Эпидемия коронавируса дополнила интернет-практиками многие сферы жизни — работу, учёбу, домашнее хозяйство. Для кого-то изменения протекали гладко, для кого-то стали проблемными. Полина Колозариди, исследовательница взаимосвязи социального и технологического, рассказала «XX2 веку», какие трудности могут быть связаны с влиянием ковида на интернет.
Полина начинает зум-беседу, одновременно прогуливаясь по осеннему тюменскому лесу. Именно там расположен университет, в котором она сейчас преподаёт — читает курс об интернете и методах его исследования. Полина развивает идею, что изучать интернет стоит каждому: её курсы направлены на то, чтобы люди учились анализировать и понимать свою пользовательскую жизнь.
В нашей стране очень высокий процент интернет-пользователей — около 80% всего населения, но они распределены неравномерно: в больших городах их больше, в сельской местности — меньше. В городах-миллионниках процесс дополнения оффлайновой жизни веб-практиками начался ещё в конце 1990-х — начале 2000-х годов. Одним из первых популярных типов сервисов стала онлайн-библиотека. Многие помнят библиотеку Мошкова, созданную в 1994-м году и пополнявшуюся, в основном, усилиями пользователей, которые присылали собственноручно оцифрованные тексты. Сейчас способов использования интернета гораздо больше. В нашем материале Полина расскажет, что меняется из-за перехода на дистанционную работу и образование.
Материал основан на интервью с исследовательницей.
Переломные моменты в истории взаимосвязи интернета и общества
Слово «интернет» можно использовать в разных значениях: и как техническую вещь ― набор из оптоволокна и серверов ― и как множество онлайн-платформ. Но ничто из этого по отдельности не определяет его сущность. Поэтому, говоря «интернет», специалисты обычно имеют в виду взаимосвязь разных вещей — проводов, людей, которые их прокладывают, протоколов, веб-сервисов, лент социальных медиа, онлайн-газет, банковских приложений. Практик, сопряжённых с интернетом, очень много в любом деле, будь то абсолютно бытовое занятие (например, работа с гаджетами умного дома или покупка продуктов) или интеллектуальная деятельность (например, зум-конференции). И их количество только растёт — как под влиянием пандемии и мер, с ней связанных, так и само по себе.
Когда мы думаем об этом влиянии, велик соблазн преувеличить роль пандемии, сказать что интернетизация жизни — это именно то, что мы познали на «удалёнке». Но это не совсем так: были и другие переломные периоды в истории интернет-практик. Один из таких моментов произошёл, когда стали доступными одновременно три вещи: интернет, мобильные устройства и социальные сети. По версии социологов Барри Веллмана (Barry Wellman) и Ли Рэйни (Lee Rainie), именно эти факторы спровоцировали большие изменения в быту и на работе, и с тех пор гораздо больше людей стало пользоваться интернетом. Эту трансформацию они назвали «тройной революцией».
Веллман и Рейни в своей книге подчёркивают, что по ходу развития глобальной сети граница между онлайном и оффлайном стирается, а практики становятся гибридными, перетекают друг в друга — из оффлайновой жизни в интернет, и назад. Оффлайновые и онлайновые практики, связанные с работой, учёбой, личной жизнью, сосуществуют и переплетаются.
До пандемии использование интернета могло казаться «свободным», не всегда принудительным. Но сейчас сложно представить рутину без интернета. Теперь многим нужно работать удаленно, и даже социальные связи иногда поддерживаются через интернет чаще, чем в оффлайне.
Почему нам нужно понимать, как люди ведут себя в интернете
Когда интернет был сравнительно новым явлением, о его разнообразии было мало исследований. В фокусе в основном было интернет-поведение пользователей в крупных городах и странах Запада. Исследователи предполагали, что везде происходят примерно одни и те же процессы, поэтому можно ограничиться исследованием «богатых» стран. Это подтверждалось и идеями об «информационном обществе» и «сетевом обществе», которое, якобы, должно со временем появиться во всех странах. С 2000-х годов антропологи и социологи начали обращать внимание на то, что разнообразие онлайн-жизни в более периферийных местах (относительно крупных городов с крупными университетами), совсем другое, чем в мегаполисах, и распространённые там практики нам совсем не знакомы. Оказалось, что они отличаются от страны к стране и от культуры к культуре, и понимать их не всегда легко, ведь и здравый смысл у разных групп людей отличается. Об этом писал ещё теоретик-антрополог Клиффорд Гирц.
На стыке двух разных здравых смыслов может возникать конфликт, что мы и видим на примере разных ожиданий от перехода в онлайн во время коронавируса. Например, китайские учителя предполагали, что их школьники обладают тем же здравым смыслом, что и они сами, и поэтому, по их мнению, замена очного обучения на зум-встречи не должна была стать проблемной. Для них стало неожиданностью, когда школьники стали саботировать онлайн-платформы и снижать рейтинг приложения всеми доступными им средствами.
В России также есть люди, практики использования интернета которых до недавних пор оставались вне области интереса исследователей. Качественных исследований о практиках школьников в малых городах, курсах использования ПК и интернета для пенсионеров, управлении интернетом на местах, жизни форумов рыболовов — почти нет. Но возможно, скоро будет всё больше количественных. Ведь сейчас понимание пользовательских практик становится всё более востребовано управленцами. Пандемия происходит во всём мире, и на дистанционную работу были вынуждены перейти разные люди. Чтобы предотвратить возможные казусы на работе и в учёбе, менеджерам и администраторам нужно их предвидеть. А чтобы это сделать, нужно хорошо понимать, как именно люди из разных социальных групп пользуются интернетом.
Ковид и слежка
Вместе с Ади Кунцман, Анной Щетвиной, Элли Пономарёвой и другими коллегами в «Клубе любителей интернета и общества» Полина проводила исследование айтишников в России и Великобритании, в котором пыталась выяснить, почему люди из IT-сферы часто сами не пользуются или ограничивают себя в использовании интернета и цифровых гаджетов. Среди причин выделились две: коммерциализация интернета (его превращения в индустрию), и проблема слежки. Причём, у британских участников было очень много способов говорения о корпорациях. А в России мы читаем и слышим об опасениях насчёт слежки не столько со стороны корпораций, сколько со стороны государства (кстати, карантин позволил значительно расширить контроль государства за его гражданами, и это — предмет беспокойства многих россиян). Исследование не было сравнительным, поэтому эти два фактора — скорее не предъявляют разницу, а показывают разнообразие.
Слежка и использование персональных данных связаны, но не напрямую. Корпорации используют в своих целях данные, производимые пользователи, для показа релевантной контекстной рекламы и формирования других рыночных предложений. Многих людей такое поведение корпораций заставляет чувствовать себя так, будто кто-то внешний за ними следит, угадывает их желания, что алгоритм может знать о человеке такое, чего он сам о себе не знает. Как следствие, возникает идея о том, что человек сам не контролирует часть своей жизни, а её контролируют кто-то другой. Это мы видим по публикациям в СМИ, популярным книгам или сериалу «Чёрное зеркало».
Системы наблюдения и регистрации — это способ, которым разные инстанции удостоверяют для себя существование человека. Но не просто человека, а гражданина или горожанина, больного или здорового. Инстанции при ковиде удостоверяют человека как очень телесное существо. Для человека это значит, что в глазах управляющих организаций ты становишься тем, как ты себя чувствуешь и куда ходишь. За этим наблюдают городские камеры наблюдения, удостоверяя твоё существование и контролируя физическое «Я». Карантин у заболевшего москвича в телефоне всегда, куда бы он ни пошёл. И это всё может очень сильно нервировать, потому что человеку эти процессы неподконтрольны и непонятны.
Но не только из-за московского приложения, которое отслеживает перемещения ковидных больных, стало больше ощущения контроля. На себе больше контроля ощутили школьные учителя: в связи с ковидом им пришлось в спешном порядке осваивать специфику преподавания онлайн. При этом их эффективность, когда они работают через онлайн-приложения, разным управляющим инстанциям оценить проще — ведь посещение и действия школьников можно отслеживать не только через электронный дневник, но и зайти на урок в зум или отследить его продолжительность и посещаемость, работая с базой данных. Это теперь дело пары минут. И это только один из примеров.
Вот пример из исследовательской практики полининой коллеги: когда в сельских школах начали объявлять карантин, она исследовала одно село населением 40 человек. Новых людей в нём не появлялось, но учительница всё равно стала скидывать домашнее задание школьникам по WhatsApp, а школьники должны были класть тетрадки с выполненной «домашкой» в деревянный ящик, из которого потом и забирать их проверенные. При этом за учителями никто не следил: одному полицейскому на всю деревнюу едва ли было дело до того, встретится ли учительница с детьми. Тем не менее, люди соблюдали карантинные правила. Поэтому можно предположить, что даже если фактического контроля нет, то его возможность всё равно продолжают учитывать.
Другой аспект контроля связан с людьми, которым раньше приходилось ездить на работу. Может показаться, что для них наступило облегчение ― не нужно тратить несколько часов в день на общественный транспорт. Но многим из них им пришлось спешно осваивать навыки тайм-менеджмента, которые до этого им не были нужны. Контроль распорядка дня до этого часто был делегирован внешним организациям: школе, ВУЗу, месту работы. А сейчас, когда надо самому контролировать свой график, возможно, не все справляются с этой «дополнительной» задачей.
«Новая бедность»
Бедность не всегда означает отсутствие денег. В разных эпохах мы обнаруживаем разные значения бедности. Например, в 1990-е в бывшем СССР стали показывать бразильские сериалы. Люди из постсоветских стран тогда нередко говорили, что там бедные живут намного лучше, чем они сами — умеренно состоятельные люди, средний класс.
Говоря о бедности, стоит помнить, что речь, как правило, не только о разных доходах, но и о разных возможностях. Так устроены рассуждения сторонников идеи цифрового неравенства. Суть её в том, что не все одинаково подключены к интернету, и это проблема, которую надо исследовать и решать, подключая всё больше людей. Например, потому что люди с доступом к интернету могут получать большую зарплату и занимать более высокие должности (хотя стоит заметить, что такой «прогрессистский» способ разговора о технологиях, подразумевающий, что мы идём куда-то вперёд, в хороший цифровой мир и информационное общество, может оказаться далёким от действительности).
Сейчас мы можем наблюдать совсем другие аспекты неравенства, связанного с интернетом. Например, те, кто ещё не освоил Zoom или другие платформы для видеозвонков, во время карантина могут оказаться более изолированы от друзей, так как не могут с ними связаться. Иногда ожидания относительно цифрового неравенства работают как «самосбывающееся пророчество», а именно становятся основой для программ борьбы с ним. И вот уже существование обделённых и лишённых всех благ «цифровых бедняков» становится делом государственной важности. Появляются программы интернетизации и информатизации — интернет становится такой же частью жизни как газ и водопровод, которые нужно провести в каждое село.
В то же время, возникает и другая идея — что интернет как базовая потребность обесценивает те блага, которые могут с ним приходить, и что роскошью становится возможность быть в офлайне. Во время пандемии мы можем понять, какие из этих соображений о бедности и богатстве верны, на собственном опыте. Ведь пользователи сегодня — это огромное количество людей, которые ещё вчера ими не были. И значит, понимание того, что такое интернет, и какие блага и риски с ним связаны — точно будет меняться.
Дополнение от редакции: общение по видеосвязи
В связи коронавирусной эпидемией общение по видеосвязи набрало обороты, и стали более интенсивно вырабатываться новые нормы (хотя они существовали и раньше, но только в узкоспециальных сообществах). Например, на групповых встречах часто принято отключать микрофон, когда говорит другой человек, а выключенная камера, наоборот, может быть воспринята как фактическое отсутствие участника. Виртуальные фоны, которые ещё недавно были лишь развлечением, становятся либо корпоративно обязательными, либо приобретают оттенок вежливости (кому-то может быть неприятно невольно узнавать подробности бытования собеседника).
Раньше никому не приходилось задумываться о том, как мы чередуем реплики в Скайпе, так как люди общались больше «в реале»: в живом диалоге, если кто-то хочет вставить реплику, это видно по жестикуляции, по выражению лица. Но когда отсутствует полная «картинка», а видно только лицо, или, как в случае с зумом, — много лиц, встают вопросы об очерёдности высказываний, о том, как маркировать перехват слова, чтобы это не происходило одновременно, чтобы это не казалось невежливым.
На впечатление от коммуникации могут влиять и технологии. Согласно исследованию 2014 года, если у человека назначена скайп- или зум-встреча, а собеседник не выходит на связь, то у первого может возникнуть впечатление о недобросовестности и безответственности второго даже несмотря на то, что причиной являются технические трудности — неполадки с софтом, оборудованием у самого пользователя или на стороне провайдера. Могут на впечатление от разговора влиять и другие технические характеристики, такие как качество видео — кому приятно, если лицо собеседника превращается в набор разноцветных квадратов? На дружеских зум-посиделках это мало кого заденет, но если вы будете «оквадрачены» на рабочем собеседовании, велика вероятность, что потенциальному работодателю это не понравится. Логика здесь примерно такая: «Если он не может нормально организовать видеозвонок, то как с ним можно иметь дело?» Когда человек приходит в офис в костюме или другой деловой одежде, он хочет послать невербальное сообщение собеседнику, что эта встреча для него важна. Теперь способ послать такое сообщение — это предусмотреть, что качество сигнала хорошее, что веб-камера в твоём гаджете — приличная.
Эмоции в онлайн-коммуникации тоже отличаются: человек может обидеться тогда, когда в реальной жизни не обиделся бы. Пока мало данных о том, как именно правила меняются. Полина говорит, что цифровой этикет и всё, что с ним связано, не стоит воспринимать как догму:
«Любые инструкции и гайдлайны о том, как быть приличным человеком в зуме — это становление нормы, которая возникает при сломе прежнего стиля и образа общения. И важно, что они разделяют людей на своих и чужих: тех, кто легко вписывается в новые правила и тех, кто не совсем может этого сделать. Тут возникает новое неравенство, когда одни люди указывают другим на их «нецивилизованность». Ведь раньше умение работать по видеосвязи было уделом профессиональных групп, а теперь они — вроде как для всех и каждого. Я, конечно, советую тут над каждым таким правилом задумываться. Ведь они возникают буквально у нас на глазах, и тут же начинают бронзоветь».
