Эранда Джаявикрем (Eranda Jayawickreme) родился в Лондоне, но в 1980-х — 90-х годах рос в Шри-Ланке, в один из самых бурных периодов её истории. Он был свидетелем восстания Народно-освободительного фронта и всё ещё продолжающейся гражданской войны с «тиграми освобождения Тамил-Илама».
«Было много насилия, — вспоминает он. — И меня, росшего среди бесчисленных невзгод и потрясений, часто поражало, как людям, подвергавшимся всем этим тяжёлым испытаниям, всё же удавалось сохранять выдержку».
Вряд ли стоит удивляться тому, что, когда Джаявикрем переехал в США, чтобы поступить в университет и изучать психологию, его внимание привлекла наука о человеческой жизнестойкости. Особенный интерес вызвала у него концепция «посттравматического роста», в основе которой лежит идея о том, что после тяжёлых потрясений у многих людей происходит не только восстановление сил, но ещё и позитивная трансформация их целей, действий и отношений. «То, что меня не убивает, делает меня сильнее», — утверждал Ницше (Friedrich Wilhelm Nietzsche), и у этого его афоризма, похоже, нашлось научное подтверждение.
Эта концепция притягательна уже на интуитивном уровне — и немудрено, что её популяризировали многочисленные журнальные статьи и книги, в том числе бестселлер Шерил Сэндберг (Sheryl Sandberg) и Адама Гранта (Adam Grant) «План Б» («Option B»). Однако, углубившись в изучение данной теории, Джаявикрем увидел, что истина может быть намного сложнее той, что представлена в научно-популярной литературе, и что даже многие научные исследования на данную тему могут иметь серьёзные недостатки.
Выводы Джаявикрема не категоричны, но сейчас дело всё больше выглядит так, что широкая распространённость посттравматического роста была преувеличена. Это не просто придирки или пессимистическое отрицание: это может повлечь за собой серьёзные последствия.
«В некоторых случаях нарратив о такой возможности роста может угнетать, — говорит Джаявикрем, который в настоящее время работает профессором психологии в Университете Уэйк-Форест (Wake Forest University) в Северной Каролине, США. — Он порождает ожидание того, что я должен не только оправиться от случившегося со мной, но ещё и, несомненно, стать лучше, чем прежде».
И, по мнению Джаявикрема, это давление может вызвать у некоторых людей ухудшение их психического здоровья.
Похоже, что Ницше ещё в XIX веке намекал на существование посттравматического роста (ПТР), но научное изучение этого феномена началось только в 90-х годах XX века благодаря новаторским исследованиям психологов Ричарда Тедески (Richard Tedeschi) и Лоуренса Кэлхуна (Lawrence Calhoun). Чтобы измерить ПТР, они провели опрос, в ходе которого люди, пережившие серьёзную травму, должны были ответить, как изменилось их восприятие после травмы в пяти аспектах: оценка жизни, отношения с другими людьми, новые возможности для жизни, личная сила и духовная трансформация. Затем они должны были оценить, насколько произошедшее в них изменение напрямую связано с травмой.
В качестве примера они привели слова раввина Гарольда Кушнера (Harold Kushner) о его жизни после смерти сына:
«Благодаря жизни и смерти Аарона я стал более чувствительным, более влиятельным пастырем, более отзывчивым советчиком, чем когда-либо раньше. Но я сразу бы отказался от всех этих достижений, если бы мог вернуть сына. Будь у меня выбор, я бы отказался от всего этого духовного роста и от всей этой глубины, которых достиг благодаря случившемуся с нами… Но у меня не было выбора».
Такого рода отчёты говорят о позитивной трансформации, ведущей далеко за рамки обычного выздоровления и восстановления сил.
«Посттравматический рост — это не просто возвращение к исходному уровню, это опыт самосовершенствования, который для некоторых людей имеет глубочайшее значение», — подчёркивают Тедески и Кэлхун в одной из ранних статей.
В ходе более поздних исследований найдены доказательства наличия посттравматического роста у тех, кто пережил кризисы самого разного характера, включая разрыв отношений, тяжёлую утрату, диагностированный рак, сексуальное насилие и иммиграцию из зоны боевых действий. И ПТР предстал перед учёными как поразительно распространённое явление: по некоторым оценкам, он может иметь место у 70% выживших после тяжёлой травмы.
Попутно исследователи должны были выяснить, как возникает посттравматический рост. Эми Каневелло (Amy Canevello), профессор психологии Университета Северной Каролины (University of North Carolina), США, описывает его как конструктивный процесс.
«Травма разрушает ваше мировоззрение и подрывает ваши фундаментальные убеждения, — говорит она. — И посттравматический рост, по крайней мере теоретически, является результатом ваших попыток заново выстроить своё мировоззрение таким образом, чтобы оно включало вызвавшее травму событие. Вы находите другой выход, кое в чём специфический».
Исходя из этой гипотезы, Каневелло обнаружила, что уровень посттравматического роста, как правило, коррелирует с уровнем размышлений после рокового события: чем больше человек думает о травме, тем более вероятно, что он испытает позитивную трансформацию. Сначала эти мысли могут быть навязчивыми и нежелательными, говорит Каневелло, но со временем они могут стать более управляемыми и рефлексивными. «Это позволяет вам приступить к когнитивному объединению обрывочных мыслей, чтобы осмыслить произошедшее».
Некоторые люди, рассказывая о своём посттравматическом росте, описывают невероятный прилив мужества и решимости наладить мирные отношения с нагрянувшими невзгодами. Энн Уайлд (Ann Wild) родилась с врождённым дефектом позвоночника и описывает серию травм, которые причинили ей её инвалидность и медицинские процедуры, приведшие к осложнениям, способным через несколько лет оказаться фатальными. Она участвовала в пяти Паралимпийских играх, награждена орденом Британской империи и работает реабилитологом.
«Травма разрушает ваше мировоззрение и подрывает ваши фундаментальные убеждения».
«Я постоянно росла как личность и всегда придерживалась принципов оптимистичной независимости, благодарности и доброты, — добавляет она. — Хотя я не следую требованиям какой-то религии, мой дух и моя вера в то, что я делаю в мире, и в то, чего я могу достичь, несмотря на свои недуги, глубоки и непоколебимы… Я думаю, что некоторые люди только благодаря травме обретают способность осознать скрытый в них потенциал».
Однако, признаёт Уайлд, многие люди не видят этого роста.
Позитивные иллюзии?
Учёные, которые исследуют посттравматический рост, стараются не забывать о том, что преодоление невзгод причиняет боль. «Конечно, не всё здесь солнечно и радужно, — говорит Каневелло. — Смысл в том, что вам удаётся взглянуть на дело с другой стороны, — что вы ощущаете рост, несмотря на стресс».
Однако этот смысл посттравматического роста средства массовой информации и общественность иногда теряют, сосредоточиваясь на вдохновляющих аспектах данного явления. «Эта концепция отдаёт дань весьма нереалистичному оптимизму в отношении восстановления после невзгод», — считает Джаявикрем.
Но в наибольшей степени его беспокоят конкретные научные методы, лежащие в основе исследования посттравматического роста, и способ, которым чаще всего измеряют этот рост, — проблемы, недавно рассмотренные им в книге, написанной для Oxford University Press. В том, что некоторые люди после травмы переживают позитивную трансформацию, Джаявикрем не сомневается, но полагает, что недостатки методов исследования побуждают нас переоценивать вероятность такого развития событий.
Одна из проблем заключается в том, как сформулированы пункты опроса. Почти во всех исследованиях используется «Опросник посттравматического роста» (ОПТР), в котором участников просят, ознакомившись с рядом утверждений, описывающих потенциально позитивные изменения, сообщить, как часто они их испытывали, используя цифры от 0 («Кризис не вызвал у меня этого изменения») до 5 («Кризис вызвал у меня это изменение в очень яркой форме»).
«Вы не можете сообщить об изменении к худшему», — отмечает Джаявикрем. По его словам, это может провоцировать людей сообщать о росте. (Как правило, участники опроса предпочитают не использовать один лишь 0.)
Джаявикрем ссылается на исследование 2015 года. Это был опрос людей, переживших землетрясения 2010 и 2011 годов в Кентербери, Новая Зеландия. Участники имели одинаковую возможность оценивать произошедшее в них изменение и как негативное, и как позитивное — и полученные данные гораздо менее убедительно свидетельствуют в пользу широкой распространённости посттравматического роста, чем стандартные опросы.
Кроме того, у памяти есть тенденция рисовать прошлое в искажённом виде. Отвечающий на вопросы ОПТР должен оглянуться назад и сравнить своё состояние до травмы с текущим состоянием. Затем ему следует оценить, в какой степени произошедшее с ним изменение обязано своим возникновением случившемуся с ним несчастью. «Предполагается, что есть такие люди, которые могут точно определить параметры своего изменения и его причину, а, по-моему, большинство людей сделать это не в состоянии», — говорит Джаявикрем.
В конце концов, человеческая память, как известно, ненадёжна, и проведённые ранее исследования свидетельствуют о наличии у большинства людей естественной склонности с годами обнаруживать у себя личностный прогресс — даже тогда, когда нет серьёзных оснований полагать, что этот прогресс действительно имеет место.
Лучший способ выявить действительный рост — опрашивать людей до и после травматического события. К сожалению, таких исследований посттравматического роста крайне мало, но их результаты весьма красноречивы.
Вот, например, статья Патрисии Фрейзер (Patricia Frazier), профессора психологии Миннесотского университета (University of Minnesota), с результатами исследования выборки, включающей более 1500 студентов. Участники опроса в начале и в конце исследования заполняли различные подробные анкеты. В этих анкетах требовалось измерить то, на что несчастья теоретически должны оказывать позитивное влияние, — оценку жизни, отношение к окружающим и тому подобное.
О пережитой за два месяца, в течение которых проводилось исследование, серьёзной травме — такой, как опасный для жизни несчастный случай или смерть близкого друга, — сообщили 122 участника опроса. Сравнивая их ответы в начале и в конце исследования, учёные имели возможность установить, произошла ли в них какая-либо реальная психологическая трансформация, и провели её сравнение с тем ростом, который ощутили участники опроса и который был измерен ими в конце исследования с помощью ОПТР.
Несмотря на то, что исследование длилось всего два месяца, многие из указанных его участников сообщили-таки, используя ОПТР, о произошедших с ними позитивных изменениях. Однако в целом эти ответы не отражали улучшения каких-либо психологических показателей, зафиксированных в начале и в конце исследования.
Это несоответствие, по-видимому, подтверждает подозрение Джаявикрема о том, что многие из наших оценок распространённости ПТР могут быть ошибочными и не отражают того, сколь велико реальное число людей, испытывающих психологическую трансформацию.
Может возникнуть вопрос, не помогает ли восприятие роста после травмы справиться с ней? Не являются ли попытки найти в невзгодах что-то позитивное полезными? В реальности ПТР, похоже, имеет связь с повышенным риском психических заболеваний. В одном из исследований опрашивались солдаты, в течение 15 месяцев служившие в Ираке, а потом вернувшиеся домой и уволившиеся со службы. Установлено, что у солдат, которые через пять месяцев после возвращения домой отметили у себя явный посттравматический рост, в конце исследования, как правило, сильнее, чем у остальных, проявлялись симптомы посттравматического стрессового расстройства.
Это говорит о том, что для некоторых людей ложное восприятие роста может оказаться бесполезным как способ преодоления травмы. Если это так, то психиатрам особенно тщательно следует избегать подталкивания людей к тому, чтобы после психологической травмы они заметили в себе позитивные изменения.
Оттенки серого
Джаявикрем не одинок в этих своих опасениях, хотя многие исследователи по-прежнему верят, что стандартные опросники, измеряющие посттравматический рост, дают значимые результаты. «В литературе нет единодушия», — отмечает доктор Мэтт Брукс (Matt Brooks), преподаватель психологии Городского университета Манчестера (Manchester Metropolitan University), Великобритания.
Проведя собственное исследование ПТР, Брукс обнаружил, что некоторые люди, сообщая в анкетах о посттравматическом росте, описывают также постоянные трудности, возникающие из-за переживания ими случившегося с ними несчастья. Например, им бывает трудно выходить из дома или их посещают мысли о том, чтобы свести счёты с жизнью. В таких случаях естественно задаться вопросом, не следует ли признать восприятие ими позитивных изменений иллюзорным или даже отражающим неэффективную стратегию выживания, говорит Брукс. «Однако у некоторых людей преобразующие их изменения, безусловно, происходят», — добавляет он. Брукс описывает людей, которые настолько пересмотрели свои фундаментальные ценности, что сменили работу, стали путешествовать по миру или посвятили себя благотворительной деятельности. «Они направили [свой дистресс] на что-то позитивное».
Доктор Ханна Кампман (Hanna Kampman), старший преподаватель психологии Университета Восточного Лондона (University of East London), придерживается аналогичной тщательно выверенной точки зрения. «Мы должны так ответственно подходить к изложению теории, — говорит Кампман, — чтобы она не создавала дополнительного давления на тех, кому довелось пройти через тяжкие испытания». По её словам, наибольший вред могут принести такие рассуждения о посттравматическом росте, которые приводят к ожиданию быстрого выздоровления.
Однако, помимо этого, Кампман беспокоит поворот культуры в противоположную сторону — в сторону полного игнорирования потенциала жизнестойкости и роста. Её исследование посвящено посттравматическому росту у людей с приобретённой инвалидностью, которая часто ассоциируется только с уязвимостью и слабостью.
«Очень важно показывать и другую сторону — то, что некоторые люди преуспевают и бросают себе вызов, — вместо того чтобы зацикливаться на ожидании страданий».
Будущие исследования — с использованием более продуманных экспериментальных методов — должны помочь устранить неопределённость в отношении реальной распространённости посттравматического роста и факторов, способных помочь людям преодолевать кризис. Вооружившись этими знаниями, терапевтам следует лучше адаптировать свои беседы к особенностям своих клиентов и вести их к выздоровлению.
В то же время нужно помнить, что опыт каждого человека весьма своеобразен и требует учёта этого своеобразия. Приоритетным должно стать предоставление данному уникальному индивиду, независимо от того, сообщает ли он о дистрессе, о росте или о том и другом одновременно, любого рода поддержки, в которой он нуждается в борьбе со своей травмой — без навязывания ему какого-либо нарратива о его выздоровлении.
