XX2 ВЕК (Лекс Кравецкий). Мы хотели поговорить про то, в какой момент предков человека можно считать уже совсем людьми, а в какой момент их можно считать совсем не человекообразными обезьянами. Перво-наперво хотелось бы получить комментарий по часто встречающимся заблуждениям, будто был какой-то момент, который вот из предка человека наконец-то получился человек. Возможно, это люди представляют себе так: вот была совсем обезьяна, похожая на гориллу или на орангутанга, и у неё, раз, родился вот такой, как мы, с более тонким волосяным покровом, с большим мозгом и хорошо прямоходящий, так далее и так далее. Как на самом деле этот процесс выглядел?
Станислав Дробышевский. На самом деле в эволюции такого, естественно, не бывает никогда. То есть, не смотря на то, что мутации бывают такие, что меняют какой-то признак достаточно кардинально, но если даже такое происходит, у такого существа (с резко изменившимися признаками) нет особых шансов не то что даже выжить, а дать потомство. Потому что если вдруг, допустим, представляем ситуацию, что была такая мохнатая обезьяна, жила на дереве и тут, бац, у неё рождается ребёнок такой более или менее человеческий, лысенький, может там мозги поменьше. Он не сможет лазать по деревьям, он сгорит на солнце, у него там будет куча всяких проблем, и даже если он всё это преодолеет и каким-то образом выживет, то другие обезьяны будут на него так смотреть, от него шарахаться и возможности, что он передаст эти свои супергениальные гены прогрессивные — практически никакой нет. Поэтому в эволюции мутации они конечно признаки меняют, но в ход эволюционный идут только те мутации, которые меняют не слишком сильно, а чуть-чуть. То есть, шерсть стала чуть-чуть покороче, потом стала ещё чуть-чуть покороче. Ещё всегда стоит помнить, что в каждый конкретный момент времени в некой популяции, то есть, в группе особей есть изменчивость. То есть, нет такого, что у нас есть стадо обезьян, а потом у них рождаются там люди. А есть стадо обезьян, у которых у одних признаки такие, у других признаки такие, так же, как люди отличаются друг от друга, так же и обезьяны отличаются: у одной ручки покороче, у другой ножки подлиннее, у третей мозгов побольше, у четвёртой зубы поменьше и, соответственно, те из них, которые оказываются со своим каким-то специфическим комплексом, больше приспособлены к среде, они дают больше потомство. Те, которые меньше, не обязательно они прямо умирают, но количество их генов в следующем поколении меньше — это и есть естественный отбор. И с человеческим происхождением всё ровно то же самое. То есть, были обезьяны, и порядка 40 миллионов лет назад человекообразных обезьян не было вообще. То есть, это время ещё только появления обезьян как таковых. Ну, а если взять время 65 миллионов лет назад, то и приматов не было, были какие-нибудь первые плезиадаписы, которые такие предки приматов, больше похожи на современную крысу на самом деле. И ко времени примерно 26 миллионов лет назад появляются первые обезьяны, которых многие антропологи считают уже человекообразными. Тут есть такая тонкость, что практически в любой эволюционный момент есть какие-то группы, которые зависают между и между, потому что признаки меняются, как я сказал, постепенно, и трудно их назвать точно: вот такие они или сякие. И, допустим, есть такие проконсулы, которые от 26 и до 18 миллионов лет назад жили (даже чуть поменьше, до 15), но некоторые их считают уже человекообразными, а некоторые говорят: нет, что-то они ещё не очень человекообразные, потому что и мозги у них какие-то примитивные, и зубы что-то ещё не совсем, наверно это ещё не совсем, давайте мы их назовём проконсулами, и они будут предки человекообразных. Другие говорят: нет, в принципе это уже почти. Но это, заметьте, от 26 до 15 миллионов лет. То есть, это 10 миллионов лет, как минимум, существование вот этой какой-то промежуточной стадии, и с того времени прошло не сильно больше, прям скажем. Где-то ко времени порядка 15 миллионов лет назад мы уже точно говорим, что это сто процентов уже человекообразные обезьяны. Они были тоже разные, появились они в Африке, но они довольно быстро расселились в разные стороны: они были и в Европе, они были в Азии. И среди них было много всего интересного: появлялись экзотические всякие формы, типа ореопитеков, гигантопитеков, сивапитеков, ещё там каких-то, но людьми их назвать ещё точно нельзя. То есть, время там 15, даже 10 миллионов лет (ну, от 10 у нас, к сожалению, не много находок, но есть) — это точно не люди. То есть, если бы сейчас кто-то такое увидел: это четвероногая, мохнатенькая на дереве, питается фруктами, мозгов там меньше, чем у шимпанзе, зубы здоровенные — ну, обезьяна обезьяной. Если подойти с обратной стороны, когда мы уже точно имеем сто процентного человека, такого, чтобы мы его поставили, побрили, помыли и не отличили от современного — это будет время порядка 50 тысяч лет назад. Некоторые считают, что даже те, кто жил 200 тысяч лет назад, тоже в принципе мы б не сильно отличили. Даже если взять по максимуму 200 тысяч лет, то где у нас 15 миллионов и 10 миллионов, и где 200 тысяч, то есть, вот этот интервал от 10 (может поменьше, от 7) миллионов лет назад до 200 тысяч — это время как раз возникновения человека. То есть, это без малого 7 миллионов лет, когда эти признаки создавались. И тут есть такая тонкость, что признаки возникали неодновременно. И в зависимости от того, как мы понимаем человека, как мы его определяем, что мы в это слово вообще в принципе вкладываем, у нас цифра будет неодинаковая — когда возник человек.
XX2 ВЕК. Тут, насколько я понимаю, во-первых, метафора, как из маленьких изменений могут получиться большие, потому что часто задают (в том числе мне, хотя я не антрополог) вопросы: а каким образом это вообще могло произойти, каким образом могло идти эволюционное движение, если как вот антропологи и всякие генетики говорят: все изменения очень и очень маленькие. Раньше хорошей метафорой был радиоприёмник, у которого есть одна ручка настройки частот, то есть, когда мы её самую малость повернули, мы слышим ту же радиостанцию, может там чуть-чуть помех побольше будет, а может даже поменьше. Оно вполне понятно, что при помощи этой ручки мы вполне до другой радиостанции добираемся. И почему возникает спор: в какой момент уже можно считать человекообразным, в какой момент ещё нельзя, потому что мы хорошо представляем себе, что такое человекообразный в понимании современного человека и что такое совсем не человекообразный, а вот где-то там, в промежутке на этих маленьких-маленьких шажках, надо провести границу — тут вопрос уже наверно личных пристрастий: кому кажется, что вот этот признак в такой-то степени выраженный и уже достаточен — он будет говорить, что вот с этого момента; другому так не кажется, он будет говорить про другой момент. Но это, видимо, не означает, что у антропологов есть какие-то суровые разногласия по поводу истории, по поводу классификации.
С. Д. Есть по поводу ярлыков: как назвать правильнее. Тут можно спорить, но это спор на словах. Ещё есть такой часто игнорируемый момент, что мы живём вот сейчас и мерим человечность относительно нас современных, а никто не сказал, что мы — итог, вообще-то. То есть, если бы о тех же самых вещах задумывались кроманьонцы 50 тысяч лет назад, которые только-только сапиенсами, с нашей точки зрения, стали, а с их точки зрения — они были венцом. А если представить, что этим же вопросом вдруг задался питекантроп миллион лет назад, то он будет совсем не как мы, но на тот момент как бы круче никого не было, он был венец. И он мог так же высчитывать может не человечество, а питекантроповость, когда возникла питекантроповость. Так же как если представить, что эволюция человека продолжится (если мы не вымрем), и мы неизбежно будем меняться, и через ещё там миллион лет будет какой-то там постсапиенс (допустим, так его назовём), и он будет говорить: ой, миллион лет назад жили сапиенсы, господи, они были такие убогие, у них было полтора кило мозгов всего-навсего, у них шерсть росла на теле — ужас какой, они были вообще, как обезьяны, они жутко воняли и жили в каких-то непонятных конурках, господи, они только вылезли в космос и даже там до Марса не смогли долететь. И с их точки зрения мы будем таким же промежуточным звеном между кем-то и кем-то. В эволюции нету итога, вернее, он бывает, но когда кто-то вымер. То есть, вот у нас какие-нибудь трицератопсы динозавры, они вымерли — это вот итог развития трицератопсов, последний трицератопс.
XX2 ВЕК. Всё, ветка прервалась, дальше никуда не пошло…
С. Д. Когда прервалась, мы точно можем сказать, что он последний, а пока ещё кто-то не вымер — он промежуточное звено, и мы тоже промежуточное звено. Поэтому речь идёт не о том, что кто-то менялся, чтобы стать сапиенсом, а он просто был на самом деле. И все эти питекантропы, кроманьонцы, австралопитеки, там кто угодно ещё они в своё время были вершиной эволюции, и они были максимально приспособлены, они не пытались эволюционировать во что-то там более продвинутое и не стремились к этому никаким образом, они просто жили и всё. И поэтому эволюция она не создавала сапиенса, она создавала и австралопитеков в равной степени, и неандертальцев, и денисовцев, там бог знает, кого ещё. Поэтому это как бы постфактум, смотря «от сейчас», мы говорим о сапиентизации, о том, почему же там возник какой-нибудь подбородочный выступ. Он не хотел возникать, мы прекрасно без него жили миллионы лет, но вот возник по итогу с течением обстоятельств, так получилось.
XX2 ВЕК. Тут такой вопрос: ты сейчас упомянул такой момент про сроки: миллионы лет или тысячи лет, — а вообще эволюция, в частности человека и его предков, и, в общем и целом, вообще всех живых существ на земле она идёт равномерно и поступательно, или у неё есть некие перемены в скорости?
С. Д. Но вот самое интересное, что есть перемены. То есть, у нас жизнь — это почти 4 миллиарда лет, ну, 3 с чем-то там, но за это время периоды такого стазиса, стабильности очень длительной на многие десятки, сотни миллионов лет они менялись довольно быстрыми изменениями. Если посмотреть на всю историю живого мира от первых живых существ до современности, то видно, что все ключевые изменения занимали очень маленькое время. И на самом деле, когда мы говорим, что человек возник там 2,5 миллиона лет назад, род хомо, на самом деле в масштабе 4 миллиардов лет это просто мгновение. И все ключевые моменты они были такие же быстрые. То есть, например, когда девонские какие-то там кистепёрые рыбы вылезали на сушу и становились амфибиями, это тоже заняло мгновение в геологическом масштабе. То есть, в начале девонского периода у нас нормальных наземных растений нету, какие-то псилофиты торчали по берегам, и на суше разве что сороконожки жили, скорпионы может только вылезли, а в конце девонского периода там уже огромные леса, папоротники по 20 метров и стегоцефалы там везде шастают. И когда у нас есть данные, когда мы находим нормальные местонахождения с окаменелостями, мы видим, что всё это очень быстро возникало, то есть, были много-много времени рыбы, они там плавали, как-то по-своему тоже менялись, какие-то разные группы возникали, но в принципе это были рыбы, а потом, бац, и переход на новый уровень. Вообще, палеонтологи-эволюционисты этим озаботились уже давно, и существует понятие ароморфозов и идиоадаптаций. То есть, такой перескок с уровня на уровень эволюционный — это называется ароморфоз, это когда маленькие изменения все складываются вдруг неожиданно, и количество переходит в качество, и живые существа получают возможность жить в какой-то совершенно новой среде обитания с приобретением каких-то новых адаптаций, новых приспособлений, совершенно новому уровню, так же как птицы полетели, вот как бы бегали, бегали по земле, по деревьям лазали, а потом взлетели — это вот ароморфоз появления птиц. Но вот тут есть такая тонкость, что нормальный такой классический ароморфоз он должен продолжаться в виде большой адаптивной радиации, то есть, это появление многих новых вариантов. То есть, возникли птицы: возникли такие птицы, сякие, хищные, травоядные, там куропатки, орлы; возникли, допустим, млекопитающие, тоже появились насекомоядные, грызуны, хоботные — всякие разные, и тут есть такая не очень приятная вещь, что когда появился человек, с одной стороны — мы склонны гордиться, что мы такие крутые и умные, и вроде как появление разумности — такой очевидный ароморфоз, это новый уровень, чего вообще ещё никогда не было. А с другой стороны, разнообразие при этом уменьшилось. То есть, в миоцене, ну, те же 15 миллионов лет назад, было много человекообразных обезьян, а с тех пор, как появился разумный вид (ну, не только сапиенс, вначале там были и другие), но в итоге остался только один разумный вид, и мы старательно уничтожаем даже неразумных, то есть, там горилл, шимпанзе, орангутангов гнобим так, что их приходится в зоопарках спасать. То есть, наш такой псевдоароморфоз он привёл к сужению разнообразия, уменьшению — и это очень как-то настораживает. Вот если бы с появлением разумности появилось много разных разумных, как там фэнтези бывает, что там и такие разумные, и сякие, и эльфы и гномы — вот тогда было бы весело, а так что-то какая-то не очень правильная какая-то эволюция. Но хочется верить, что может быть это настолько глобальный уровень, что мы просто в самом его основании, там 2 миллиона лет — это ничто, а вот потом мы заселимся на Альфу Центавра, на Сириус пресловутый, там ещё куда-нибудь, и вот там-то мы размахнёмся, дадим людей и таких, и сяких, и пятых, десятых. Но пока вопрос. То есть, может мы в самом начале какой-то грандиозной эволюции, которая потенциально возможна. Правда, есть такая тонкость, что обычно все нормальные живые существа они дают вот эту адаптивную радиацию, вот это увеличение разнообразия всё на той же самой планете и с теми же плюс-минус ресурсами, а мы эти ресурсы с такой скоростью перерабатываем, что уголь, который образовывался в карбоновом периоде, мы его сейчас так сжигаем радостно и для того, чтобы он накопился, нам нужен ещё один карбоновый период, который длился бог знает сколько. И у нас как бы нет лишнего карбонового периода в запасе, так что если мы не долетим до других планет, тут нам вообще мало что светит с нашими аппетитами и с нашими желаниями такими.
XX2 ВЕК. Вот ещё раз, чтобы зафиксировать, продолжительность тех или иных периодов: у нас есть период некой стабильности условной, есть период быстрых перемен. Но вот тут нам могут всегда сказать, что, а если есть периоды быстрых перемен, почему мы эти периоды не наблюдаем? Почему мы не наблюдаем, как обезьяна превращается в человека, или там ящерица превращается в птицу. Сколько длится этот период стабильности, сколько период быстрых перемен длится?
С. Д. Ну, это зависит от условий, потому что ещё, кстати, смотря что за живое существо, то есть, например, у растений эти темпы будут не такие, как у насекомых, хотя растение с насекомым более или менее ещё связаны, а какие-нибудь там рыбы в океане они не обязаны быть связаны с наземными растениями (там тоже связи есть, на удивление, но они не такие уж и прямые), поэтому всё зависит от условий. Допустим, температура окружающей среды для человека она достаточно критична (у нас диапазон очень маленький), а для многих бактерий — им практически без разницы, у них больше может быть диапазон. И если водные преграды для бурозубок каких-нибудь это ужасная преграда, преодолеть невозможно, — для альбатроса это вообще не проблема. Поэтому разные живые существа они по-разному реагируют на изменения окружающей среды. Поэтому вот эти периоды стабильности и быстрых изменений в разных группах живых существ они очень неодинаковые. И когда меняются растения, — не обязаны меняться рыбы. Когда меняются рыбы, — не обязаны насекомые. Но если так посмотреть всё, естественно, первотолчком является — всё сводится к климатическим изменениям и положению материков, активности солнца, какой-то там вулканической активности. То есть, если совсем философски это объединять, количество энергии на планете и перераспределение энергии на планете, есть несколько таких достаточно простых закономерностей, когда они уже выделены, кажутся, по крайней мере, простыми: когда материки у нас ползают по планете, расползаются на полюса, освобождая экваториальную область, тогда начинается экваториальное течение, они выравнивают климат на планете, всё как бы так более или менее перемешивается, и начинается термоэра, так называемая, везде становится тепло — это вот хороший толчок для эволюции. Когда материки сползаются, перекрывая экватор, то экваториальные течения нарушаются, ну а меридианальные не очень получаются, потому что планета-то крутится вдоль экватора и, соответственно, климат становится зональный, как сейчас у нас, когда есть полярные шапки с севера и с юга, и есть экваториальный пояс жаркий, там всякое прочее. Мы сейчас вот в этой криоэре, когда холодно. Зональность она тоже способствует возникновению новых вариантов, потому что условия резко начинают различаться. Ещё влияет, насколько эти материки слиплись. То есть, если все материки слипаются в какую-нибудь одну Пангею, допустим, то климат на всей Пангеи плюс-минус похожие условия. И более того, животные будут шляться взад-вперёд, они перемешиваются, и видовое разнообразие имеет шанс упасть, хотя это не мешает появляться новым видам, но и будет меньше вариантов. А если у нас много маленьких островочков и там 25 материков, допустим, правда в истории такого не было, чтоб 25 материков, но много может быть, то возникает много маленьких вариантов: какие-то островные фауны экзотические и так далее, и в специфических условиях может пойти какая-то экзотическая новая эволюция. Поэтому если к первоисточникам сводить, всё сводится к тому, как ползают материки. Материки ползают не спеша, прямо скажем, поэтому периоды стабильности они могут занимать десятки миллионов лет. Допустим, один такой глобальный период стабильности это мезозой: триас, юра, мел (триасовый, юрский и меловой) — 3 периода, когда царствие динозавров, ну, триас там ещё не совсем царство, там они к концу появились, но юрский и меловой период — это два периода, между которыми вымирания какого-то особого не было, климат тихонечко менялся, но как-то так не запредельно, и динозавры, конечно, немножечко менялись (понятно, что они в начале и в конце были не одни и те же), но это всё были динозавры, уровень один и тот же, то есть, ничего там принципиально нового не возникало. И что характерно, у млекопитающих тоже в это же время не возникало, то есть, они тоже были разные, всякие харамииды, желестиды, но в принципе это бурозубка современная, только примитивнее современной бурозубки там в 10 раз, ещё какое-нибудь яйцекладущее при этом, но она убогая зверушка такая небольшая, она чуть побольше, чуть поменьше, но 180 миллионов лет как минимум это одно и то же, 180 миллионов лет подряд. А потом в конце мелового периода материки наконец-то перекрыли экватор, климат резко стал холоднее, стал гораздо зональнее, и материки ещё к тому же стали разъезжаться более или менее в современное такое положение — динозавры вымирают по этому поводу, ещё к тому же там флора поменялась в середине мелового периода, ещё до этого, и резкая смена всей биосферы. Исчезают динозавры, исчезают всякие там энанциорнисы, птерозавры, максимум вымирания в океане, там вообще ужас какой-то творился, там перемёрло куча всякого зверья, и возникает тот мир, что сейчас. Но кайнозой — это последние 65 миллионов лет — это царство условно млекопитающих. Хотя, если правда, сейчас царство костных рыб, поэтому кто знает, вообще сейчас царство костных рыб. Ориентируясь на такие вот смены и климаты, и вслед за этим флоры и фауны, геологи выделяют: эоны — это такие большие отрезки хронологические; эры (в нашем эоне фанерозое: палеозой, мезозой, кайнозой, мы сейчас в конце кайнозоя); эры делятся на периоды, а периоды на ещё более мелкие отделы. Как раз границы между эрами, периодами и всем прочим они и выделяются по вот этим вот сменам, по фауне и флоре, потому что по геологии трудно это сделать, можно, но трудно. А по всяким там ракушкам и зубам это гораздо приятнее делать. И все эры, которые сейчас выделены, они выделены по сменам фаун, то есть, в принципе сколько периодов, столько больших монументальных изменений было, ну, там плюс-минус, естественно, с поправками, но так более или менее получается. То есть, учитывая, что нас 4 миллиарда лет, но при этом у нас периодов не 4 миллиарда, то получается, мы можем это так поделить (очень примитивно, конечно, получится), но там получится больше чем по 100 миллионов лет стабильность, потом изменения какие-то достаточно существенные. Учитывая, что кайнозой длится сейчас 65 миллионов лет, а мезозой до этого был даже не 180 (так на память не скажу, но, в общем, достаточно прилично, это 180 цифру помню — существование динозавров), так мезозой больше. И вот это время такой более или менее стабильности, то есть, если из этого исходить, у нас ещё в запасе не слабо, можно …
XX2 ВЕК. Иными словами, резкий переход — он резкий только на фоне продолжительности периодов стабильности, если тот длится 200 миллионов лет, резкий переход — это значит, за миллион—два уложились.
С. Д. Да, да. А это кажется сейчас сумасшедшая скорость.
XX2 ВЕК. 2 миллиона лет — это продолжительность, которую человеку интуитивно невозможно представить. Потому что исторический период существования человечества в лучшем случае 20 тысяч лет.
С. Д. Не, 20 тысяч это и мамонты бегали, какие-то нормальные цивилизации — от силы 5—7 тысяч лет назад появились. Чтобы это проиллюстрировать, я всё хочу это до ума довести, у меня всё руки не доходят. Однажды что-то у меня тоже все эти мысли в голову шли, я создал картинку (в принципе каждый может создать) квадратик, на котором нарисован миллион точек (можно поразвлекаться и в фотошопе это сделать), тысяча на тысячу точек. Если его сделать в таком масштабе — это просто серая поверхность. Чтобы эту точку было видно, её надо растягивать на два метра. И просто достаточно посидеть, её так увеличить более или менее и ползать по этому квадрату, проникаясь, что это много реально. Получается, что линия такая это 1000 лет, грубо говоря, крещения Руси. Две нижние полосочки — это до рождения Христа нашей эры, а вот все остальные 988 полосочек — это до питекантропа. То есть, масштаб это 1 миллион лет, это до питекантропа, это уже такие люди более или менее.
XX2 ВЕК. Биологический период счёт на миллиарды идёт.
С. Д. Была такая задумка сделать такой плакат, правда, по расчётам получается, что его 2 на 2 метра надо делать, чтобы там что-то видно было (полиграфически проблематично немножко), но каждый может себе сделать этот квадратик миллион на миллион и посмотреть, что это такое вообще, чтоб осознать. Потому что как звучит, когда пишут двоечку. С этим, кстати, связана такая любопытная проблема, даже у учёных: антропологов, геологов часто проскакивает, когда геологи дают датировку, скажем там, 1,767 тысяч лет, а потом 1,767 это как-то сложно, давайте мы это округлим 1,770 тысяч, потом 1,780, это же 1,8, а 1,8 это ж 2 фактически по правилам округления. И было 1,7, стало 2. А если подумать, это 200 с чем-то тысяч лет как бы мы так округлили лихо. 200 тысяч лет с лишним — больше, чем сапиенс существует, с запасом причём. И округлять циферки не надо геологические, которые если уж геологи дали такую цифру, вот до последней запятой лучше её прямо и соблюдать, потому что когда речь идёт о миллионах, когда мы округляем после запятой, значит, мы десятки, сотни тысяч округляем лет, а если это про десятки и сотни миллионов, это мы лихо округлим несколько миллионов лет — это больше, чем все австралопитеки существовали вместе взятые.
XX2 ВЕК. За эти сроки многое может измениться.
С. Д. Да, это получается погрешность этого округления больше, чем вся наша история вместе взятая.
XX2 ВЕК. Если даже посмотреть, сколько за сто лет поменялось, это уникально для истории, но тем не менее…
С. Д. Поменялась не совсем, конечно, биология…
XX2 ВЕК. Не биология, я имею в виду, как поменялась жизнь в общем и целом. Состояние планеты при этом ведь тоже очень сильно поменялось, хотя человек генетически, можно считать, не изменился, но как он поменял облик планеты за эти сто лет, как он радикально повлиял на то, как она функционирует.
С. Д. И возвращаясь к вопросу: почему ящерицы не рождают кур, а обезьяны людей — но вот посмотрите на эти миллионы и подумайте: сколько там было поколений? 25 точек отсчитаете — это поколение. Сколько там их в одной полосочке только будет. И они рождают других, но просто ящерица всегда будет рождать ящерицу, но иногда чуть-чуть другую ящерицу, а когда мы это умножим на сто тысяч поколений, глядишь, у неё уже и перья появились, всё как надо у неё. Эволюционные изменения они происходят не быстро с точки зрения конкретного индивида, поколения даже и нескольких поколений даже. Но с точки зрения геологического масштаба — это, конечно, мгновение. То есть, если мы те же миллиард лет обозначим одной точкой миллион лет, то это у нас будет тысяча точек, а когда одна точечка — это миллион. Это значит, тысяча на тысячу точечек, точек, которые… просто какие-то безумные цифры, и в человеческий мозг они не помещаются просто. Известны психологические такие вещи, что разные люди на раз запоминают от 3 до 7 неких предметов, если на стол накидать, ну, больше семи мало кто запоминает, а тут миллионы и десятки миллионов лет. Поэтому первые прямоходящие существа они появились семь миллионов лет назад, это первое более или менее такое прямохождение, ну, такое ещё не весьма. После чего они как минимум 3 миллиона лет подряд учились ходить на двух ногах. Это тоже стоит помнить, когда мы говорим: обезьяна вышла из леса и стала двуногой. На самом деле этот переход занял 3 миллиона лет, о которых мы, честно говоря, довольно мало знаем. То есть, у нас есть находки, есть скелеты, черепа, но хотелось бы на 3 миллиона лет чуть побольше, в общем-то, иметь. Но, тем не менее, у нас есть куча всяких данных по палеоэкологии, по фауне, по флоре и так далее, и мы более или менее понимаем, почему это происходило. Но людьми явно их при этом назвать ещё никак нельзя. То есть, это двуногие, ну и что, тушканчики тоже двуногие, кенгуру тоже двуногое, какая-нибудь кенгуровая крыса есть, курица, в конце концов. А в последующем, соответственно, были другие изменения. И если всё это немножко подытожить, то антропологи давно пришли к идее так называемой гоминидной триады, то есть, три комплекса признаков, которые определят собственно человека, как человека, причём по отдельности они не работают, только в комплексе: это прямохождение, это трудовая кисть, приспособленная к изготовлению орудий труда другими орудиями труда — это такая немножко хитрая комбинация, но тем не менее…
XX2 ВЕК. Это расшифровать надо будет чуть дальше, почему именно так вообще, хорошо бы узнать, почему.
С. Д. И третье — это большие наши мозги и всё, что к ним прилагается: культура, которую мы видим в виде археологии и так далее. Вот это три таких базовых комплекса, которые собранные вместе, дают более или менее человека и, понятно, разумность — самое важное, но без двух предыдущих она не работает.
XX2 ВЕК. Ну вот про кисть, второй признак. Про прямохождение нам уже понятно вполне, потому что страус он тоже ходит на двух ногах, но он совершенно точно на человека не похож. Почему кисть именно такое сложное определение? Ведь явно сначала исторически появилось какое-то более простое, что просто кисть приспособленная, и что-то ведь подвигло уточнить?
С. Д. Потому что на самом деле орудия труда используют куча разных животных: осьминоги что-то там корячат, каких-то крабов выковыривают палками из щелей, ну, щупальцами своими палками вот они там что-то делают, обломки из какого-нибудь коралла могут складывать; пресловутые стервятники бросают камни на страусиные яйца, ну, камень — это орудие труда, в общем, поднимают — бросают; бобры строят (ну, как бы не совсем это орудие, но строение вполне себе тоже вариант артефакта: плотины, хатки как бы это всё очень сложно); в конце концов, любая птица гнёзда вьёт. Но при этом у них могут быть приспособления для использования чего-то, ну, какие-нибудь пресловутые дарвиновы вьюрки на Галапагосских островах, у них разные формы клювов. Наблюдение формы клювов, собственно, для Дарвина было толчком к развитию теории вообще всей естественного отбора. И вот среди них этих вьюрков есть один вид, который иглами кактусов выковыривает насекомых из каких-то там дырок. И у него клюв приспособлен в принципе хватать иглу кактуса, то есть, это орудие у него для использования орудий. Но он не изготавливает орудие другими орудиями. Многие существа используют орудия, но никто не изготавливает их с помощью других орудий, хотя изготавливать орудие могут, например, шимпанзе — они могут обгрызать какие-нибудь веточки, чтобы ловить термитов из термитника. Они их там размусоливают, чтобы они такие пушистенькие были, чтобы больше термитов нацепляло. Причём некоторые размусоливают, некоторые нет — там у них культура есть. Некоторые шимпанзе (недавно вот наблюдения были) они обгрызают палки зубами, получаются такие дротики, и охотятся на галаго, в дупла тычут ими — это по всем признакам изготовление орудия труда, но они их изготавливают своими частями тела, то есть, зубами, руками, как-то вот так. А настоящие орудия труда, ну, мы же хотим, чтобы мы отличались от обезьян, то есть, в принципе понятно, что с точки зрения природы, там какой-то границы нет, но нам хочется отличаться, и поэтому мы находим такой признак, который нас уже так надёжно отличает, и этот признак тот, что мы изготавливаем орудия другими орудиями, и чем больше этих уровней, тем выше наш уровень. То есть, мы берём булыжник, делаем что-то одно, этим другим делаем что-то другое и в итоге доходим до космического корабля, который улетает в космос. Чем больше таких, тем выше наш уровень. Но даже самый примитивный чоппер, какой-нибудь там убогий-убогий булыжник с несколькими сколами, он всё равно сделан другим отбойником, другим камнем, то есть, мы используем два орудия: одним из них мы делаем другое орудие. Отбойник может быть не сильно сам обработанный, но тем не менее мы одним артефактом обрабатываем другой. И вот это человеческая такая фишка. И поскольку начало трудовой деятельности — это обработка камня, по крайней мере нам так кажется, то есть, до этого они всякие палки делали, потому что шимпанзе их используют, но про это мы ничего не знаем, и археологически мы видим появление каменной индустрии 2 миллиона 600 тысяч лет назад, может чуть пораньше. Камень обрабатывать трудно, и поэтому первые, кто этим занимались, какие-то предки хомо, или такие почти уже совсем хомо, у них рука была ещё такая, строго говоря, австралопитека, она, конечно, не как у шимпанзе уже, но она приспособлена для того, чтобы зерно всякое собирать, с кустов ягоды рвать, корешки выкапывать, может палкой-копалкой что-нибудь там выковырять. Они этими своими не очень трудовыми руками, у которых никаких адаптаций к труду не было, делали эти чопперы. Но те, кто делал это хорошо, они получали некое преимущество, потому что у них получались камни с острыми краями, они лучше срезали мясо, им надо было меньше жевать, они тратили меньше энергии, лучше выращивали детишек и эти свои гены «хорошерукости» передавали в следующие поколения. Те, кто был криворукий от рождения, обезьяноподобный, он плохо делал чопперы, меньше ел, соответственно, меньше плодился, меньше детишек у него выживало, и как-то вот его гены исчезали потихоньку. Но поскольку первые изготовители орудий они от этого не сильно-то зависели, они могли и руками кого угодно порвать и зубами что угодно обгрызть, то вначале отбор был не ахти какой, поэтому у нас древнейшее орудие 2 миллиона 600 тысяч лет назад, а комплекс трудовой кисти такой морфологической, где мы видим всякие там шпынёчки, чтобы там орудиями пользоваться — это 1 миллион 420 тысяч лет назад. То есть, на самом деле прошло больше миллиона лет для того, чтобы кисть стала приспособленной для изготовления орудия труда. Это такой хороший отбор, который шёл миллион лет, про который мы не очень много знаем, но орудий у нас полно, там костей — с этим проблема, потому что кисть она вообще плохо сохраняется, но находки есть, тем не менее, и ранние и поздние, и поэтому мы знаем, что хомо хабилис, который человек умелый, и жил 2 миллиона лет назад, полтора миллиона лет назад, у него кисть некоторые черты трудовой кисти имеет, а некоторые не имеет на самом деле и, строго говоря, полный комплекс там не трудовой вовсе даже, то есть, хомо хабилис он имел ещё не трудовую кисть, как это ни странно.
XX2 ВЕК. Но в устройстве кисти какие-нибудь характерные черты есть именно человечески приспособленные, которые может понять не тот, кто занимается анатомией, а вот просто. Там может большой палец как-нибудь расположен.
С. Д. Ну, это можно на своей кисти банально посмотреть. Хорошо бы ещё рядом посадить шимпанзе и на ней посмотреть, но шимпанзе есть не у каждого, но если посмотреть просто на своей, то у нас большой палец большой, потому что если мы его приведём к остальным, то он почти достигает сгиба указательного пальца. У шимпанзе он вот такой будет, в 2 раза буквально короче. У нас большой палец противопоставляется остальным, это обеспечивается седловидным суставом такой вот формы, когда у нас сустав может гнуться в двух направлениях, а вращаться не может. Это нам даёт возможность противопоставить большой палец, и при этом он не прокручивается, если мы берём что-то тяжёлое. То есть, мы фиксировано держим что-то тяжёлое, ну, камень, которым мы долбим другой камень, вообще кисть сделана, чтоб долбить камень об камень на самом деле, то есть, всё остальное это как бы фигня, главное — дубасить камнем об камень. И надо его прочно держать, чтобы не прокручивалось. Вот это седловидный сустав, и он у нас может прикоснуться к любому другому пальцу, и все пальцы мы можем свести в одну точку, это так называемый точечный захват. На самом деле это не совсем уникальная особенность человека, потому что, как показала практика, макаки тоже так могут, но они этого не делают, им это не надо. То есть, они в принципе способны, чтобы там что-то взять, но они редко это применяют, у них всё-таки задача немножко другая. У нас расплющенные кончики пальцев, то есть, дистальные фаланги, вот эти последние косточки на пальцах, они у нас широкие, короткие и плоские, чтобы что-то взять и держать прочно и ровно. Если посмотреть на обезьяну, у них будут узенькие и тоненькие кончики пальцев, особенно на горилле это здорово видно, если в интернете посмотреть, у них пальцы треугольные, как морковки, они очень несуразно выглядят: они такие толстые, а к концу сужаются, но зато за ветки хвататься самый раз. У нас пальцы прямые, то есть, они у нас ровненькие, мы, если выпрямим, мы чуть ли не назад можем загнуть, но мы можем выпрямить, что он реально прямой. А у обезьян каждая отдельная фаланга немножечко изогнута, а суммарно их три, получается крючок. Если шимпанзе или горилла полностью выпрямляет пальцы, всё равно они у неё кривые получаются, и это удобно, чтоб хвататься за ветки, но чтобы что-то брать — оно как-то не очень получается. У нас кисть короткая и широкая, чтобы площадь была большая, и чтобы сцепление было, чтобы у нас ничего не выскользнуло. И ещё специфические вещи, которые на своей руке незаметны, но на костях это видно: вот у нас, например, третья пястная кость, к которой средний палец крепится, и на её основании есть шиловидный отросток — такой треугольный выступ, который вклинивается между костями запястья, чтобы оно у нас в сторону не болталось, потому что у обезьяны всё там ровно достаточно, у неё задача — ухватиться, раскачаться и отпустить, то есть, у неё кисть должна гулять справа налево в стороны, и никакие шиловидные отростки мешать не должны. А у нас должно заклиниться, что мы взяли и держим, чтоб ничего никуда не болталось. И у нас так называемое силовое запястье, и этот признак и там другие в это входят, оно у нас широкое, прочное и не вихляет особенно, достаточно подвижное и более или менее жёсткое — это вот комплекс трудовой кисти. Вообще кисть бывает очень разная: у обезьян, чтоб за ветки хватать, иногда какие-то варианты хитрые бывают, как руконожки, чтоб выковыривать каких-нибудь червяков из дупла длинным пальцем, а у нас такая. С другой стороны, чудесным образом наша кисть очень примитивная, то есть, если посмотреть количество костей, их расположение общее, конфигурацию, то наша кисть примитивнее, чем у лягушки. То есть, у нас какой-нибудь там ихтиостеги по некоторым параметрам ближе, чем у современных лягушек, которые, казалось бы, амфибия, и вроде она должна быть ближе, ан нет, мы как-то умудрились в кисти донести примитивность. Более того, даже если с шимпанзе сравнивать, у шимпанзе по некоторым параметрам кисть больше отличается от нашего предка, чем наша. Проконсулы, которые наши общие предки с шимпанзе, они ходили с упором на кисть, то есть, они там не на фаланги пальцев, а вот на ладонь опирались. И у них была такая сходная обезьянья кисть, такая примитивная, никакая, мягко говоря. И в последующем наша примерно такой же и осталась. То есть, вот этот трудовой комплекс добавился, но так сильно позже, прям скажем, а общая конфигурация та же самая. Но у шимпанзе, у гориллы и у орангутангов, кстати говоря, у них совершенно по-другому всё поменялось, то есть, они стали ходить с опорой на согнутые фаланги пальцев, и это поменяло у них кучу всяких параметров, то есть, сами эти фаланги пальцев, пястные кости, запястье, лучевую кость, к которой всё это в итоге крепится, там чуть ли не локтевой сустав — у них вся кисть другая, включая, допустим, то, что у гориллы, например, на тыльных сторонах пальцев нету шерсти и там мозоли и папиллярные узоры, как у нас на передней стороне, а у них вот на этой стороне, потому что они опираются. И по этим параметрам это вообще новое слово в строении кисти, то есть, у них более продвинутый вариант, чем у нас (если за продвинутость считать отличие от исходника). А у нас трудовая кисть, ну, седловидный сустав, в принципе он не только у нас, прямо скажем. Сплющенные какие-то фаланги, ну, прямые, мало ли у кого они там прямые. То есть, смотря на какие признаки мы будем смотреть. Это тоже вечно такая проблема, что люди склонны, конечно, смотреть, чем мы превосходим всех других, представляя, что мы такие крутые. А вообще мы много чем не превосходим, и у нас масса всякой примитивности сохраняется.
XX2 ВЕК. Ну а третий пункт это, соответственно, мозг.
С. Д. Да.
XX2 ВЕК. То, чем человек всё-таки может гордиться, по сравнению со всеми остальными, потому что тут, я так понимаю, отличий гораздо больше от изначального предка, чем из любой у доживших до наших времён обезьян.
С. Д. С мозгами интересно, потому что мозги, как ни странно, с одной стороны они вроде как определяющий признак для вообще приматов, то есть, приматы, если с другими млекопитающими смотреть, они отличаются как раз большими мозгами, сложным поведением, а с другой стороны, если смотреть на конкретные хронологические этапы и на какие-то конкретные группы обезьян, то мы с удивлением видим, что всё время вначале менялись зубы, потом менялись конечности, и последним менялся мозг. То есть, во всех группах: при появлении приматов в целом, при появлении обезьян, при появлении человекообразных обезьян, при появлении человека — то же самое, то есть, вначале меняется зубной комплекс, потом у нас локомоция (ручки- ножки), а мозги по остаточному принципу, хотя, казалось бы, это вроде самое главное. И поэтому когда австралопитеки уже давно ходили на двух ногах, уже вышли в саванну, афарские австралопитеки, допустим, 3,5 миллиона лет назад, 3 миллиона лет назад, они уже давным-давно шлялись по саванне, они руками что-то там такое по мелочи делали, орудия уже начинали некоторые изготовлять, а мозги у них были ещё по сути дела обезьяньи. И австралопитековы мозги от современной шимпанзе ничем принципиально не отличаются, ну, немножко подлиннее, относительно побольше, хотя абсолютно то же самое, в принципе, если в граммах мерить, в процентах побольше, потому что сами австралопитеки мелкие были. И по интеллекту, видимо, это те же самые шимпанзе, никаких свидетельств какого-то там интеллекта их у нас нет совершенно. А потом, примерно 2,5 миллиона лет назад, плюс-минус около того, к двум миллионам лет они как-то вот резко опять же поумнели. То есть, это время примерно в полмиллиона лет или там побольше, может быть в миллион лет, когда очередной такой скачок, но это для конкретно признака мозгов, прям вот, бабац, и мозги выросли. Тут было много всяких стечений обстоятельств, которые к этому привели, но главное опять же — изменение климата, хотя есть разные точки зрения, есть куча гипотез, что там привело, но скорее всего климат сыграл, то есть, изменение климата, изменение фауны, изменение пищевой стратегии, и стало выгодно быть умным, или вернее — они стали вынуждены быть умными, то есть, у них был выбор: либо вымереть, либо стать умными — это как с любым эволюционным изменением: либо ты тушканчик и начинаешь классно прыгать, либо тебя кто-то съедает; либо ты, как там дельфин, начинаешь классно плавать и эхолокацией заниматься, либо ты сдохнешь. И здесь тоже: либо ты умный, либо ты помер. Но и большая часть благополучно вымерла, как это обычно бывает в таких ситуациях. А хомо вот стали умными, что характерно, некоторые выбрали третий вариант, появились в это же время парантропы, массивные австралопитеки, которые сильно умными, видимо, не стали, хотя орудия видимо-таки изготавливали иногда, зато стали растительноядными, они стали много есть и стали покрупнее, помассивнее, типа такой гориллы, только двуногой, которая где-то в зарослях ходит, что-то жуёт без конца, ну и потенциально умная, мозгов-то достаточно много, 500 грамм, но как-то не проявляет себя. То есть, я думаю, если сейчас парантропа поучить в каком-то виде, его наверно можно научить языку жестов, причём у него лучше, чем у гориллы будет получаться. Причём на тот момент кисть парантропа была круче, чем у нас, кстати говоря, они по этому признаку наших предков обогнали, и мозги поначалу у них были не меньше уж точно, но они стали вегетарианцами и все вымерли. А наши предки стали есть много мяса, и для чего и орудия стали изготавливать. То есть, орудие — это была вынужденная мера, потому что содрать мясо с костей, а если это какая-нибудь антилопа, там мясо вообще жёсткое, это не свинка из супермаркета. И там солнце шпарит, это всё гниёт со страшной силой, и гиены ещё бегут, то есть, надо быстро-быстро всё это срубать и утащить, чтоб тебя ещё самого не съели по пути. И тут уж кто быстро делает орудие, тот молодец. И у них начинается сразу эволюция орудийной деятельности, социального общения, потому что надо много общаться, надо координировать усилия, чтобы эту антилопу поймать или найти уже в готовом виде в свежем, или там отогнать гиен, или убежать от гиен, или от леопарда какого-нибудь спастись, а ещё и саблезубые тигры не до конца вымерли на тот момент, то есть, надо как-то больше контачить с соседями, взаимопонимание развивать и в принципе, видимо, и начатки речи туда относятся. Это конечно речью мы бы не восприняли наверно, что они там бубнили про себя, но смысл тот же самый — некая коммуникация, звуковая, скорее всего, хотя есть версия, что может быть вначале и жестовая больше была. И это вот был такой толчок, который занял тем не менее тоже миллион лет. Если первое орудие — 2,6 миллиона лет, а мозги преодолевают мозговой Рубикон так называемый, это вот размер мозга, отличающий нас от обезьян, нормального человека от микроцефала, то есть с патологически уменьшенным мозгом и таких более или менее приличных гоминид от таких ещё не совсем приличных. Мозговой Рубикон обычно называется в грамм 700—800. И мозговой Рубикон был преодолён уже ко времени где-то полтора миллиона лет назад или позже даже, там 1,4 миллиона лет назад, что-то около того. То есть, опять же больше миллиона лет понадобилось, чтобы вот этот очень бурный рост мозга догнал наконец до минимума современного человека, потому что если у австралопитеков 500 грамм, это мегаинтеллектуальный какой-то австралопитек, в Хадаре там есть (AL 444-2в), там 500 грамм, прям вот такой вот австралопитек. Это кстати один из самых поздних, 3 миллиона лет. А у хабилисов у них там было 420, 500 с чем-то, 600 с чем-то, есть 750 — это тоже мегаинтеллектуальный уже. А эректусы, которые где-то 1,4 миллиона лет назад или там попозже появляются, у них уже там 700, 800, 900, 1000 граммов — уже вполне прилично. У современного человека даже глазом увидели бы, что это как-то немного, а для них это вершина эволюции. Для этого понадобился миллион лет. Тут проблема в том, что в моменты вот таких изменений (это же меняется и климат, и меняются геологические всякие условия накопления осадков) часто так бывает, что именно на этот период приходится не особо-то богатое накопление осадков, или мы можем не найти эти места. Поэтому этот момент сейчас изучен очень плохо, я его лично для себя называю «загадочный миллион», между тремя миллионами лет и двумя миллионами лет у нас есть находки, но их очень мало, и они все ближе к двум миллионам лет теснятся. А что было между тремя и тремя с половиной — вообще почти ничего не знаем. У нас орудия появляются чуть попозже, а кто там жил, на что он был похож… Есть несколько там черепа, зубы, какие-то челюсти, но хочется побольше, чтоб как-то картину лучше представить. И туда сейчас направлено внимание многих антропологов, и копают, находки появляются. Вот в прошлом году в Леди-Герару нашли челюсть, которая вроде как австралопитек, но такой шибко-шибко продвинутый австралопитек, и он позже австралопитеков, но до хомо — это как раз самая такая вкусная вещь. А ещё сейчас анонсирована находка трёх скелетов как раз из этого интервала, прям скелетов, но они ещё не опубликованы, видимо. Кто-то там корпит, пишет статьи, но никому ничего не показывает, потому что надо выпустить потом кучу статей.
XX2 ВЕК. Тут у меня в связи с этим вопрос. Опять же часто люди, которые сомневаются в теории эволюции, они уверены, прям неоднократно это говорили: да ладно, что они там восстановили, нашли там три черепа и сделали далеко идущие выводы. Какое вообще количество вот примерно находок, во-первых, предков человека, а, во-вторых, всех находок живых существ. Порядок величины.
С. Д. Всех находок миллионы. Я вот сейчас, например, готовлю новое издание своей книги по австралопитекам, поэтому у меня вот эти цифры в голове. В Хадаре за не все годы раскопок найдено 62, по-моему, нижние челюсти афарских австралопитеков. Это одно местонахождение не за все годы раскопок с большим достаточно интервалом времени, но по ним можно видеть прям внутреннюю эволюцию, то есть внутри этих афарских австралопитеков на этих 62 челюстях можно построить неплохой график, где видно, что у них челюсти, зубы увеличивались от ранних к поздним, потом снова уменьшались. И у нас таких находок суммарно, если вот взять от первых прямоходящих, от сахелантропа, 7 миллионов лет до сапиенса — это будут многие сотни находок, наверно тысяча. Смотря ещё, как считать: по индивидам, по фрагментам. То есть, если в одной пещере Диналеди или Райзинг Стар, где хомо наледи нашли только-только, там несколько тысяч костей, правда, там индивидов всё-таки меньше, это в основном фрагменты, но это в одной пещере на квадратном метре, раскопанном из девяти, которые ещё никто не копал. То суммарно, в Южной Африке, например, в Сварткрансе и Стеркфонтейне там порядка двух тысяч зубов найдено. Это вот если по зубам считать. Там индивидов наверно поменьше будет, потому что многие зубы одному человеку принадлежат, но это как бы несколько тысяч, а статистика там ё-моё какая. Ну, с целыми черепами обычно всё-таки напряжёнка, конечно, потому что если речь идёт об австралопитеках, о хабилисах, о временах там в 2 миллиона, в 3 миллиона — вероятность, что сохранится целый череп, когда он вот такой, в принципе, если он ещё и хрупкий, она не очень-то велика. Ну, и плюс ещё там какие-нибудь масаи гоняют стада, там были же прецеденты, когда приходят антропологи и находят растоптанный вдрабодан череп, потом его вот по таким кусочкам собирают, то есть, явно лежал целый череп, но за день до этого масаи прогнали стадо, и его весь растоптали в труху. И вообще страшно подумать, сколько их там было потоптано, но с другой стороны, сколько их там есть, если всё равно находят, и каждый год находки есть новые. В настоящий момент (я уже много-много раз повторялся, но ещё раз повторюсь) одна из главных проблем палеоантропологии это то, что даже специалисты не знают всех находок, потому что их так много, что их нереально знать. Я вот всю сознательную жизнь ещё со студенческого возраста создаю каталог этих древних находок, просто для себя я это начал делать, сейчас у меня уже 6 книжек вышло на эту тему, и я новые издания сейчас готовлю, потому что всё никак я их не соберу все. В этом году только что я выпустил про кроманьонцев книжку, наконец-то, как бы последние, но пока я их писал, устарели первые, потому что столько всего накопали, что мне уже неприлично переиздавать репринт, потому что там несколько видов открыли. И этих находок сотни и сотни.
XX2 ВЕК. То есть, проблема прямо противоположная: не слишком мало, а слишком много.
С. Д. В общем-то, да, всегда хочется больше, понятное дело. И для какого-то конкретного интервала времени, допустим, с 3 до 2,5 миллионов — там немного, у нас там несколько челюстей, зубов, ну, хотелось бы больше. Между 7 и 6 миллионами лет тоже небогато, прям скажем. Но с другой стороны, если мы смотрим, что 7 миллионов лет назад и 4,5 миллиона лет назад они в принципе-то почти одинаковые. У нас есть 6 миллионов лет назад они тоже плюс-минус такие же, то мы найдём их 20 штук, они будут все такие же, и ничего нам не поменять. Так для сравнения самая большая сводка по современным пигмеям по краниологии по черепам включает, если я сейчас правильно помню, 72 черепа. Это мировое знание о черепах пигмеев. Это самая грандиозная сводка 72. Больше у нас нет в принципе. Это современные пигмеи, которые живые, головы им рубить я не призываю, но какие-то могилки где-то есть — у нас нет данных. А кто знает, например, как выглядит череп современного русского? Казалось бы, у нас 100 миллионов русских, а если на планете считать, то ещё больше, и при этом где взять черепа современных русских? Их в могилах хоронят, они там лежат. То есть, в лучшем случае с XVIII века мы ещё понимаем, ну, древнее XVIII века это уже непонятно кто, — можно раскопать. А позже XVIII века у нас почти нету данных, потому что люди лежат в могилах тихо-мирно. Антропологи, археологи тоже люди, они не копают свежие могилы. И поэтому современных людей иногда мы, на удивление, хуже знаем, чем австралопитеков. То есть, про афарских австралопитеков мы знаем больше, чем про пигмеев, реально, у нас статистика больше, всё у нас лучше изучено. Тем более ещё стоит обратить внимание, что на австралопитеков брошено много внимания, то есть, какую-нибудь височную кость австралопитека — может, в штуках их и меньше, чем пигмеев — но их там облизали уже до таких тонкостей, что там ужас какой… А кто смотрел на височную кость пигмея? Ну, как бы он сапиенс, ну что там? А может там есть что-нибудь такое эдакое, но никто просто не смотрел, потому что это никому не интересно. Так что со статистикой у нас всё в порядке. Другое дело, что всегда хочется больше. И конечно в голове антрополога всегда есть такой гвоздь, что выборка начинается с сотни, потому что если у нас количество наблюдений меньше 100, то, значит, один индивид — больше процента. И если он больше процента, то погрешность наблюдения очень большая. Но спасает то, что, во-первых, жизнь была настолько нелёгкой, что всякие уродцы не выживали, и скорее всего, если уж мы имеем скелет взрослого, то он нормальный будет, без всяких отклонений ужасных, ну и оно, в общем-то, оправдывается, то есть, они более или менее штампованные почти всегда. И даже на больших интервалах времени, потому что постепенно изменения могут идти, но какие-то существенные они не сильно большое время занимают, и если у нас есть афарские австралопитеки от 4 до 3 миллионов, ну, можно ещё найти там 100 штук, но мы уже итак знаем, что они такие, и новые находки что-то такого суперпринципиального не добавляют. То есть, ну находим ещё зуб, ещё челюсть, бедренная кость — в принципе это уже то же самое. Хочется всегда больше, ещё, ещё и ещё, вдруг что найдём, и периодически находим, там вот эти хомо наледи, седибы (имеется в виду австралопитек седиба — прим. XX2 ВЕК), там ещё кто-нибудь. Приятно, что общая картина у нас уже более или менее стабильная, уже перевернуть все представления об антропогенезе и что-то там доказать, что мы произошли от другого вида — это сейчас практически непредставимо. В некотором смысле даже грустить приходится о былых временах. Потому что хорошо было Вейденрейху, он мог придумать гигантоидную гипотезу: а вот люди возникли из гигантопитеков, — допустим, или Кёнигсвальд придумал: мы возникли из гигантопитеков и всё время уменьшались. А сейчас уже так не пофантазируешь, потому что мы точно уже знаем, что нет, мы не произошли от гигантопитеков.
XX2 ВЕК. Но с другой стороны возможности всё равно остаются.
С. Д. Ну, остаются, но…
XX2 ВЕК. Просто не идти с ними в научное сообщество. Надо написать книжку «Мы произошли от водной обезьяны» — и сразу в издательство, не надо к учёным, они плохого насоветуют, сразу в издательство!
С. Д. Да так оно, в общем, и происходит периодически, но с другой стороны, радует, что интервалы временные суммарно они гигантские, и планета-то не маленькая на самом деле, поэтому всё время что-нибудь такое прикольненькое появляется. За последние 10 лет была открыта куча видов, то есть, в принципе сейчас экспедиций-то полно, и количество видов, открытых за последние 20 лет, больше, чем за всё предыдущее время, вместе взятое — там с середины XIX века от первых неандертальцев находки. И буквально в прошлом году было описано два вида за один год: австралопитек дейремеда в Восточной Африке и в Южной Африке — хомо наледи. Два вида за один год. А есть же ещё всякие там из более ранних: седибы, хоббиты, есть ещё малоизвестные находки, я хочу как-нибудь однажды замутить лекцию или презентацию про всякие такие экзотические вещи, которые периодически находят, и там учёные скрывают. Какой-нибудь человек из Кавалло, человек из Нармады…
XX2 ВЕК. Я даже не знаю этих.
С. Д. О-о-о, там есть интересные вещи. Какой-нибудь там Иво Элеру то есть, есть такие находки, которые таким бельмом лежат. На них смотришь: блин, что это такое вообще и куда его совать? Ну, так покумекав, можно в принципе понять, куда его совать. Но на первый взгляд так периодически смотришь: ё-моё. И планета большая, времени прошло много, могли возникать очень экзотические варианты, периодически мы их находим, и это радует, и ещё сколько мы их найдём. То есть, каждый год находим — планета большая, ещё будет.
XX2 ВЕК. Вернёмся к переходу от обезьяны к человеку, хотя меня это всё время немного смущает, потому что человек это вроде тоже обезьяна, поэтому к переходу от совсем обезьяны к продвинутой обезьяне. Вот эти три признака, и уже стало понятно, что первые два, то есть, прямохождение и устройство кисти — они опережают развитие мозга. Но вот эти стадии, которые мы ещё в школе проходили, от австралопитека через человека умелого и так далее и так далее. На какой стадии, какие признаки уже присутствовали? И в какой степени присутствовали?
С. Д. У австралопитеков было прямохождение — всё. Кисть у них была не трудовая, мозги были обезьяньи, совсем обезьяньи. У хабилисов начался бурный рост мозга, и начала складываться трудовая кисть. Ну, где-то на исходе хабилисов кисть стала трудовой, мозги достигли мозгового Рубикона, но это ещё не человеческий мозг, то есть, даже у питекантропов, которые жили миллион лет назад, хорошо так после хабилисов, у них килограмм мозга, у нас почти полтора, ну, полтора это так, гордо, ну, 1350 грамм по больнице в среднем, у кого больше, у кого меньше. Но размер это не всё ещё, потому что строение менялось довольно существенно. И тут показательно, что иногда данные по строению мозга, они оказываются важнее, чем по строению черепа. Вот, например, по теменной кости отличить эректуса от хомо гейдельбергенсиса мы, строго говоря, не сможем. А по строению теменной доли сможем. То есть, там был некий скачок между эректусами и гейдельбергенсисами, это порядка полмиллиона лет назад, где-то плюс-минус, когда теменная доля вдруг неожиданно увеличилась, так прямо хорошо увеличилась, на глазах заметно. Примечательно, что в это же время мы не особо видим, чтобы культура поменялась. То есть, это была ашельская культура, только у питекантропов это так называемая ранняя ашельская культура, а у гейдельбергенсисов средняя и поздняя, особенно поздняя ашельская культура. И на первый взгляд, в принципе, там то же самое, то есть, такие каменные рубила по форме и по размеру с ладонь где-то, но если вникать в тонкости, видно, что там существенная разница, потому что у первых этот ашель такой кривой, то есть, там кривой режущий край, сколы какие-то все разнородные, разного размера: где большой, где маленький. А поздний ашель — там идеальные рубила, то есть, на них любо дорого смотреть, они прям такой сердцевидной формы бывают, треугольной и они прям так филигранно выделаны, там много-много старались. И самые совершенные имеют трёхмерную симметрию, когда мы и так видим: она ровненькая, так видим: ровненькая и так видим: она тоже ровненькая. И тут надо постараться очень-очень сильно. Ко времени где-то 350 тысяч лет назад начинают активно использовать огонь, может быть до этого использовали периодически, но не много. То есть, древнейшие возможные следы использования огня это аж миллион семьсот тысяч лет назад, первые хабилисы по сути, но там не доказано и много сомнений, как-то очень невнятно. А вот со времени 350 тысяч лет повально начинается использование огня, то есть, что-то у них вот такое сместилось, и как раз в частности теменная доля у них увеличилась, лобная доля стала более выпуклая, появляется какое-никакое искусство с полмиллиона лет, ну, вначале это какие-то царапульки, питекантроп на ракушке выцарапал зигзаг такой акульим зубом, кто-то там насечки какие-нибудь на ребре там нарубал, какой-нибудь крестик на нуммулите, ещё что-нибудь такое — это первые какие-то невнятные следы искусства. Но где-то полмиллиона лет назад это так еле-еле появляется, и ко времени порядка 300 тысяч лет оно как-то вот раскручивается. Вообще, чем больше я на эти изменения культуры смотрю, тем больше проникаюсь, что ко времени 350—400 тысяч лет комплекс сложился, вот где-то здесь мы люди, но морфологически это ещё не люди. То есть, это хомо гейдельбергенсис, если здесь такого посадить, все бы от него шарахнулись. У него мощные надбровья, лоб покатый, рожа громадная, зубы здоровенные, нос вот такой ширины, причём роста они вполне такого современного, то есть, это не какие-то там гигантские гориллы, а у него узкие плечи, не такие уж они и мощные были, особенно африканские, в Европе они там коренастенькие были, а в Африке они там узкоплечие, узкотазые, с грудной клеткой какой-то хиленькой, но с такой вот головой (большой). А в культуре прогресс на самом деле, как ни странно. И мозги где-то ко времени 300—400 тысяч лет приобретают размер 1300 грамм. У нас 1350, там 1300 в среднем, потому что и у нас есть разброс, и у них есть разброс. То есть, индивидуально некоторые индивиды были с такими же по размеру мозгами, как у нас. А строение всё ещё не то, то есть, лобная доля всё ещё приплющенная, теменная доля тоже довольно покатая, плоская, зато и выступ побольше. Потом, соответственно, ко времени порядка 100 тысяч лет назад или около того мозги наконец становятся большие, и даже больше, чем у нас в принципе, и затылок расширяется, в общем, мозг как-то вширь пошёл. То есть, до этого он в длину увеличился, в высоту немножко, а тут что-то его попёрло вширь. Вопрос ещё, почему: какие-то может подкорковые ядра — без понятия, потому что мы можем только внешнюю форму оценивать, что внутри было — трудно сказать. Но в культуре появляются украшения даже раньше, там у неандертальцев 130 тысяч лет назад индивидуальные украшения, такие замечательные ожерелья из когтей орланов, допустим. В Африке и на Ближнем Востоке появляются личные украшения в виде ракушек продырявленных, чтобы всякие бусики вешать, это Схул, Кафзех, там ещё всякие места — это вот украшения, причём они эти ракушки тащили с моря, а пещеры-то они не на берегу находятся далеко, то есть, они там много километров ещё это пёрли куда-то. Это уже всё-таки некая человеческая деятельность. Появляются первые погребения, тоже порядка 100 тысяч лет назад, причём у сапиенсов круче, чем у неандертальцев. Потому что у неандертальцев просто погребение, а у сапиенсов и у предков сапиенсов там уже с неким инвентарём. В Кафзехе есть, например, погребение с рогами лани и яйцом страусиным на груди. В Кафзехе с челюстью кабана в руке, вот так он зажал, то есть, это уже некая обрядность, что-то они такое там делали и что-то думали при этом, как-то хитро ориентировали. Например, вот я что-то даже в статьях не видел обсуждения, но может быть я проглядел, а если смотреть на план погребения в Кафзехе, очень показательно, что они все практически в цепочку на границе с водопещерой, там, где тень, если солнце в зените, тень падает от козырька пещеры, и вот на этой границе тьмы пещерной и солнечного света все погребения головами в сторону пещеры, то есть, они там ориентированы не по странам света, а вглубь пещеры. Тут конечно уже такая философия начинается, и доказательность стремится к нулю, но есть статистика: там их больше 10 погребений. И они все вот так вот ориентированы. То есть, мне кажется, что они что-то этим имели в виду, что мёртвый направляется: иди-ка ты в эту тьму, холод, где ничего не меняется, всё застыло, а у нас тут солнечно, весело, птички поют — что-то такое в голове у них шевелилось. В разных местах это может быть по-разному, в Кафзехе оно очень наглядно, если на плане посмотреть, и какие-то человеческие подвижки. Но вот, скажем, искусство всё ещё было примерно то же самое, то есть, какие-то там орнаменты, крестики, что-то такое невнятное. А уже такой нормальный человеческий комплекс поведения с полным набором: нормальным погребением по полной программе с какими-нибудь там бусами, какими-нибудь там жезлами начальника, искусство в виде статуэток, пресловутой Венеры верхнепалеолитической, музыка, дудочки, наскальная живопись — она как-то вдруг появляется порядка 40 тысяч лет назад, ну, с учётом того, что что-то там не сохранилось, не найдено, ну, порядка может 50 тысяч лет назад, но так массово вообще 40 тысяч лет назад, это вот попёрло как бы. И в принципе от 40 тысяч лет и дальше можно считать, что ничего не поменялось. То есть, то, что мы там в космос полетели, в принципе это всё фигня, вариации на тему пластической техники. Ну, была пластическая техника, стала ракета, но если сравнивать это с предыдущим, это одно и то же по большому счёту. Но при этом замечательно, что морфологический комплекс он не синхронен на самом деле. То есть, морфологический комплекс порядка 50 тысяч лет назад всё-таки, видимо, был даже как, заметьте, раньше, нежели культура. Тут чуть-чуть морфология обогнала культуру вроде бы. Но культура она может не вся сохранилась, и, учитывая, что современные расы расселились по планете порядка, видимо, 50 тысяч лет назад, или может чуть попозже там, ну, где-то между 50 и 45, где-то вот в этом интервале народ из Африки вышел в последний раз окончательно и бесповоротно и ушёл там в Австралию, в Америку, в Евразию — куда угодно. И при этом все современные расы плюс-минус на одном уровне находятся и, в общем, потенциально способны к любой человеческой деятельности, то, значит, тогда 50 тысяч лет назад они уже были к этому способны. То есть, если взять современного австралийского аборигена, он ничем по когнитивным способностям ни от кого другого не отличается, его можно тому же научить, — сейчас уже диких аборигенов нету. Иногда представляешь, что есть некие аборигены с копьями, которые гоняются за кенгуру — давно таких уже нет, лет 50 уже таких в принципе не существует. Правда, среди аборигенов есть такое движение, типа давайте жить, как предки, и там охотиться в буше на кенгуру, они это делают с винтовками с оптическим прицелом, они ходят в шляпах, в штанах, то есть, у них цивилизация, кроме того, что они прикалываются, — всё то же самое. Как у нас есть: давайте ходить в домотканых рубахах и столбу поклоняться, у них что-то в этом ключе. А так это обычные люди, только кожа тёмная и нос широкий. И чисто биологически и генетически уже 50 тысяч лет назад было примерно то же самое, и это нам заодно даёт масштаб скорости. То есть, получается, что 50 тысяч лет даже изоляция этих аборигенов это в принципе фигня, то есть, за миллион лет мы можем увидеть хорошие изменения, за 50 тысяч лет мы не можем увидеть каких-то существенных изменений. Это не значит, что эволюция закончилась, и что она не идёт вообще, но просто это слишком мало для того, чтобы изменения стали какие-то очевидные, большие, и какое-то значение грандиозное приобрели. Ну и в принципе, с момента 50 тысяч лет уже всё — это мы.
Станислав Дробышевский. На самом деле в эволюции такого, естественно, не бывает никогда. То есть, не смотря на то, что мутации бывают такие, что меняют какой-то признак достаточно кардинально, но если даже такое происходит, у такого существа (с резко изменившимися признаками) нет особых шансов не то что даже выжить, а дать потомство. Потому что если вдруг, допустим, представляем ситуацию, что была такая мохнатая обезьяна, жила на дереве и тут, бац, у неё рождается ребёнок такой более или менее человеческий, лысенький, может там мозги поменьше. Он не сможет лазать по деревьям, он сгорит на солнце, у него там будет куча всяких проблем, и даже если он всё это преодолеет и каким-то образом выживет, то другие обезьяны будут на него так смотреть, от него шарахаться и возможности, что он передаст эти свои супергениальные гены прогрессивные — практически никакой нет. Поэтому в эволюции мутации они конечно признаки меняют, но в ход эволюционный идут только те мутации, которые меняют не слишком сильно, а чуть-чуть. То есть, шерсть стала чуть-чуть покороче, потом стала ещё чуть-чуть покороче. Ещё всегда стоит помнить, что в каждый конкретный момент времени в некой популяции, то есть, в группе особей есть изменчивость. То есть, нет такого, что у нас есть стадо обезьян, а потом у них рождаются там люди. А есть стадо обезьян, у которых у одних признаки такие, у других признаки такие, так же, как люди отличаются друг от друга, так же и обезьяны отличаются: у одной ручки покороче, у другой ножки подлиннее, у третей мозгов побольше, у четвёртой зубы поменьше и, соответственно, те из них, которые оказываются со своим каким-то специфическим комплексом, больше приспособлены к среде, они дают больше потомство. Те, которые меньше, не обязательно они прямо умирают, но количество их генов в следующем поколении меньше — это и есть естественный отбор. И с человеческим происхождением всё ровно то же самое. То есть, были обезьяны, и порядка 40 миллионов лет назад человекообразных обезьян не было вообще. То есть, это время ещё только появления обезьян как таковых. Ну, а если взять время 65 миллионов лет назад, то и приматов не было, были какие-нибудь первые плезиадаписы, которые такие предки приматов, больше похожи на современную крысу на самом деле. И ко времени примерно 26 миллионов лет назад появляются первые обезьяны, которых многие антропологи считают уже человекообразными. Тут есть такая тонкость, что практически в любой эволюционный момент есть какие-то группы, которые зависают между и между, потому что признаки меняются, как я сказал, постепенно, и трудно их назвать точно: вот такие они или сякие. И, допустим, есть такие проконсулы, которые от 26 и до 18 миллионов лет назад жили (даже чуть поменьше, до 15), но некоторые их считают уже человекообразными, а некоторые говорят: нет, что-то они ещё не очень человекообразные, потому что и мозги у них какие-то примитивные, и зубы что-то ещё не совсем, наверно это ещё не совсем, давайте мы их назовём проконсулами, и они будут предки человекообразных. Другие говорят: нет, в принципе это уже почти. Но это, заметьте, от 26 до 15 миллионов лет. То есть, это 10 миллионов лет, как минимум, существование вот этой какой-то промежуточной стадии, и с того времени прошло не сильно больше, прям скажем. Где-то ко времени порядка 15 миллионов лет назад мы уже точно говорим, что это сто процентов уже человекообразные обезьяны. Они были тоже разные, появились они в Африке, но они довольно быстро расселились в разные стороны: они были и в Европе, они были в Азии. И среди них было много всего интересного: появлялись экзотические всякие формы, типа ореопитеков, гигантопитеков, сивапитеков, ещё там каких-то, но людьми их назвать ещё точно нельзя. То есть, время там 15, даже 10 миллионов лет (ну, от 10 у нас, к сожалению, не много находок, но есть) — это точно не люди. То есть, если бы сейчас кто-то такое увидел: это четвероногая, мохнатенькая на дереве, питается фруктами, мозгов там меньше, чем у шимпанзе, зубы здоровенные — ну, обезьяна обезьяной. Если подойти с обратной стороны, когда мы уже точно имеем сто процентного человека, такого, чтобы мы его поставили, побрили, помыли и не отличили от современного — это будет время порядка 50 тысяч лет назад. Некоторые считают, что даже те, кто жил 200 тысяч лет назад, тоже в принципе мы б не сильно отличили. Даже если взять по максимуму 200 тысяч лет, то где у нас 15 миллионов и 10 миллионов, и где 200 тысяч, то есть, вот этот интервал от 10 (может поменьше, от 7) миллионов лет назад до 200 тысяч — это время как раз возникновения человека. То есть, это без малого 7 миллионов лет, когда эти признаки создавались. И тут есть такая тонкость, что признаки возникали неодновременно. И в зависимости от того, как мы понимаем человека, как мы его определяем, что мы в это слово вообще в принципе вкладываем, у нас цифра будет неодинаковая — когда возник человек.
XX2 ВЕК. Тут, насколько я понимаю, во-первых, метафора, как из маленьких изменений могут получиться большие, потому что часто задают (в том числе мне, хотя я не антрополог) вопросы: а каким образом это вообще могло произойти, каким образом могло идти эволюционное движение, если как вот антропологи и всякие генетики говорят: все изменения очень и очень маленькие. Раньше хорошей метафорой был радиоприёмник, у которого есть одна ручка настройки частот, то есть, когда мы её самую малость повернули, мы слышим ту же радиостанцию, может там чуть-чуть помех побольше будет, а может даже поменьше. Оно вполне понятно, что при помощи этой ручки мы вполне до другой радиостанции добираемся. И почему возникает спор: в какой момент уже можно считать человекообразным, в какой момент ещё нельзя, потому что мы хорошо представляем себе, что такое человекообразный в понимании современного человека и что такое совсем не человекообразный, а вот где-то там, в промежутке на этих маленьких-маленьких шажках, надо провести границу — тут вопрос уже наверно личных пристрастий: кому кажется, что вот этот признак в такой-то степени выраженный и уже достаточен — он будет говорить, что вот с этого момента; другому так не кажется, он будет говорить про другой момент. Но это, видимо, не означает, что у антропологов есть какие-то суровые разногласия по поводу истории, по поводу классификации.
С. Д. Есть по поводу ярлыков: как назвать правильнее. Тут можно спорить, но это спор на словах. Ещё есть такой часто игнорируемый момент, что мы живём вот сейчас и мерим человечность относительно нас современных, а никто не сказал, что мы — итог, вообще-то. То есть, если бы о тех же самых вещах задумывались кроманьонцы 50 тысяч лет назад, которые только-только сапиенсами, с нашей точки зрения, стали, а с их точки зрения — они были венцом. А если представить, что этим же вопросом вдруг задался питекантроп миллион лет назад, то он будет совсем не как мы, но на тот момент как бы круче никого не было, он был венец. И он мог так же высчитывать может не человечество, а питекантроповость, когда возникла питекантроповость. Так же как если представить, что эволюция человека продолжится (если мы не вымрем), и мы неизбежно будем меняться, и через ещё там миллион лет будет какой-то там постсапиенс (допустим, так его назовём), и он будет говорить: ой, миллион лет назад жили сапиенсы, господи, они были такие убогие, у них было полтора кило мозгов всего-навсего, у них шерсть росла на теле — ужас какой, они были вообще, как обезьяны, они жутко воняли и жили в каких-то непонятных конурках, господи, они только вылезли в космос и даже там до Марса не смогли долететь. И с их точки зрения мы будем таким же промежуточным звеном между кем-то и кем-то. В эволюции нету итога, вернее, он бывает, но когда кто-то вымер. То есть, вот у нас какие-нибудь трицератопсы динозавры, они вымерли — это вот итог развития трицератопсов, последний трицератопс.
XX2 ВЕК. Всё, ветка прервалась, дальше никуда не пошло…
С. Д. Когда прервалась, мы точно можем сказать, что он последний, а пока ещё кто-то не вымер — он промежуточное звено, и мы тоже промежуточное звено. Поэтому речь идёт не о том, что кто-то менялся, чтобы стать сапиенсом, а он просто был на самом деле. И все эти питекантропы, кроманьонцы, австралопитеки, там кто угодно ещё они в своё время были вершиной эволюции, и они были максимально приспособлены, они не пытались эволюционировать во что-то там более продвинутое и не стремились к этому никаким образом, они просто жили и всё. И поэтому эволюция она не создавала сапиенса, она создавала и австралопитеков в равной степени, и неандертальцев, и денисовцев, там бог знает, кого ещё. Поэтому это как бы постфактум, смотря «от сейчас», мы говорим о сапиентизации, о том, почему же там возник какой-нибудь подбородочный выступ. Он не хотел возникать, мы прекрасно без него жили миллионы лет, но вот возник по итогу с течением обстоятельств, так получилось.
XX2 ВЕК. Тут такой вопрос: ты сейчас упомянул такой момент про сроки: миллионы лет или тысячи лет, — а вообще эволюция, в частности человека и его предков, и, в общем и целом, вообще всех живых существ на земле она идёт равномерно и поступательно, или у неё есть некие перемены в скорости?
С. Д. Но вот самое интересное, что есть перемены. То есть, у нас жизнь — это почти 4 миллиарда лет, ну, 3 с чем-то там, но за это время периоды такого стазиса, стабильности очень длительной на многие десятки, сотни миллионов лет они менялись довольно быстрыми изменениями. Если посмотреть на всю историю живого мира от первых живых существ до современности, то видно, что все ключевые изменения занимали очень маленькое время. И на самом деле, когда мы говорим, что человек возник там 2,5 миллиона лет назад, род хомо, на самом деле в масштабе 4 миллиардов лет это просто мгновение. И все ключевые моменты они были такие же быстрые. То есть, например, когда девонские какие-то там кистепёрые рыбы вылезали на сушу и становились амфибиями, это тоже заняло мгновение в геологическом масштабе. То есть, в начале девонского периода у нас нормальных наземных растений нету, какие-то псилофиты торчали по берегам, и на суше разве что сороконожки жили, скорпионы может только вылезли, а в конце девонского периода там уже огромные леса, папоротники по 20 метров и стегоцефалы там везде шастают. И когда у нас есть данные, когда мы находим нормальные местонахождения с окаменелостями, мы видим, что всё это очень быстро возникало, то есть, были много-много времени рыбы, они там плавали, как-то по-своему тоже менялись, какие-то разные группы возникали, но в принципе это были рыбы, а потом, бац, и переход на новый уровень. Вообще, палеонтологи-эволюционисты этим озаботились уже давно, и существует понятие ароморфозов и идиоадаптаций. То есть, такой перескок с уровня на уровень эволюционный — это называется ароморфоз, это когда маленькие изменения все складываются вдруг неожиданно, и количество переходит в качество, и живые существа получают возможность жить в какой-то совершенно новой среде обитания с приобретением каких-то новых адаптаций, новых приспособлений, совершенно новому уровню, так же как птицы полетели, вот как бы бегали, бегали по земле, по деревьям лазали, а потом взлетели — это вот ароморфоз появления птиц. Но вот тут есть такая тонкость, что нормальный такой классический ароморфоз он должен продолжаться в виде большой адаптивной радиации, то есть, это появление многих новых вариантов. То есть, возникли птицы: возникли такие птицы, сякие, хищные, травоядные, там куропатки, орлы; возникли, допустим, млекопитающие, тоже появились насекомоядные, грызуны, хоботные — всякие разные, и тут есть такая не очень приятная вещь, что когда появился человек, с одной стороны — мы склонны гордиться, что мы такие крутые и умные, и вроде как появление разумности — такой очевидный ароморфоз, это новый уровень, чего вообще ещё никогда не было. А с другой стороны, разнообразие при этом уменьшилось. То есть, в миоцене, ну, те же 15 миллионов лет назад, было много человекообразных обезьян, а с тех пор, как появился разумный вид (ну, не только сапиенс, вначале там были и другие), но в итоге остался только один разумный вид, и мы старательно уничтожаем даже неразумных, то есть, там горилл, шимпанзе, орангутангов гнобим так, что их приходится в зоопарках спасать. То есть, наш такой псевдоароморфоз он привёл к сужению разнообразия, уменьшению — и это очень как-то настораживает. Вот если бы с появлением разумности появилось много разных разумных, как там фэнтези бывает, что там и такие разумные, и сякие, и эльфы и гномы — вот тогда было бы весело, а так что-то какая-то не очень правильная какая-то эволюция. Но хочется верить, что может быть это настолько глобальный уровень, что мы просто в самом его основании, там 2 миллиона лет — это ничто, а вот потом мы заселимся на Альфу Центавра, на Сириус пресловутый, там ещё куда-нибудь, и вот там-то мы размахнёмся, дадим людей и таких, и сяких, и пятых, десятых. Но пока вопрос. То есть, может мы в самом начале какой-то грандиозной эволюции, которая потенциально возможна. Правда, есть такая тонкость, что обычно все нормальные живые существа они дают вот эту адаптивную радиацию, вот это увеличение разнообразия всё на той же самой планете и с теми же плюс-минус ресурсами, а мы эти ресурсы с такой скоростью перерабатываем, что уголь, который образовывался в карбоновом периоде, мы его сейчас так сжигаем радостно и для того, чтобы он накопился, нам нужен ещё один карбоновый период, который длился бог знает сколько. И у нас как бы нет лишнего карбонового периода в запасе, так что если мы не долетим до других планет, тут нам вообще мало что светит с нашими аппетитами и с нашими желаниями такими.
XX2 ВЕК. Вот ещё раз, чтобы зафиксировать, продолжительность тех или иных периодов: у нас есть период некой стабильности условной, есть период быстрых перемен. Но вот тут нам могут всегда сказать, что, а если есть периоды быстрых перемен, почему мы эти периоды не наблюдаем? Почему мы не наблюдаем, как обезьяна превращается в человека, или там ящерица превращается в птицу. Сколько длится этот период стабильности, сколько период быстрых перемен длится?
С. Д. Ну, это зависит от условий, потому что ещё, кстати, смотря что за живое существо, то есть, например, у растений эти темпы будут не такие, как у насекомых, хотя растение с насекомым более или менее ещё связаны, а какие-нибудь там рыбы в океане они не обязаны быть связаны с наземными растениями (там тоже связи есть, на удивление, но они не такие уж и прямые), поэтому всё зависит от условий. Допустим, температура окружающей среды для человека она достаточно критична (у нас диапазон очень маленький), а для многих бактерий — им практически без разницы, у них больше может быть диапазон. И если водные преграды для бурозубок каких-нибудь это ужасная преграда, преодолеть невозможно, — для альбатроса это вообще не проблема. Поэтому разные живые существа они по-разному реагируют на изменения окружающей среды. Поэтому вот эти периоды стабильности и быстрых изменений в разных группах живых существ они очень неодинаковые. И когда меняются растения, — не обязаны меняться рыбы. Когда меняются рыбы, — не обязаны насекомые. Но если так посмотреть всё, естественно, первотолчком является — всё сводится к климатическим изменениям и положению материков, активности солнца, какой-то там вулканической активности. То есть, если совсем философски это объединять, количество энергии на планете и перераспределение энергии на планете, есть несколько таких достаточно простых закономерностей, когда они уже выделены, кажутся, по крайней мере, простыми: когда материки у нас ползают по планете, расползаются на полюса, освобождая экваториальную область, тогда начинается экваториальное течение, они выравнивают климат на планете, всё как бы так более или менее перемешивается, и начинается термоэра, так называемая, везде становится тепло — это вот хороший толчок для эволюции. Когда материки сползаются, перекрывая экватор, то экваториальные течения нарушаются, ну а меридианальные не очень получаются, потому что планета-то крутится вдоль экватора и, соответственно, климат становится зональный, как сейчас у нас, когда есть полярные шапки с севера и с юга, и есть экваториальный пояс жаркий, там всякое прочее. Мы сейчас вот в этой криоэре, когда холодно. Зональность она тоже способствует возникновению новых вариантов, потому что условия резко начинают различаться. Ещё влияет, насколько эти материки слиплись. То есть, если все материки слипаются в какую-нибудь одну Пангею, допустим, то климат на всей Пангеи плюс-минус похожие условия. И более того, животные будут шляться взад-вперёд, они перемешиваются, и видовое разнообразие имеет шанс упасть, хотя это не мешает появляться новым видам, но и будет меньше вариантов. А если у нас много маленьких островочков и там 25 материков, допустим, правда в истории такого не было, чтоб 25 материков, но много может быть, то возникает много маленьких вариантов: какие-то островные фауны экзотические и так далее, и в специфических условиях может пойти какая-то экзотическая новая эволюция. Поэтому если к первоисточникам сводить, всё сводится к тому, как ползают материки. Материки ползают не спеша, прямо скажем, поэтому периоды стабильности они могут занимать десятки миллионов лет. Допустим, один такой глобальный период стабильности это мезозой: триас, юра, мел (триасовый, юрский и меловой) — 3 периода, когда царствие динозавров, ну, триас там ещё не совсем царство, там они к концу появились, но юрский и меловой период — это два периода, между которыми вымирания какого-то особого не было, климат тихонечко менялся, но как-то так не запредельно, и динозавры, конечно, немножечко менялись (понятно, что они в начале и в конце были не одни и те же), но это всё были динозавры, уровень один и тот же, то есть, ничего там принципиально нового не возникало. И что характерно, у млекопитающих тоже в это же время не возникало, то есть, они тоже были разные, всякие харамииды, желестиды, но в принципе это бурозубка современная, только примитивнее современной бурозубки там в 10 раз, ещё какое-нибудь яйцекладущее при этом, но она убогая зверушка такая небольшая, она чуть побольше, чуть поменьше, но 180 миллионов лет как минимум это одно и то же, 180 миллионов лет подряд. А потом в конце мелового периода материки наконец-то перекрыли экватор, климат резко стал холоднее, стал гораздо зональнее, и материки ещё к тому же стали разъезжаться более или менее в современное такое положение — динозавры вымирают по этому поводу, ещё к тому же там флора поменялась в середине мелового периода, ещё до этого, и резкая смена всей биосферы. Исчезают динозавры, исчезают всякие там энанциорнисы, птерозавры, максимум вымирания в океане, там вообще ужас какой-то творился, там перемёрло куча всякого зверья, и возникает тот мир, что сейчас. Но кайнозой — это последние 65 миллионов лет — это царство условно млекопитающих. Хотя, если правда, сейчас царство костных рыб, поэтому кто знает, вообще сейчас царство костных рыб. Ориентируясь на такие вот смены и климаты, и вслед за этим флоры и фауны, геологи выделяют: эоны — это такие большие отрезки хронологические; эры (в нашем эоне фанерозое: палеозой, мезозой, кайнозой, мы сейчас в конце кайнозоя); эры делятся на периоды, а периоды на ещё более мелкие отделы. Как раз границы между эрами, периодами и всем прочим они и выделяются по вот этим вот сменам, по фауне и флоре, потому что по геологии трудно это сделать, можно, но трудно. А по всяким там ракушкам и зубам это гораздо приятнее делать. И все эры, которые сейчас выделены, они выделены по сменам фаун, то есть, в принципе сколько периодов, столько больших монументальных изменений было, ну, там плюс-минус, естественно, с поправками, но так более или менее получается. То есть, учитывая, что нас 4 миллиарда лет, но при этом у нас периодов не 4 миллиарда, то получается, мы можем это так поделить (очень примитивно, конечно, получится), но там получится больше чем по 100 миллионов лет стабильность, потом изменения какие-то достаточно существенные. Учитывая, что кайнозой длится сейчас 65 миллионов лет, а мезозой до этого был даже не 180 (так на память не скажу, но, в общем, достаточно прилично, это 180 цифру помню — существование динозавров), так мезозой больше. И вот это время такой более или менее стабильности, то есть, если из этого исходить, у нас ещё в запасе не слабо, можно …
XX2 ВЕК. Иными словами, резкий переход — он резкий только на фоне продолжительности периодов стабильности, если тот длится 200 миллионов лет, резкий переход — это значит, за миллион—два уложились.
С. Д. Да, да. А это кажется сейчас сумасшедшая скорость.
XX2 ВЕК. 2 миллиона лет — это продолжительность, которую человеку интуитивно невозможно представить. Потому что исторический период существования человечества в лучшем случае 20 тысяч лет.
С. Д. Не, 20 тысяч это и мамонты бегали, какие-то нормальные цивилизации — от силы 5—7 тысяч лет назад появились. Чтобы это проиллюстрировать, я всё хочу это до ума довести, у меня всё руки не доходят. Однажды что-то у меня тоже все эти мысли в голову шли, я создал картинку (в принципе каждый может создать) квадратик, на котором нарисован миллион точек (можно поразвлекаться и в фотошопе это сделать), тысяча на тысячу точек. Если его сделать в таком масштабе — это просто серая поверхность. Чтобы эту точку было видно, её надо растягивать на два метра. И просто достаточно посидеть, её так увеличить более или менее и ползать по этому квадрату, проникаясь, что это много реально. Получается, что линия такая это 1000 лет, грубо говоря, крещения Руси. Две нижние полосочки — это до рождения Христа нашей эры, а вот все остальные 988 полосочек — это до питекантропа. То есть, масштаб это 1 миллион лет, это до питекантропа, это уже такие люди более или менее.
XX2 ВЕК. Биологический период счёт на миллиарды идёт.
С. Д. Была такая задумка сделать такой плакат, правда, по расчётам получается, что его 2 на 2 метра надо делать, чтобы там что-то видно было (полиграфически проблематично немножко), но каждый может себе сделать этот квадратик миллион на миллион и посмотреть, что это такое вообще, чтоб осознать. Потому что как звучит, когда пишут двоечку. С этим, кстати, связана такая любопытная проблема, даже у учёных: антропологов, геологов часто проскакивает, когда геологи дают датировку, скажем там, 1,767 тысяч лет, а потом 1,767 это как-то сложно, давайте мы это округлим 1,770 тысяч, потом 1,780, это же 1,8, а 1,8 это ж 2 фактически по правилам округления. И было 1,7, стало 2. А если подумать, это 200 с чем-то тысяч лет как бы мы так округлили лихо. 200 тысяч лет с лишним — больше, чем сапиенс существует, с запасом причём. И округлять циферки не надо геологические, которые если уж геологи дали такую цифру, вот до последней запятой лучше её прямо и соблюдать, потому что когда речь идёт о миллионах, когда мы округляем после запятой, значит, мы десятки, сотни тысяч округляем лет, а если это про десятки и сотни миллионов, это мы лихо округлим несколько миллионов лет — это больше, чем все австралопитеки существовали вместе взятые.
XX2 ВЕК. За эти сроки многое может измениться.
С. Д. Да, это получается погрешность этого округления больше, чем вся наша история вместе взятая.
XX2 ВЕК. Если даже посмотреть, сколько за сто лет поменялось, это уникально для истории, но тем не менее…
С. Д. Поменялась не совсем, конечно, биология…
XX2 ВЕК. Не биология, я имею в виду, как поменялась жизнь в общем и целом. Состояние планеты при этом ведь тоже очень сильно поменялось, хотя человек генетически, можно считать, не изменился, но как он поменял облик планеты за эти сто лет, как он радикально повлиял на то, как она функционирует.
С. Д. И возвращаясь к вопросу: почему ящерицы не рождают кур, а обезьяны людей — но вот посмотрите на эти миллионы и подумайте: сколько там было поколений? 25 точек отсчитаете — это поколение. Сколько там их в одной полосочке только будет. И они рождают других, но просто ящерица всегда будет рождать ящерицу, но иногда чуть-чуть другую ящерицу, а когда мы это умножим на сто тысяч поколений, глядишь, у неё уже и перья появились, всё как надо у неё. Эволюционные изменения они происходят не быстро с точки зрения конкретного индивида, поколения даже и нескольких поколений даже. Но с точки зрения геологического масштаба — это, конечно, мгновение. То есть, если мы те же миллиард лет обозначим одной точкой миллион лет, то это у нас будет тысяча точек, а когда одна точечка — это миллион. Это значит, тысяча на тысячу точечек, точек, которые… просто какие-то безумные цифры, и в человеческий мозг они не помещаются просто. Известны психологические такие вещи, что разные люди на раз запоминают от 3 до 7 неких предметов, если на стол накидать, ну, больше семи мало кто запоминает, а тут миллионы и десятки миллионов лет. Поэтому первые прямоходящие существа они появились семь миллионов лет назад, это первое более или менее такое прямохождение, ну, такое ещё не весьма. После чего они как минимум 3 миллиона лет подряд учились ходить на двух ногах. Это тоже стоит помнить, когда мы говорим: обезьяна вышла из леса и стала двуногой. На самом деле этот переход занял 3 миллиона лет, о которых мы, честно говоря, довольно мало знаем. То есть, у нас есть находки, есть скелеты, черепа, но хотелось бы на 3 миллиона лет чуть побольше, в общем-то, иметь. Но, тем не менее, у нас есть куча всяких данных по палеоэкологии, по фауне, по флоре и так далее, и мы более или менее понимаем, почему это происходило. Но людьми явно их при этом назвать ещё никак нельзя. То есть, это двуногие, ну и что, тушканчики тоже двуногие, кенгуру тоже двуногое, какая-нибудь кенгуровая крыса есть, курица, в конце концов. А в последующем, соответственно, были другие изменения. И если всё это немножко подытожить, то антропологи давно пришли к идее так называемой гоминидной триады, то есть, три комплекса признаков, которые определят собственно человека, как человека, причём по отдельности они не работают, только в комплексе: это прямохождение, это трудовая кисть, приспособленная к изготовлению орудий труда другими орудиями труда — это такая немножко хитрая комбинация, но тем не менее…
XX2 ВЕК. Это расшифровать надо будет чуть дальше, почему именно так вообще, хорошо бы узнать, почему.
С. Д. И третье — это большие наши мозги и всё, что к ним прилагается: культура, которую мы видим в виде археологии и так далее. Вот это три таких базовых комплекса, которые собранные вместе, дают более или менее человека и, понятно, разумность — самое важное, но без двух предыдущих она не работает.
XX2 ВЕК. Ну вот про кисть, второй признак. Про прямохождение нам уже понятно вполне, потому что страус он тоже ходит на двух ногах, но он совершенно точно на человека не похож. Почему кисть именно такое сложное определение? Ведь явно сначала исторически появилось какое-то более простое, что просто кисть приспособленная, и что-то ведь подвигло уточнить?
С. Д. Потому что на самом деле орудия труда используют куча разных животных: осьминоги что-то там корячат, каких-то крабов выковыривают палками из щелей, ну, щупальцами своими палками вот они там что-то делают, обломки из какого-нибудь коралла могут складывать; пресловутые стервятники бросают камни на страусиные яйца, ну, камень — это орудие труда, в общем, поднимают — бросают; бобры строят (ну, как бы не совсем это орудие, но строение вполне себе тоже вариант артефакта: плотины, хатки как бы это всё очень сложно); в конце концов, любая птица гнёзда вьёт. Но при этом у них могут быть приспособления для использования чего-то, ну, какие-нибудь пресловутые дарвиновы вьюрки на Галапагосских островах, у них разные формы клювов. Наблюдение формы клювов, собственно, для Дарвина было толчком к развитию теории вообще всей естественного отбора. И вот среди них этих вьюрков есть один вид, который иглами кактусов выковыривает насекомых из каких-то там дырок. И у него клюв приспособлен в принципе хватать иглу кактуса, то есть, это орудие у него для использования орудий. Но он не изготавливает орудие другими орудиями. Многие существа используют орудия, но никто не изготавливает их с помощью других орудий, хотя изготавливать орудие могут, например, шимпанзе — они могут обгрызать какие-нибудь веточки, чтобы ловить термитов из термитника. Они их там размусоливают, чтобы они такие пушистенькие были, чтобы больше термитов нацепляло. Причём некоторые размусоливают, некоторые нет — там у них культура есть. Некоторые шимпанзе (недавно вот наблюдения были) они обгрызают палки зубами, получаются такие дротики, и охотятся на галаго, в дупла тычут ими — это по всем признакам изготовление орудия труда, но они их изготавливают своими частями тела, то есть, зубами, руками, как-то вот так. А настоящие орудия труда, ну, мы же хотим, чтобы мы отличались от обезьян, то есть, в принципе понятно, что с точки зрения природы, там какой-то границы нет, но нам хочется отличаться, и поэтому мы находим такой признак, который нас уже так надёжно отличает, и этот признак тот, что мы изготавливаем орудия другими орудиями, и чем больше этих уровней, тем выше наш уровень. То есть, мы берём булыжник, делаем что-то одно, этим другим делаем что-то другое и в итоге доходим до космического корабля, который улетает в космос. Чем больше таких, тем выше наш уровень. Но даже самый примитивный чоппер, какой-нибудь там убогий-убогий булыжник с несколькими сколами, он всё равно сделан другим отбойником, другим камнем, то есть, мы используем два орудия: одним из них мы делаем другое орудие. Отбойник может быть не сильно сам обработанный, но тем не менее мы одним артефактом обрабатываем другой. И вот это человеческая такая фишка. И поскольку начало трудовой деятельности — это обработка камня, по крайней мере нам так кажется, то есть, до этого они всякие палки делали, потому что шимпанзе их используют, но про это мы ничего не знаем, и археологически мы видим появление каменной индустрии 2 миллиона 600 тысяч лет назад, может чуть пораньше. Камень обрабатывать трудно, и поэтому первые, кто этим занимались, какие-то предки хомо, или такие почти уже совсем хомо, у них рука была ещё такая, строго говоря, австралопитека, она, конечно, не как у шимпанзе уже, но она приспособлена для того, чтобы зерно всякое собирать, с кустов ягоды рвать, корешки выкапывать, может палкой-копалкой что-нибудь там выковырять. Они этими своими не очень трудовыми руками, у которых никаких адаптаций к труду не было, делали эти чопперы. Но те, кто делал это хорошо, они получали некое преимущество, потому что у них получались камни с острыми краями, они лучше срезали мясо, им надо было меньше жевать, они тратили меньше энергии, лучше выращивали детишек и эти свои гены «хорошерукости» передавали в следующие поколения. Те, кто был криворукий от рождения, обезьяноподобный, он плохо делал чопперы, меньше ел, соответственно, меньше плодился, меньше детишек у него выживало, и как-то вот его гены исчезали потихоньку. Но поскольку первые изготовители орудий они от этого не сильно-то зависели, они могли и руками кого угодно порвать и зубами что угодно обгрызть, то вначале отбор был не ахти какой, поэтому у нас древнейшее орудие 2 миллиона 600 тысяч лет назад, а комплекс трудовой кисти такой морфологической, где мы видим всякие там шпынёчки, чтобы там орудиями пользоваться — это 1 миллион 420 тысяч лет назад. То есть, на самом деле прошло больше миллиона лет для того, чтобы кисть стала приспособленной для изготовления орудия труда. Это такой хороший отбор, который шёл миллион лет, про который мы не очень много знаем, но орудий у нас полно, там костей — с этим проблема, потому что кисть она вообще плохо сохраняется, но находки есть, тем не менее, и ранние и поздние, и поэтому мы знаем, что хомо хабилис, который человек умелый, и жил 2 миллиона лет назад, полтора миллиона лет назад, у него кисть некоторые черты трудовой кисти имеет, а некоторые не имеет на самом деле и, строго говоря, полный комплекс там не трудовой вовсе даже, то есть, хомо хабилис он имел ещё не трудовую кисть, как это ни странно.
XX2 ВЕК. Но в устройстве кисти какие-нибудь характерные черты есть именно человечески приспособленные, которые может понять не тот, кто занимается анатомией, а вот просто. Там может большой палец как-нибудь расположен.
С. Д. Ну, это можно на своей кисти банально посмотреть. Хорошо бы ещё рядом посадить шимпанзе и на ней посмотреть, но шимпанзе есть не у каждого, но если посмотреть просто на своей, то у нас большой палец большой, потому что если мы его приведём к остальным, то он почти достигает сгиба указательного пальца. У шимпанзе он вот такой будет, в 2 раза буквально короче. У нас большой палец противопоставляется остальным, это обеспечивается седловидным суставом такой вот формы, когда у нас сустав может гнуться в двух направлениях, а вращаться не может. Это нам даёт возможность противопоставить большой палец, и при этом он не прокручивается, если мы берём что-то тяжёлое. То есть, мы фиксировано держим что-то тяжёлое, ну, камень, которым мы долбим другой камень, вообще кисть сделана, чтоб долбить камень об камень на самом деле, то есть, всё остальное это как бы фигня, главное — дубасить камнем об камень. И надо его прочно держать, чтобы не прокручивалось. Вот это седловидный сустав, и он у нас может прикоснуться к любому другому пальцу, и все пальцы мы можем свести в одну точку, это так называемый точечный захват. На самом деле это не совсем уникальная особенность человека, потому что, как показала практика, макаки тоже так могут, но они этого не делают, им это не надо. То есть, они в принципе способны, чтобы там что-то взять, но они редко это применяют, у них всё-таки задача немножко другая. У нас расплющенные кончики пальцев, то есть, дистальные фаланги, вот эти последние косточки на пальцах, они у нас широкие, короткие и плоские, чтобы что-то взять и держать прочно и ровно. Если посмотреть на обезьяну, у них будут узенькие и тоненькие кончики пальцев, особенно на горилле это здорово видно, если в интернете посмотреть, у них пальцы треугольные, как морковки, они очень несуразно выглядят: они такие толстые, а к концу сужаются, но зато за ветки хвататься самый раз. У нас пальцы прямые, то есть, они у нас ровненькие, мы, если выпрямим, мы чуть ли не назад можем загнуть, но мы можем выпрямить, что он реально прямой. А у обезьян каждая отдельная фаланга немножечко изогнута, а суммарно их три, получается крючок. Если шимпанзе или горилла полностью выпрямляет пальцы, всё равно они у неё кривые получаются, и это удобно, чтоб хвататься за ветки, но чтобы что-то брать — оно как-то не очень получается. У нас кисть короткая и широкая, чтобы площадь была большая, и чтобы сцепление было, чтобы у нас ничего не выскользнуло. И ещё специфические вещи, которые на своей руке незаметны, но на костях это видно: вот у нас, например, третья пястная кость, к которой средний палец крепится, и на её основании есть шиловидный отросток — такой треугольный выступ, который вклинивается между костями запястья, чтобы оно у нас в сторону не болталось, потому что у обезьяны всё там ровно достаточно, у неё задача — ухватиться, раскачаться и отпустить, то есть, у неё кисть должна гулять справа налево в стороны, и никакие шиловидные отростки мешать не должны. А у нас должно заклиниться, что мы взяли и держим, чтоб ничего никуда не болталось. И у нас так называемое силовое запястье, и этот признак и там другие в это входят, оно у нас широкое, прочное и не вихляет особенно, достаточно подвижное и более или менее жёсткое — это вот комплекс трудовой кисти. Вообще кисть бывает очень разная: у обезьян, чтоб за ветки хватать, иногда какие-то варианты хитрые бывают, как руконожки, чтоб выковыривать каких-нибудь червяков из дупла длинным пальцем, а у нас такая. С другой стороны, чудесным образом наша кисть очень примитивная, то есть, если посмотреть количество костей, их расположение общее, конфигурацию, то наша кисть примитивнее, чем у лягушки. То есть, у нас какой-нибудь там ихтиостеги по некоторым параметрам ближе, чем у современных лягушек, которые, казалось бы, амфибия, и вроде она должна быть ближе, ан нет, мы как-то умудрились в кисти донести примитивность. Более того, даже если с шимпанзе сравнивать, у шимпанзе по некоторым параметрам кисть больше отличается от нашего предка, чем наша. Проконсулы, которые наши общие предки с шимпанзе, они ходили с упором на кисть, то есть, они там не на фаланги пальцев, а вот на ладонь опирались. И у них была такая сходная обезьянья кисть, такая примитивная, никакая, мягко говоря. И в последующем наша примерно такой же и осталась. То есть, вот этот трудовой комплекс добавился, но так сильно позже, прям скажем, а общая конфигурация та же самая. Но у шимпанзе, у гориллы и у орангутангов, кстати говоря, у них совершенно по-другому всё поменялось, то есть, они стали ходить с опорой на согнутые фаланги пальцев, и это поменяло у них кучу всяких параметров, то есть, сами эти фаланги пальцев, пястные кости, запястье, лучевую кость, к которой всё это в итоге крепится, там чуть ли не локтевой сустав — у них вся кисть другая, включая, допустим, то, что у гориллы, например, на тыльных сторонах пальцев нету шерсти и там мозоли и папиллярные узоры, как у нас на передней стороне, а у них вот на этой стороне, потому что они опираются. И по этим параметрам это вообще новое слово в строении кисти, то есть, у них более продвинутый вариант, чем у нас (если за продвинутость считать отличие от исходника). А у нас трудовая кисть, ну, седловидный сустав, в принципе он не только у нас, прямо скажем. Сплющенные какие-то фаланги, ну, прямые, мало ли у кого они там прямые. То есть, смотря на какие признаки мы будем смотреть. Это тоже вечно такая проблема, что люди склонны, конечно, смотреть, чем мы превосходим всех других, представляя, что мы такие крутые. А вообще мы много чем не превосходим, и у нас масса всякой примитивности сохраняется.
XX2 ВЕК. Ну а третий пункт это, соответственно, мозг.
С. Д. Да.
XX2 ВЕК. То, чем человек всё-таки может гордиться, по сравнению со всеми остальными, потому что тут, я так понимаю, отличий гораздо больше от изначального предка, чем из любой у доживших до наших времён обезьян.
С. Д. С мозгами интересно, потому что мозги, как ни странно, с одной стороны они вроде как определяющий признак для вообще приматов, то есть, приматы, если с другими млекопитающими смотреть, они отличаются как раз большими мозгами, сложным поведением, а с другой стороны, если смотреть на конкретные хронологические этапы и на какие-то конкретные группы обезьян, то мы с удивлением видим, что всё время вначале менялись зубы, потом менялись конечности, и последним менялся мозг. То есть, во всех группах: при появлении приматов в целом, при появлении обезьян, при появлении человекообразных обезьян, при появлении человека — то же самое, то есть, вначале меняется зубной комплекс, потом у нас локомоция (ручки- ножки), а мозги по остаточному принципу, хотя, казалось бы, это вроде самое главное. И поэтому когда австралопитеки уже давно ходили на двух ногах, уже вышли в саванну, афарские австралопитеки, допустим, 3,5 миллиона лет назад, 3 миллиона лет назад, они уже давным-давно шлялись по саванне, они руками что-то там такое по мелочи делали, орудия уже начинали некоторые изготовлять, а мозги у них были ещё по сути дела обезьяньи. И австралопитековы мозги от современной шимпанзе ничем принципиально не отличаются, ну, немножко подлиннее, относительно побольше, хотя абсолютно то же самое, в принципе, если в граммах мерить, в процентах побольше, потому что сами австралопитеки мелкие были. И по интеллекту, видимо, это те же самые шимпанзе, никаких свидетельств какого-то там интеллекта их у нас нет совершенно. А потом, примерно 2,5 миллиона лет назад, плюс-минус около того, к двум миллионам лет они как-то вот резко опять же поумнели. То есть, это время примерно в полмиллиона лет или там побольше, может быть в миллион лет, когда очередной такой скачок, но это для конкретно признака мозгов, прям вот, бабац, и мозги выросли. Тут было много всяких стечений обстоятельств, которые к этому привели, но главное опять же — изменение климата, хотя есть разные точки зрения, есть куча гипотез, что там привело, но скорее всего климат сыграл, то есть, изменение климата, изменение фауны, изменение пищевой стратегии, и стало выгодно быть умным, или вернее — они стали вынуждены быть умными, то есть, у них был выбор: либо вымереть, либо стать умными — это как с любым эволюционным изменением: либо ты тушканчик и начинаешь классно прыгать, либо тебя кто-то съедает; либо ты, как там дельфин, начинаешь классно плавать и эхолокацией заниматься, либо ты сдохнешь. И здесь тоже: либо ты умный, либо ты помер. Но и большая часть благополучно вымерла, как это обычно бывает в таких ситуациях. А хомо вот стали умными, что характерно, некоторые выбрали третий вариант, появились в это же время парантропы, массивные австралопитеки, которые сильно умными, видимо, не стали, хотя орудия видимо-таки изготавливали иногда, зато стали растительноядными, они стали много есть и стали покрупнее, помассивнее, типа такой гориллы, только двуногой, которая где-то в зарослях ходит, что-то жуёт без конца, ну и потенциально умная, мозгов-то достаточно много, 500 грамм, но как-то не проявляет себя. То есть, я думаю, если сейчас парантропа поучить в каком-то виде, его наверно можно научить языку жестов, причём у него лучше, чем у гориллы будет получаться. Причём на тот момент кисть парантропа была круче, чем у нас, кстати говоря, они по этому признаку наших предков обогнали, и мозги поначалу у них были не меньше уж точно, но они стали вегетарианцами и все вымерли. А наши предки стали есть много мяса, и для чего и орудия стали изготавливать. То есть, орудие — это была вынужденная мера, потому что содрать мясо с костей, а если это какая-нибудь антилопа, там мясо вообще жёсткое, это не свинка из супермаркета. И там солнце шпарит, это всё гниёт со страшной силой, и гиены ещё бегут, то есть, надо быстро-быстро всё это срубать и утащить, чтоб тебя ещё самого не съели по пути. И тут уж кто быстро делает орудие, тот молодец. И у них начинается сразу эволюция орудийной деятельности, социального общения, потому что надо много общаться, надо координировать усилия, чтобы эту антилопу поймать или найти уже в готовом виде в свежем, или там отогнать гиен, или убежать от гиен, или от леопарда какого-нибудь спастись, а ещё и саблезубые тигры не до конца вымерли на тот момент, то есть, надо как-то больше контачить с соседями, взаимопонимание развивать и в принципе, видимо, и начатки речи туда относятся. Это конечно речью мы бы не восприняли наверно, что они там бубнили про себя, но смысл тот же самый — некая коммуникация, звуковая, скорее всего, хотя есть версия, что может быть вначале и жестовая больше была. И это вот был такой толчок, который занял тем не менее тоже миллион лет. Если первое орудие — 2,6 миллиона лет, а мозги преодолевают мозговой Рубикон так называемый, это вот размер мозга, отличающий нас от обезьян, нормального человека от микроцефала, то есть с патологически уменьшенным мозгом и таких более или менее приличных гоминид от таких ещё не совсем приличных. Мозговой Рубикон обычно называется в грамм 700—800. И мозговой Рубикон был преодолён уже ко времени где-то полтора миллиона лет назад или позже даже, там 1,4 миллиона лет назад, что-то около того. То есть, опять же больше миллиона лет понадобилось, чтобы вот этот очень бурный рост мозга догнал наконец до минимума современного человека, потому что если у австралопитеков 500 грамм, это мегаинтеллектуальный какой-то австралопитек, в Хадаре там есть (AL 444-2в), там 500 грамм, прям вот такой вот австралопитек. Это кстати один из самых поздних, 3 миллиона лет. А у хабилисов у них там было 420, 500 с чем-то, 600 с чем-то, есть 750 — это тоже мегаинтеллектуальный уже. А эректусы, которые где-то 1,4 миллиона лет назад или там попозже появляются, у них уже там 700, 800, 900, 1000 граммов — уже вполне прилично. У современного человека даже глазом увидели бы, что это как-то немного, а для них это вершина эволюции. Для этого понадобился миллион лет. Тут проблема в том, что в моменты вот таких изменений (это же меняется и климат, и меняются геологические всякие условия накопления осадков) часто так бывает, что именно на этот период приходится не особо-то богатое накопление осадков, или мы можем не найти эти места. Поэтому этот момент сейчас изучен очень плохо, я его лично для себя называю «загадочный миллион», между тремя миллионами лет и двумя миллионами лет у нас есть находки, но их очень мало, и они все ближе к двум миллионам лет теснятся. А что было между тремя и тремя с половиной — вообще почти ничего не знаем. У нас орудия появляются чуть попозже, а кто там жил, на что он был похож… Есть несколько там черепа, зубы, какие-то челюсти, но хочется побольше, чтоб как-то картину лучше представить. И туда сейчас направлено внимание многих антропологов, и копают, находки появляются. Вот в прошлом году в Леди-Герару нашли челюсть, которая вроде как австралопитек, но такой шибко-шибко продвинутый австралопитек, и он позже австралопитеков, но до хомо — это как раз самая такая вкусная вещь. А ещё сейчас анонсирована находка трёх скелетов как раз из этого интервала, прям скелетов, но они ещё не опубликованы, видимо. Кто-то там корпит, пишет статьи, но никому ничего не показывает, потому что надо выпустить потом кучу статей.
XX2 ВЕК. Тут у меня в связи с этим вопрос. Опять же часто люди, которые сомневаются в теории эволюции, они уверены, прям неоднократно это говорили: да ладно, что они там восстановили, нашли там три черепа и сделали далеко идущие выводы. Какое вообще количество вот примерно находок, во-первых, предков человека, а, во-вторых, всех находок живых существ. Порядок величины.
С. Д. Всех находок миллионы. Я вот сейчас, например, готовлю новое издание своей книги по австралопитекам, поэтому у меня вот эти цифры в голове. В Хадаре за не все годы раскопок найдено 62, по-моему, нижние челюсти афарских австралопитеков. Это одно местонахождение не за все годы раскопок с большим достаточно интервалом времени, но по ним можно видеть прям внутреннюю эволюцию, то есть внутри этих афарских австралопитеков на этих 62 челюстях можно построить неплохой график, где видно, что у них челюсти, зубы увеличивались от ранних к поздним, потом снова уменьшались. И у нас таких находок суммарно, если вот взять от первых прямоходящих, от сахелантропа, 7 миллионов лет до сапиенса — это будут многие сотни находок, наверно тысяча. Смотря ещё, как считать: по индивидам, по фрагментам. То есть, если в одной пещере Диналеди или Райзинг Стар, где хомо наледи нашли только-только, там несколько тысяч костей, правда, там индивидов всё-таки меньше, это в основном фрагменты, но это в одной пещере на квадратном метре, раскопанном из девяти, которые ещё никто не копал. То суммарно, в Южной Африке, например, в Сварткрансе и Стеркфонтейне там порядка двух тысяч зубов найдено. Это вот если по зубам считать. Там индивидов наверно поменьше будет, потому что многие зубы одному человеку принадлежат, но это как бы несколько тысяч, а статистика там ё-моё какая. Ну, с целыми черепами обычно всё-таки напряжёнка, конечно, потому что если речь идёт об австралопитеках, о хабилисах, о временах там в 2 миллиона, в 3 миллиона — вероятность, что сохранится целый череп, когда он вот такой, в принципе, если он ещё и хрупкий, она не очень-то велика. Ну, и плюс ещё там какие-нибудь масаи гоняют стада, там были же прецеденты, когда приходят антропологи и находят растоптанный вдрабодан череп, потом его вот по таким кусочкам собирают, то есть, явно лежал целый череп, но за день до этого масаи прогнали стадо, и его весь растоптали в труху. И вообще страшно подумать, сколько их там было потоптано, но с другой стороны, сколько их там есть, если всё равно находят, и каждый год находки есть новые. В настоящий момент (я уже много-много раз повторялся, но ещё раз повторюсь) одна из главных проблем палеоантропологии это то, что даже специалисты не знают всех находок, потому что их так много, что их нереально знать. Я вот всю сознательную жизнь ещё со студенческого возраста создаю каталог этих древних находок, просто для себя я это начал делать, сейчас у меня уже 6 книжек вышло на эту тему, и я новые издания сейчас готовлю, потому что всё никак я их не соберу все. В этом году только что я выпустил про кроманьонцев книжку, наконец-то, как бы последние, но пока я их писал, устарели первые, потому что столько всего накопали, что мне уже неприлично переиздавать репринт, потому что там несколько видов открыли. И этих находок сотни и сотни.
XX2 ВЕК. То есть, проблема прямо противоположная: не слишком мало, а слишком много.
С. Д. В общем-то, да, всегда хочется больше, понятное дело. И для какого-то конкретного интервала времени, допустим, с 3 до 2,5 миллионов — там немного, у нас там несколько челюстей, зубов, ну, хотелось бы больше. Между 7 и 6 миллионами лет тоже небогато, прям скажем. Но с другой стороны, если мы смотрим, что 7 миллионов лет назад и 4,5 миллиона лет назад они в принципе-то почти одинаковые. У нас есть 6 миллионов лет назад они тоже плюс-минус такие же, то мы найдём их 20 штук, они будут все такие же, и ничего нам не поменять. Так для сравнения самая большая сводка по современным пигмеям по краниологии по черепам включает, если я сейчас правильно помню, 72 черепа. Это мировое знание о черепах пигмеев. Это самая грандиозная сводка 72. Больше у нас нет в принципе. Это современные пигмеи, которые живые, головы им рубить я не призываю, но какие-то могилки где-то есть — у нас нет данных. А кто знает, например, как выглядит череп современного русского? Казалось бы, у нас 100 миллионов русских, а если на планете считать, то ещё больше, и при этом где взять черепа современных русских? Их в могилах хоронят, они там лежат. То есть, в лучшем случае с XVIII века мы ещё понимаем, ну, древнее XVIII века это уже непонятно кто, — можно раскопать. А позже XVIII века у нас почти нету данных, потому что люди лежат в могилах тихо-мирно. Антропологи, археологи тоже люди, они не копают свежие могилы. И поэтому современных людей иногда мы, на удивление, хуже знаем, чем австралопитеков. То есть, про афарских австралопитеков мы знаем больше, чем про пигмеев, реально, у нас статистика больше, всё у нас лучше изучено. Тем более ещё стоит обратить внимание, что на австралопитеков брошено много внимания, то есть, какую-нибудь височную кость австралопитека — может, в штуках их и меньше, чем пигмеев — но их там облизали уже до таких тонкостей, что там ужас какой… А кто смотрел на височную кость пигмея? Ну, как бы он сапиенс, ну что там? А может там есть что-нибудь такое эдакое, но никто просто не смотрел, потому что это никому не интересно. Так что со статистикой у нас всё в порядке. Другое дело, что всегда хочется больше. И конечно в голове антрополога всегда есть такой гвоздь, что выборка начинается с сотни, потому что если у нас количество наблюдений меньше 100, то, значит, один индивид — больше процента. И если он больше процента, то погрешность наблюдения очень большая. Но спасает то, что, во-первых, жизнь была настолько нелёгкой, что всякие уродцы не выживали, и скорее всего, если уж мы имеем скелет взрослого, то он нормальный будет, без всяких отклонений ужасных, ну и оно, в общем-то, оправдывается, то есть, они более или менее штампованные почти всегда. И даже на больших интервалах времени, потому что постепенно изменения могут идти, но какие-то существенные они не сильно большое время занимают, и если у нас есть афарские австралопитеки от 4 до 3 миллионов, ну, можно ещё найти там 100 штук, но мы уже итак знаем, что они такие, и новые находки что-то такого суперпринципиального не добавляют. То есть, ну находим ещё зуб, ещё челюсть, бедренная кость — в принципе это уже то же самое. Хочется всегда больше, ещё, ещё и ещё, вдруг что найдём, и периодически находим, там вот эти хомо наледи, седибы (имеется в виду австралопитек седиба — прим. XX2 ВЕК), там ещё кто-нибудь. Приятно, что общая картина у нас уже более или менее стабильная, уже перевернуть все представления об антропогенезе и что-то там доказать, что мы произошли от другого вида — это сейчас практически непредставимо. В некотором смысле даже грустить приходится о былых временах. Потому что хорошо было Вейденрейху, он мог придумать гигантоидную гипотезу: а вот люди возникли из гигантопитеков, — допустим, или Кёнигсвальд придумал: мы возникли из гигантопитеков и всё время уменьшались. А сейчас уже так не пофантазируешь, потому что мы точно уже знаем, что нет, мы не произошли от гигантопитеков.
XX2 ВЕК. Но с другой стороны возможности всё равно остаются.
С. Д. Ну, остаются, но…
XX2 ВЕК. Просто не идти с ними в научное сообщество. Надо написать книжку «Мы произошли от водной обезьяны» — и сразу в издательство, не надо к учёным, они плохого насоветуют, сразу в издательство!
С. Д. Да так оно, в общем, и происходит периодически, но с другой стороны, радует, что интервалы временные суммарно они гигантские, и планета-то не маленькая на самом деле, поэтому всё время что-нибудь такое прикольненькое появляется. За последние 10 лет была открыта куча видов, то есть, в принципе сейчас экспедиций-то полно, и количество видов, открытых за последние 20 лет, больше, чем за всё предыдущее время, вместе взятое — там с середины XIX века от первых неандертальцев находки. И буквально в прошлом году было описано два вида за один год: австралопитек дейремеда в Восточной Африке и в Южной Африке — хомо наледи. Два вида за один год. А есть же ещё всякие там из более ранних: седибы, хоббиты, есть ещё малоизвестные находки, я хочу как-нибудь однажды замутить лекцию или презентацию про всякие такие экзотические вещи, которые периодически находят, и там учёные скрывают. Какой-нибудь человек из Кавалло, человек из Нармады…
XX2 ВЕК. Я даже не знаю этих.
С. Д. О-о-о, там есть интересные вещи. Какой-нибудь там Иво Элеру то есть, есть такие находки, которые таким бельмом лежат. На них смотришь: блин, что это такое вообще и куда его совать? Ну, так покумекав, можно в принципе понять, куда его совать. Но на первый взгляд так периодически смотришь: ё-моё. И планета большая, времени прошло много, могли возникать очень экзотические варианты, периодически мы их находим, и это радует, и ещё сколько мы их найдём. То есть, каждый год находим — планета большая, ещё будет.
XX2 ВЕК. Вернёмся к переходу от обезьяны к человеку, хотя меня это всё время немного смущает, потому что человек это вроде тоже обезьяна, поэтому к переходу от совсем обезьяны к продвинутой обезьяне. Вот эти три признака, и уже стало понятно, что первые два, то есть, прямохождение и устройство кисти — они опережают развитие мозга. Но вот эти стадии, которые мы ещё в школе проходили, от австралопитека через человека умелого и так далее и так далее. На какой стадии, какие признаки уже присутствовали? И в какой степени присутствовали?
С. Д. У австралопитеков было прямохождение — всё. Кисть у них была не трудовая, мозги были обезьяньи, совсем обезьяньи. У хабилисов начался бурный рост мозга, и начала складываться трудовая кисть. Ну, где-то на исходе хабилисов кисть стала трудовой, мозги достигли мозгового Рубикона, но это ещё не человеческий мозг, то есть, даже у питекантропов, которые жили миллион лет назад, хорошо так после хабилисов, у них килограмм мозга, у нас почти полтора, ну, полтора это так, гордо, ну, 1350 грамм по больнице в среднем, у кого больше, у кого меньше. Но размер это не всё ещё, потому что строение менялось довольно существенно. И тут показательно, что иногда данные по строению мозга, они оказываются важнее, чем по строению черепа. Вот, например, по теменной кости отличить эректуса от хомо гейдельбергенсиса мы, строго говоря, не сможем. А по строению теменной доли сможем. То есть, там был некий скачок между эректусами и гейдельбергенсисами, это порядка полмиллиона лет назад, где-то плюс-минус, когда теменная доля вдруг неожиданно увеличилась, так прямо хорошо увеличилась, на глазах заметно. Примечательно, что в это же время мы не особо видим, чтобы культура поменялась. То есть, это была ашельская культура, только у питекантропов это так называемая ранняя ашельская культура, а у гейдельбергенсисов средняя и поздняя, особенно поздняя ашельская культура. И на первый взгляд, в принципе, там то же самое, то есть, такие каменные рубила по форме и по размеру с ладонь где-то, но если вникать в тонкости, видно, что там существенная разница, потому что у первых этот ашель такой кривой, то есть, там кривой режущий край, сколы какие-то все разнородные, разного размера: где большой, где маленький. А поздний ашель — там идеальные рубила, то есть, на них любо дорого смотреть, они прям такой сердцевидной формы бывают, треугольной и они прям так филигранно выделаны, там много-много старались. И самые совершенные имеют трёхмерную симметрию, когда мы и так видим: она ровненькая, так видим: ровненькая и так видим: она тоже ровненькая. И тут надо постараться очень-очень сильно. Ко времени где-то 350 тысяч лет назад начинают активно использовать огонь, может быть до этого использовали периодически, но не много. То есть, древнейшие возможные следы использования огня это аж миллион семьсот тысяч лет назад, первые хабилисы по сути, но там не доказано и много сомнений, как-то очень невнятно. А вот со времени 350 тысяч лет повально начинается использование огня, то есть, что-то у них вот такое сместилось, и как раз в частности теменная доля у них увеличилась, лобная доля стала более выпуклая, появляется какое-никакое искусство с полмиллиона лет, ну, вначале это какие-то царапульки, питекантроп на ракушке выцарапал зигзаг такой акульим зубом, кто-то там насечки какие-нибудь на ребре там нарубал, какой-нибудь крестик на нуммулите, ещё что-нибудь такое — это первые какие-то невнятные следы искусства. Но где-то полмиллиона лет назад это так еле-еле появляется, и ко времени порядка 300 тысяч лет оно как-то вот раскручивается. Вообще, чем больше я на эти изменения культуры смотрю, тем больше проникаюсь, что ко времени 350—400 тысяч лет комплекс сложился, вот где-то здесь мы люди, но морфологически это ещё не люди. То есть, это хомо гейдельбергенсис, если здесь такого посадить, все бы от него шарахнулись. У него мощные надбровья, лоб покатый, рожа громадная, зубы здоровенные, нос вот такой ширины, причём роста они вполне такого современного, то есть, это не какие-то там гигантские гориллы, а у него узкие плечи, не такие уж они и мощные были, особенно африканские, в Европе они там коренастенькие были, а в Африке они там узкоплечие, узкотазые, с грудной клеткой какой-то хиленькой, но с такой вот головой (большой). А в культуре прогресс на самом деле, как ни странно. И мозги где-то ко времени 300—400 тысяч лет приобретают размер 1300 грамм. У нас 1350, там 1300 в среднем, потому что и у нас есть разброс, и у них есть разброс. То есть, индивидуально некоторые индивиды были с такими же по размеру мозгами, как у нас. А строение всё ещё не то, то есть, лобная доля всё ещё приплющенная, теменная доля тоже довольно покатая, плоская, зато и выступ побольше. Потом, соответственно, ко времени порядка 100 тысяч лет назад или около того мозги наконец становятся большие, и даже больше, чем у нас в принципе, и затылок расширяется, в общем, мозг как-то вширь пошёл. То есть, до этого он в длину увеличился, в высоту немножко, а тут что-то его попёрло вширь. Вопрос ещё, почему: какие-то может подкорковые ядра — без понятия, потому что мы можем только внешнюю форму оценивать, что внутри было — трудно сказать. Но в культуре появляются украшения даже раньше, там у неандертальцев 130 тысяч лет назад индивидуальные украшения, такие замечательные ожерелья из когтей орланов, допустим. В Африке и на Ближнем Востоке появляются личные украшения в виде ракушек продырявленных, чтобы всякие бусики вешать, это Схул, Кафзех, там ещё всякие места — это вот украшения, причём они эти ракушки тащили с моря, а пещеры-то они не на берегу находятся далеко, то есть, они там много километров ещё это пёрли куда-то. Это уже всё-таки некая человеческая деятельность. Появляются первые погребения, тоже порядка 100 тысяч лет назад, причём у сапиенсов круче, чем у неандертальцев. Потому что у неандертальцев просто погребение, а у сапиенсов и у предков сапиенсов там уже с неким инвентарём. В Кафзехе есть, например, погребение с рогами лани и яйцом страусиным на груди. В Кафзехе с челюстью кабана в руке, вот так он зажал, то есть, это уже некая обрядность, что-то они такое там делали и что-то думали при этом, как-то хитро ориентировали. Например, вот я что-то даже в статьях не видел обсуждения, но может быть я проглядел, а если смотреть на план погребения в Кафзехе, очень показательно, что они все практически в цепочку на границе с водопещерой, там, где тень, если солнце в зените, тень падает от козырька пещеры, и вот на этой границе тьмы пещерной и солнечного света все погребения головами в сторону пещеры, то есть, они там ориентированы не по странам света, а вглубь пещеры. Тут конечно уже такая философия начинается, и доказательность стремится к нулю, но есть статистика: там их больше 10 погребений. И они все вот так вот ориентированы. То есть, мне кажется, что они что-то этим имели в виду, что мёртвый направляется: иди-ка ты в эту тьму, холод, где ничего не меняется, всё застыло, а у нас тут солнечно, весело, птички поют — что-то такое в голове у них шевелилось. В разных местах это может быть по-разному, в Кафзехе оно очень наглядно, если на плане посмотреть, и какие-то человеческие подвижки. Но вот, скажем, искусство всё ещё было примерно то же самое, то есть, какие-то там орнаменты, крестики, что-то такое невнятное. А уже такой нормальный человеческий комплекс поведения с полным набором: нормальным погребением по полной программе с какими-нибудь там бусами, какими-нибудь там жезлами начальника, искусство в виде статуэток, пресловутой Венеры верхнепалеолитической, музыка, дудочки, наскальная живопись — она как-то вдруг появляется порядка 40 тысяч лет назад, ну, с учётом того, что что-то там не сохранилось, не найдено, ну, порядка может 50 тысяч лет назад, но так массово вообще 40 тысяч лет назад, это вот попёрло как бы. И в принципе от 40 тысяч лет и дальше можно считать, что ничего не поменялось. То есть, то, что мы там в космос полетели, в принципе это всё фигня, вариации на тему пластической техники. Ну, была пластическая техника, стала ракета, но если сравнивать это с предыдущим, это одно и то же по большому счёту. Но при этом замечательно, что морфологический комплекс он не синхронен на самом деле. То есть, морфологический комплекс порядка 50 тысяч лет назад всё-таки, видимо, был даже как, заметьте, раньше, нежели культура. Тут чуть-чуть морфология обогнала культуру вроде бы. Но культура она может не вся сохранилась, и, учитывая, что современные расы расселились по планете порядка, видимо, 50 тысяч лет назад, или может чуть попозже там, ну, где-то между 50 и 45, где-то вот в этом интервале народ из Африки вышел в последний раз окончательно и бесповоротно и ушёл там в Австралию, в Америку, в Евразию — куда угодно. И при этом все современные расы плюс-минус на одном уровне находятся и, в общем, потенциально способны к любой человеческой деятельности, то, значит, тогда 50 тысяч лет назад они уже были к этому способны. То есть, если взять современного австралийского аборигена, он ничем по когнитивным способностям ни от кого другого не отличается, его можно тому же научить, — сейчас уже диких аборигенов нету. Иногда представляешь, что есть некие аборигены с копьями, которые гоняются за кенгуру — давно таких уже нет, лет 50 уже таких в принципе не существует. Правда, среди аборигенов есть такое движение, типа давайте жить, как предки, и там охотиться в буше на кенгуру, они это делают с винтовками с оптическим прицелом, они ходят в шляпах, в штанах, то есть, у них цивилизация, кроме того, что они прикалываются, — всё то же самое. Как у нас есть: давайте ходить в домотканых рубахах и столбу поклоняться, у них что-то в этом ключе. А так это обычные люди, только кожа тёмная и нос широкий. И чисто биологически и генетически уже 50 тысяч лет назад было примерно то же самое, и это нам заодно даёт масштаб скорости. То есть, получается, что 50 тысяч лет даже изоляция этих аборигенов это в принципе фигня, то есть, за миллион лет мы можем увидеть хорошие изменения, за 50 тысяч лет мы не можем увидеть каких-то существенных изменений. Это не значит, что эволюция закончилась, и что она не идёт вообще, но просто это слишком мало для того, чтобы изменения стали какие-то очевидные, большие, и какое-то значение грандиозное приобрели. Ну и в принципе, с момента 50 тысяч лет уже всё — это мы.
Ссылки
АНТРОПОГЕНЕЗ.РУ: http://antropogenez.ru/.
XX2 ВЕК: https://22century.ru/.
https://www.youtube.com/c/CenturyXxii — наш канал на YouTube.
Комментарии