Первое, что приходит в голову многим, когда речь заходит об отношении государства к природе в СССР — это проекты поворота рек вспять и хрущёвские эксперименты с выращиванием кукурузы в российском Нечерноземье. Но это лишь вершина айсберга — в реальности Советский Союз занимался не только экологическими экспериментами и эксплуатацией природы, но и её защитой. Мы поговорили с Романом Гильминтиновым, кандидатом исторических наук, который сейчас пишет диссертацию на эту тему в Университете Дьюка (Duke University).
Современные экологические проблемы очень сильно отличаются от экологических проблем второй половины ХХ века. Тогда, например, казалось, что истощение ресурсов — важнейшая проблема. Сейчас мы понимаем, что уголь на нашей памяти не кончится, мы раньше задохнёмся в выбросах углекислого газа, когда будем его сжигать.
Ранее и дела с защитой природы обстояли несколько по-другому. В то время как на Западе экологические аспекты бизнеса регулировались общественными движениями, в СССР борьба за сохранение природы и ресурсов проходила на уровне технократов, а не публичной политики.
Когда мы думаем о современных проблемах, возвращение к советскому опыту отчасти позволяет нормализовать роль государства как экологического регулятора. Подъём неолиберализма был связан с разного рода идеями саморегулирования бизнеса, в том числе и экологического самоконтроля. Однако сейчас мы понимаем, что нам нужны другие институты, возможно государственные или даже сверхгосударственные, для регулирования вопросов экологии.
Передаём слово Роману.
Природопользование как оно есть
Сейчас слово «природопользование» редко услышишь, чаще речь идёт об экологии и её связи с индустрией. Но в советское время инженеры, экономисты и управленцы использовали именно это слово для обозначения взаимодействия с природой.
С понятием природопользования связан переход от «природы» к «среде». Идея «среды» подразумевает, что природа не заканчивается даже в центре мегаполиса, что мы все помещены в эту среду и не можем от неё избавиться. Для тех, кто умеет мыслить диалектически, индустриальное развитие и модернизация — это не отрицание природы, а новая форма более глубокого взаимодействия с ней. Природопользование подразумевает, что природа никуда не девается, когда вы раскапываете карьер или вырубаете лес. Понимание этого у нас пришло примерно в середине 1960-х.
Для понимания советского природопользования принципиально важно иметь представление о Косыгинской реформе 1965-го года, в рамках которой советские руководители решили стимулировать производительность труда с помощью прибыли. Согласно новой логике, рабочие на более рентабельных предприятиях должны были получать больше денег, чем на менее прибыльных, но оказалось, что в добывающих отраслях и в сельском хозяйстве такой принцип применять нельзя. Прибыльность таких предприятий очень сильно зависит от природных факторов и гораздо меньше — от вложенного труда рабочих. Если бы эту реформу воплотили одинаково применительно и к добывающим отраслям, и ко вторичному сектору промышленности, то рабочие в Красноярском бассейне, где угольные пласты толстые (сами угольщики говорят «мощные») и невыработанные, стали бы получать огромные деньги, а рабочие Донбасса, где разработка угля ведётся давно, — копейки. Поэтому для природоёмких отраслей эта реформа была воплощена с некоторыми поправками. Таким образом, несмотря на то, что Косыгинская реформа была сфокусирована на труде, она вывела на проблемы природопользования.
Советские экономисты тогда поняли, что природа участвует в производственном процессе, поэтому надо её беречь и охранять. Экологическая повестка начала рассматриваться как хозяйственная проблема. Советские учёные и задолго до Косыгинской реформы писали об экологических проблемах, но они были намного менее вхожи в кабинеты власти, чем начавшие писать об этом экономисты. Госплановцы же перевели проблемы экологии в цифры, и таким образом им удалось объяснить, что если продолжать загрязнять реки, то потребуются гигантские средства на их очистку; если загрязнять воздух, то нужно будет вкладывать деньги в медицину, чтобы люди не умирали от болезней лёгких. Советские экономисты говорили, что заблаговременные затраты на экологические меры, как то очистку воды и рекультивацию земли, дадут прибыль на народнохозяйственном уровне. Будучи поданными в такой форме, экологические проблемы стали понятны руководству страны.
Чтобы учитывать в народном хозяйстве экологию, нужно смотреть шире, чем на одну конкретную отрасль, говорили экономисты. Чтобы понять, что они имели в виду, можно посмотреть на вымышленный проект угольного разреза. Допустим, для создания разреза нужно 5000 гектаров земли. Вся эта земля будет изъята из сельскохозяйственного оборота. И если смотреть исключительно на угольную промышленность, то все вовлечённые акторы будут получать выгоду от проекта. А если учесть, сколько народному хозяйству может принести чернозём, который будет изъят для добычи угля, окажется, что не всё так выгодно. В итоге нужно будет посчитать и сколько прибыли принесёт этот разрез, и каковы будут альтернативные издержки в области сельского хозяйства. На практике оказывалось, что иногда выращивать хлеб выгоднее, чем выкапывать уголь.
С конца 1960-х годов партийные и государственные органы принимают серию постановлений, которые делают защиту природы частью плановой экономики. Важную роль в этом процессе сыграли экономисты, работавшие в ведомственных институтах Госплана, Госкомцен и других плановых органов. У каждого предприятия с 1975 года в отчётах о выполнении плана появился раздел «Охрана природы и рациональное использование природных ресурсов». В отчёте должны были быть перечислены расходы на очистку воды, воздуха, на рекультивацию земель. Составление таких отчётов стало частью ежедневной рутинной работы предприятий.
Если что-то шло не так, можно было сообщить вышестоящим органам. Например, в 1975 году министр рыбного хозяйства Александр Акимович Ишков пишет в Госплан следующее письмо (в изложении исследователя):
Посмотрите, люди добрые, что делается. Течет река Дон, очень богатая рыбой, впадает в Азовское море, очень богатое ценной пресноводной рыбой (Азовское море очень пресное). Колхозы и совхозы, находящиеся в акватории реки Дон, забирают воды в два, в три раза больше, чем им положено по плану. Из-за этого река Дон мелеет, из-за этого резко повышается солёность Азовского моря. Азовское море начинают захватывать медузы и моллюски из Чёрного моря, они вытесняют из Азовского моря пресноводную рыбу в Дон. На прилегающих к реке территориях исчезли паводки, которые необходимы для нереста рыбы. В итоге советское рыбное хозяйство теряет больше денег, чем получают колхозы, перерасходующие воду.
Народохозяйственный и хозрасчётный уровни экономики
Чтобы понять советское природопользование, нужно помнить, что Советский союз — это плановая экономика, и она имеет свои особенности. Планирование функционирует на двух уровнях: хозрасчётном и народнохозяйственном. С одной стороны, понятие хозрасчёта подразумевало, что каждое предприятие и производственное объединение должно было стремиться «выходить в плюс», то есть, его доходы должны были превышать производственные издержки. С другой стороны, главной целью планирования было эффективное функционирование экономики страны в целом, а не отдельных предприятий. Поэтому отдельные предприятия или даже целые отрасли становились подчас убыточными. Но если они поставляли необходимые продукты для функционирования всей системы, и благодаря им вся система выходила в плюс, тогда их работа признавалась эффективной.
Почему диалектика хозрасчётной и народнохозяйственной эффективности важна для советской экологической истории? В рамках Косыгинской реформы был сделан важный переход — она сместила фокус с народнохозяйственной эффективности на хозрасчётную. Так как последняя очень сложно функционирует в природоёмких отраслях, пришлось создавать особые сбытовые организации. Советские плановые институты после 1965 года затрачивали очень большие интеллектуальные усилия на разработку уравнительных и распределительных мер, которые позволили бы равным образом оплачивать труд в разных отраслях. Этим занимался, в частности, комитет по ценам и Госплан. Одним из таких способов уравнения условий были уникальные для советской экономики сбытовые организации. То есть, шахта продавала уголь не непосредственно потребителю, а условному Кузбассугольсбыту, который продавал его потребителю. Зачастую потребитель платил за уголь меньше, чем получал производитель. Например, сбытовая организация покупала тонну угля за 20 рублей, а продавала её за 15 рублей, потому что требовалась корректировка цены, чтобы она была единой для потребителей, и были разные цены для предприятий, учитывающие природные факторы. Логика функционирования сбытовой организации — обратная логике функционирования нормального капиталистического предприятия: цель её работы состояла в том, чтобы она получала убытки. То есть, её собственный баланс должен был быть минусовой — она покупала задорого, а продавала задешево. Трансфер денег, чтобы компенсировать издержки, приходил извне. С этим была связана большая дискуссия, на какие средства это должно было быть реализовано, за счёт государственного бюджета в целом, или за счёт отдельной отрасли; должны ли средства перераспределяться от богатых и больших разрезов к маленьким, или все деньги должны проходить через центральный государственный бюджет.
Судьба Талдинского разреза
Роман работал с материалами экспертизы строительства Талдинского разреза, крупнейшего на данный момент в Кузбассе производителя угля. Разрез занимает гигантскую территорию недалеко от Новокузнецка. Проект был разработан институтом «Сибгипрошахт» в Новосибирске. Он определял, как будет строиться разрез, какие пласты будут разрабатываться в первую очередь, а какие потом. Проектирование предприятия такого масштаба — это очень серьёзная работа, в которую были вовлечены самые разные институты, в том числе Комитет по ценам, Комитет по строительству и Комитет по науке и технике. Они очень сильно раскритиковали проект:
Это очень странно — раскапывать угольный пласт, начиная с центра, и класть на внешнюю часть этого пласта земляные отвалы. Потом, когда нужно будет эти внешние стороны разрабатывать, отвалы придётся ещё раз переносить за пределы выработки. Таким образом, одну и ту же работу придётся выполнять дважды. Кроме того, вы занимаете отвалами очень большие территории с плодородными почвами. Разработка их не оправдана, потому что что советская экономика может лишиться огромной площади плодородного чернозёма.
Таким образом, экспертная команда потребовала радикально перестроить порядок разработки пластов. Но руководство министерства угольной промышленности смогло всё равно продавить свой проект. Главным аргументом стало то, что следование рекомендациям Госстроя, Государственного комитета по науке и технике и Госкомцен заняло бы ещё 2—3 года и в 12-ую пятилетку Талдинский разрез уже не был бы запущен. А это, в свою очередь, привело бы к потере существенных средств. Последовал компромисс: вторую очередь предприятия согласились построить согласно рекомендациям Госстроя. Но она сих пор не запущена, потому что первая очередь предприятия должна была проработать 25 лет — с середины 1980-ых и почти до настоящего времени. Вторая очередь должна была быть запущена только сейчас.
На этом примере мы видим, что были институты, которые могли и стремились рационализировать природопользование, и у них были рычаги, чтобы затормозить проект. Но когда их попытки сталкивались с краткосрочными экономическими интересами, политическая воля сверху пренебрегала экологией.
Что было после развала СССР?
Важный переход в экологической политике связан не с 1991-ым годом, а с началом Перестройки и периодом гласности. В 1986-м году произошла Чернобыльская катастрофа, и экологические проблемы стали одним из центральных предметов обсуждения. Началось превращение экологии в часть публичной политики.
До 1989-го года функции регулирования природопользования были распределены между разными инстанциями: Гидрометеослужба занималась контролем качества воздуха, Госплан контролировал функционирование предприятий, Госкомцен разрабатывал экономические механизмы стимулирования рационального природопользования. А 1989-м был создан специальный институт, который в 91-м стал Министерством экологии.
Отчасти советская логика природопользования сохранилась и в независимой России — но не на уровне общих законов, а на уровне подзаконных актов, методик, расчетов предельно допустимых концентраций вредных веществ в воздухе. Эти акты были унаследованы и другими постсоветскими странами, хотя потом очень сильно поменялись — в основном, были ослаблены. Также исчез народнохозяйственный уровень экономики, и исчезли институты, которые думали об экономике в целом.
Кстати, распад Советского союза и последовавший за этим глубокий экономический кризис сыграл очень странную роль в экологической истории России: так как остановились заводы, сократились выбросы в воздух и воду. «Дикая природа» как будто расширила своё пространство. В то же время, по Киотскому протоколу у каждого государства был свой лимит на выбросы парниковых газов. Если государство сокращало свои выбросы, оно свой лимит могло продать. И Россия продавала свои лимиты, потому что предприятия стояли.
