цех, есть нормативы расхода кирпича и бетона).
Составление годового плана начиналось с весны предыдущего года, чтобы к декабрю его закончить и утвердить. При этом, не то, чтобы плановики закрывались на несколько месяцев и не выходили, а потом являли народу план. Шла постоянная работа с предприятиями. Некоторые критически настроенные к плановой экономике экономисты даже говорят, что это была «экономика согласований». Они примерно знали производственные мощности предприятия, и там шла такая утряска: «А столько вы сделаете? Сделаем, но нам новый цех нужен. А если мы вам на новый цех денег не дадим? Тогда мы не сможем столько сделать. А если вы смежников загрузите?» И так несколько итераций.
В распечатанном виде годовой народнохозяйственный план — это том высотой в полтора метра. Там было задание каждому заводу. Нужно было его нарезать на отдельные строчки и каждому заводу послать телеграмму о том, что «вам в этом году надо сделать столько-то чугунных чушек». Заводов в стране много тысяч, и нужно было нарезать полтора метра народнохозяйственного плана, каждое задание запечатать в конверт, каждый конверт послать на завод, а потом проконтролировать, что завод его получил, иначе скажут: «Мы ничего не видели, не знаем». Эта абсолютно техническая работа до начала 1980-х годов занимала почти весь январь. Соответственно, весь январь предприятия жили фактически без плана. Каждый директор понимал, что надо продолжать работать, потому что годовое задание будет всяко больше, чем они сделают за январь, но сам по себе такой подход не очень здоровый. Когда появился план в электронном виде, его доведение стало занимать три дня (не нужно было нарезать метровый том бумаги на отдельные телеграммы — они формировались в компьютерной форме), и такой зазор длиной в месяц был ликвидирован.
В начале 80-х план как документ уже целиком существовал в электронном виде. Это имело важное следствие. Первое — части плана стали технически согласованы друг с другом. Это был не просто набор таблиц, где воткнуты какие-то значения, и никто не знает, откуда они взялись, а использовались гиперссылки с одной таблицы на другую. Компьютер не полностью умел пересчитывать все показатели в автоматическом режиме. Там, где, условно, третья цифра получается сложением первых двух, возможно было автоматическое обновление. Но некоторые показатели не могли быть ясно формализованы. В таких случаях плановики прибегали к «плановому чутью» и прикидкам. За каждым плановым показателем находился живой плановик, который этот показатель администрировал. Если что-то одно менялось, система умела присылать всем причастным напоминание, что «показатель, который используется для расчёта вашего показателя, изменился, вам нужно поправить ваш показатель». Когда в систему поступают данные от плановиков, она понимает, на ком застряли. Далее этого человека можно пошевелить, написать «ты всех держишь, ускорься». Таким образом обеспечивалась формальная согласованность всех плановых форм. Процесс стал быстрее, ушли технические ошибки, из-за которых завод в конце января мог получить совершеннейший «нежданчик», и ушёл рассинхрон, когда в разных формах стоят разные цифры, потому что кто-то забыл поменять что-то.
Кроме того, стало технически возможно составлять несколько вариантов планов, и уже из них выбирать, какой понравится Партии больше. Коссов Владимир Викторович, один из бывших руководителей ГВЦ, рассказывал, что буквально за ночь они прогоняли несколько прикидок вариантов межотраслевых балансов на следующий год, утром он рассказывал о них Байбакову Николаю Константиновичу, а тот шёл рассказывать на Политбюро, что можно сделать. Допустим Политбюро спрашивает: «Мы хотим, чтобы население СССР ело больше мяса, нам надо произвести больше мяса. Как это можно сделать?» И дальше они гоняют модели. Можно мясо покупать, тогда надо что-то продавать за рубеж, например, нефть, потому что она тогда подорожала. Значит, нужны вложения в добычу нефти. Добыча нефти нужна не ради нефти, а ради мяса! Другой вариант. Можно выращивать больше мяса. Значит надо больше вложений в свинокомплексы и коровники, а для этого нужны корма. С кормами было туго. СССР закупал кормовое зерно, которое использовалось вместо комбикорма. А можно вложиться в химическую промышленность, чтобы производить комбикорм. Можно вообще сказать, что нам не само мясо нужно, а нужен белок, чтобы люди были здоровее, поэтому «давайте океанский флот разовьём и устроим в четверг рыбный день». Об этом они и докладывали перед Политбюро, типа выбирайте. А им отвечают: «Мы понятия не имеем — вы там сами посчитайте, что будет выгоднее». Поэтому потом уже стали считать сами, что выгоднее.
Таким образом, проект АСПР не посягал на устоявшуюся логику планирования, но существенно упрощал и ускорял составление планов, что позволяло детализировать их всё больше и больше. А это, в свою очередь, позволяло плановикам справляться с возрастающей сложностью и диверсифицированностью экономики.
Думаю, популярность ОГАС во многом связана с надеждами на радикальную ломку социально-экономических отношений, которую он якобы мог обеспечить, выведя СССР из застоя без рыночных реформ. История АСПР показывает, что, к сожалению, реальные возможности техники влиять на общество гораздо скромнее, во многом потому, что заказчикам в первую очередь нужно решение их насущных проблем, а революционные преобразования скорее получаются (или не получаются) как побочный эффект этой работы.
Продолжение читайте по ссылке.
