После монгольского нашествия 1237—1241 годов на Русь все русские земли в той или иной степени впали в политическую зависимость сперва от Монгольской империи, а затем — от выделившейся из её состава Золотой Орды. Не стал исключением из этого ряда — несмотря на то, что до него монголы во время нашествия Батыя так и не дошли, — и Новгород, вынужденный в 1259 году согласиться впустить к себе монгольских переписчиков для проведения переписи с целью последующего взимания дани. В современной либерально-западнической фольк-хистори вина за случившееся целиком и полностью возлагается на одного конкретного человека — тогдашнего великого князя владимирского, Александра Ярославича Невского.
Приведу типичный образчик современных обвинений в его адрес:
«Двадцать лет своей жизни Александр Ярославич был фактически верным холуём Орды, ездил в Орду, ползал к хану на коленях между огней, раздавал подарки ханским жёнам и чиновникам. В 1257-м, когда в Новгороде случились волнения из-за монгольской дани и начатой завоевателями переписи населения, был убит назначенный Александром посадник Михалко, пособник Орды. Александр Ярославич навёл Орду на непокорных новгородцев и устроил показательную расправу: одним бунтовщикам он приказал отрезать носы, другим — выколоть глаза. А через два года Александр Ярославич лично участвует в переписи дворов, которую устраивали в Новгороде монголы для расчёта сбора дани…» (публикация в блоге Игоря Яковенко).
Насколько нарисованная картина соответствует истине? Невозможно отрицать, что — независимо от дискуссионной для современной историографии роли Александра в событиях Неврюевой рати 1252 года, когда монголами был свергнут его брат Андрей (см. статью видного отечественного историка А. А. Горского на эту тему) — данный князь получил великое княжение Владимирское от монголов и выступал как проводник их политики на Руси. Его роль в принуждении Новгорода к уплате дани хану несомненна, но все ли новгородцы выступали в данном конфликте как его противники, или он нашел себе пособников? Обратимся к первоисточникам — новгородскому летописанию.
Сообщение Новгородской I летописи старшего извода о событиях 1257 года, к сожалению, недостаточно понятно:
«Приде вѣсть изъ Руси зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины на Новѣгородѣ; и смятошася люди чересъ все лѣто. И къ госпожину дни умре Онанья посадникъ, а на зиму убиша Михалка посадника новгородци. Аще бы кто добро другу чинилъ, то добро бы было; а копая подъ другомь яму, сам ся в ню въвалить. Тои же зимы приѣхаша послы татарьскыи съ Олександромь, а Василии побѣже въ Пльсковъ; и почаша просити послы десятины, тамгы, и не яшася новгородьци по то, даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь; а князь Олександръ выгна сына своего изъ Пльскова и посла в Низъ, а Александра и дружину его казни: овому носа урѣзаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повелъ; всякъ бо злыи злѣ да погыбнеть».
Ясно одно — что новгородцы смогли откупиться от проведения переписи щедрыми дарами «цесареви» (=хану), а точнее — его «послам», прибывшим с Александром (на такого рода вымогательство как цель ордынской политики указывают многие русские источники). Не указано, однако, кем были те люди, с которыми Александр расправлялся («кто Василия на зло повел») и в чём состояло то «зло», за которое Василий — сын Александра, княживший в Новгороде от его имени — был наказан отцом. Из летописного рассказа неясно, поддержал ли он новгородское выступление против монгольских переписчиков, просто бездействовал или провинился чем-то ещё, бежав в итоге в Псков. Неясно и то, кем были наказанные «Александр и дружина его» — новгородцами или людьми из окружения Василия [1]. Второе представляется более вероятным по ряду причин.
Во-первых, если судить по летописному описанию, столкновение новгородцев с Александром и представителями хана закончилось компромиссом, выгодным скорее новгородцам. Во-вторых, антимонгольская партия осталась достаточно сильна, чтобы два года спустя, при проведении переписи, организовать беспорядки, грозившие переписчикам физической расправой. В-третьих, в Новгороде князь до самого конца его истории не являлся независимым правителем, и его власть была ограничена рядом условий, см. новгородско-княжеские договорные грамоты. Наконец, новгородский летописец безусловно одобряет расправу с «теми, кто Василия на зло повел», в то время как в конфликтах Александра с новгородцами, как увидим, он сочувствует соотечественникам.
Между прочим, расправа Невского с его тезкой Александром «и дружиной его» не была чем-то неслыханным и в домонгольской Руси. Вот как Мстислав Изяславич, внук Ярослава Мудрого, расправился в 1068 году с восставшими против его отца киевлянами: «И пришед Мьстиславъ исече, иже беша высекли Всеслава, числом 70 чади. А другыя слепиша, другыя же без винъı погуби, не испытавъ». Общеизвестны и жестокости князя Романа Мстиславича (1150—1205), отца Даниила Галицкого, в отношении непослушного его власти галицкого боярства [2]. При желании можно привести и другие примеры того же ряда из истории домонгольской Руси. То есть распространённый тезис, что в политических практиках Александра Ярославича проявлялся «заимствованный у Орды деспотизм», вызывает сомнение. Но вернёмся к его взаимоотношениям с новгородцами.
Новгородская I летопись за 1259 год, описывая приезд переписчиков и возмущение против них, сообщает следующее:
«Тои же зимы приѣхаша оканьнии Татарове сыроядци Беркаи и Касачикъ с женами своими, и инѣхъ много; и бысть мятежь великъ в Новѣгородѣ, и по волости много зла учиниша, беруче туску оканьнымъ Татаромъ. И нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: «даи намъ сторожи, ать не избьють нас». И повелѣ князь стеречи их сыну посадничю и всѣмъ дѣтемъ боярьскымъ по ночемъ. И рѣша Татарове: «даите намъ число, или бѣжимъ проче»; и чернь не хотѣша дати числа, но рѣша: «умремъ, честно за святую Софью и за домы ангельскыя». Тогда издвоишася люди: кто добрыхъ, тотъ гю святои Софьи и по правои вѣрѣ; и створиша супоръ, вятшии велятся яти меншимъ по числу. И хотѣ оканьныи побѣжати, гонимъ святымь духомь; и умыслиша свѣтъ золъ, како ударити на городъ на ону сторону, а друзии озеромь на сю сторону; и възъбрани имъ видимо сила христова, и не смѣша. И убоявшеся, почаша ся возити на одину сторону къ святои Софьи, рекуще: «положимъ главы своя у святои Софьи». И бысть заутра, съѣха князь с Городища, и оканьнии Татарове с нимь; и злыхъ свѣтомь яшася по число: творяху бо бояре собѣ легко, а меншимъ зло».
Итак, мы видим, что простолюдины («чернь») желали расправиться с переписчиками и не хотели платить дань, но новгородские бояре и вообще «вятшие» («лучшие») люди поддержали политический курс Александра на умиротворение монголов и обеспечили охрану сборщиков дани в критической ситуации, когда сами приехавшие в Новгород «окаянные сыроядцы» боялись находиться в нём и всерьез подумывали оттуда бежать. За содействие в проведении переписи монголы отблагодарили «вятших», перевалив основную тяжесть дани на простонародье, «меньших». В конечном итоге ключевую роль в распространении на Новгород монгольского владычества сыграл не Александр, а правящий слой самого Новгорода, без поддержки которого князь не смог бы провести перепись.
Надо сказать, что новгородские «вятшие» вообще предпочитали Александра собственному простонародью — так, в 1255 году, когда новгородцы выступили против Александра, призвав к себе на княжение его брата Ярослава, изгнав Василия Александровича, «вятшие» заняли в конфликте откровенно предательскую позицию:
«Выведоша новгородьци изъ Пльскова Ярослава Ярославича и посадиша его на столѣ, а Василья выгнаша вонъ. И то слышавъ Олександръ, отець Васильевъ, поиде ратью к Новугороду. Идущю Олександру съ многыми полкы и с новоторжьци, срѣте и Ратишка с перевѣтомь: «поступаи, княже, брат твои Ярославъ побѣглъ». И поставиша новгородци полкъ за Рожествомь христовомь в конци; а что пѣшца, а ти сташа от святого Ильи противу Городища. И рекоша меншии у святого Николы на вѣчи: «братье, ци како речеть князь: выдаите мои ворогы»; и цѣловаша святую Богородицю меншии, како стати всѣмъ, любо животъ, любо смерть за правду новгородьскую, за свою отчину. И бысть въ вятшихъ свѣтъ золъ, како побѣти меншии, а князя въвести на своеи воли».
По иронии судьбы, тот самый Александр, который в разбираемом нами мифе фигурирует как «угнетатель» Новгорода, самими же новгородцами почитался как один из святых покровителей их города. Уже к XV веку, как отмечает немецкий историк Фритьоф Беньямин Шенк, Александр Невский в исторической памяти новгородцев парадоксальным образом превратился в защитника самостоятельности их государства — которой к тому времени всё больше угрожали его собственные потомки, великие князья Московские:
Несмотря на то что вопрос о толковании этой иконы остается открытым, результаты анализа «второй» и «третьей» редакций Жития встраиваются в общее доступное нам представление об «идеологической» оборонительной борьбе Новгорода против Москвы в первой трети XV в. Переработки Жития, очевидно, связаны с усилиями Евфимия II укрепить статус Новгорода и подчеркнуть претензию на ведущую роль новгородского архиепископства. Интеграция Жития св. Александра в новгородское летописание XV в., «новгородизация» князя в новых редакциях Жития, переоценка его заслуг перед республикой и идеализация его правления (подчеркивание уважения им новгородских вольностей и замалчивание авторитарных мер против города) — все это указывает на то, что в первой половине XV в. Александр Невский стал важной фигурой в культурной памяти Новгорода. Александр, память о котором в Новгороде поначалу не была безоблачной, в ситуации массированной угрозы оказался покровителем города и его защитником от пришедшего из Москвы врага. Это «примирение» с Александром примечательно, ведь «город веками стремился сохранить дистанцированные отношения со своим князем». Этот образ Александра, имеющий по сравнению с «первой редакцией» Жития больше светских черт и сближающий святого князя с миром земных политических отношений, вероятно, отражает идеальный образ княжеского правления, что отвечало тогдашним политическим взглядам Новгорода («Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263—2000)»).
Нельзя не отметить, что и в дальнейшем, уже после смерти Александра Невского, Новгород не демонстрировал особого желания сбросить ордынское владычество, а, наоборот, извлекал из него выгоду по мере сил. Так, в 1269 году Новгород обратился за помощью к хану против ливонских немцев, и татарская военная демонстрация вынудила их заключить мир на новгородских условиях: «и бяше ту баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ, и хотѣша ити къ Колываню. И увѣдавше Нѣмци, прислаша послы с молбою: «кланяемся на всеи воли вашеи, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите»; и тако новгородци, гадавше, взяша миръ на всеи воли своеи» (Новгородская I летопись старшего извода). Ханская власть покровительствовала немецкой торговле на Руси, от которой Новгород богател [3], требуя от великих князей не чинить торговцам препон — см. ярлык хана Менгу-Тимура к великому князю Ярославу Ярославичу, младшему брату Александра, правившему Владимиром и Новгородом после его смерти:
«Менгу Темерево слово клъ Ярославу князю: даи путь немецкому гости на свою волость» [4].
О замученных в Орде тверских князьях Новгородская I летопись старшего извода по понятным причинам (из-за их вражды с Новгородом) пишет без всякой симпатии. О убийстве Михаила Ярославича Тверского в 1318 году она сообщает предельно лаконично, просто как о совершившемся событии: «Уби цесарь въ Ордѣ князя Тфѣрьского Михаила, а великое княжение дасть Юрью». О казни в 1326 году Дмитрия Михайловича, старшего сына Михаила Ярославича, убившего ранее Юрия Московского, летописец сообщает и вовсе едва ли не с ликованием: «убилъ бо и бяше въ Ордѣ князь Дмитрии Михаилович безъ цесарева слова; не добро же бысть и самому: еже бо сѣеть человѣкъ, тоже и пожнеть». Тверское избиение татар в 1327 году представлено не как стихийная акция доведенного до отчаяния татарским произволом народа, а как следствие намеренного замысла Александра Тверского, («князь Александръ Михаиловичь изби Татаръ много во Тфѣри и по инымъ городом»), то есть летописец по сути возлагает вину за последовавший за этим погром русских земель не на жадность татарских сборщиков дани, а на него.
Таким образом, либерально-западнический миф об Александре Невском как о человеке, поправшем новгородскую «вольность» в союзе с монголами, в действительности призван закамуфлировать тот факт, что распространению на Новгород власти хана способствовали сами же новгородские «вятшие» (ведшие себя в отношении «меньших» в определённом смысле более жестоко и вероломно, чем Александр), извлекшие в дальнейшем из сотрудничества с татарами немало выгод, и что Новгород был вовсе не потерянным раем русской демократии, раздавленным «деспотической отатарившейся Московией», а олигархией, в которой господствующий класс, как всегда, заставлял остальное население расплачиваться за политические решения «лучших людей».
Вам может быть интересно:
Примечания
[1] Для сравнения, житие Александра Невского, рассказывая о его сражении со шведами, упоминает шесть особо отличившихся в битве дружинников. Из них новгородцами названы лишь двое, Сбыслав и Меша, а один, Яков, и вовсе являлся полочанином, то есть происходил не из Новгорода и даже не из родного для Александра Владимиро-Суздальского княжества, а из владений жены Александра, являвшейся полоцкой княжной.
[2] См. например сообщение польского хрониста Винцентия Кадлубека о методах правления Романа Мстиславича: «…он хватает ни о чем не подозревающих галицких сатрапов (satrapae) и сильнейших из ибагионов (eubagiones) и казнит: кого живьем закапывает в землю, кого разрывает на части, с кого сдирает кожу, многих использует как мишень для стрел, у некоторых, прежде чем убить, вырезает внутренности».
[3] Новгородское боярство и купечество, подобно элитам некоторых современных государств, обогащались за счёт вывоза природных богатств на Запад — основными статьями экспорта Новгорода, как показала А. Л. Хорошкевич в работе «Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV—XV веках», были пушнина и воск.
[4] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М. Л., 1949. C. 57.