А. В. Марков. Спасибо. Дорогие коллеги, тема моей лекции: «Происхождение разума, эмоций, морали». То есть, это некий обзор предполагается вопросов, связанных с происхождением человеческой психики, человеческого разума. Тема эта очень большая, совершенно необъятная, поэтому за одну лекцию какой-то полный исчерпывающий обзор дать совершенно невозможно, и из-за этого мой рассказ будет носить такой фрагментарный, что ли, характер. В общем, это будет демонстрация некоторых фактов интересных на разные темы. Но тем, кто заинтересуется какими-то вопросами, затронутыми в сегодняшней лекции, я могу порекомендовать двухтомник «Эволюция человека». Пару лет назад он был опубликован, и там все эти вопросы рассматриваются гораздо полнее и подробнее.
Ну, начать следует с того, что, конечно, вся эта история начинается с Дарвина. На последней странице буквально главного труда его жизни — книги о происхождении видов путём естественного отбора — Дарвин написал несколько очень примечательных фраз. Ну, заканчивается этот параграф знаменитой фразой на счёт пролития света, которое считается одним из самых скромных высказываний в истории науки, ведь в этой своей главной книге Дарвин ничего про эволюцию человека не говорил, он только в самом конце написал такую фразу: «Много света будет пролито на происхождение человека и его историю». Но непосредственно перед этой фразой там есть ещё пара очень примечательных предложений, а именно: «В будущем, я предвижу, откроются новые области для ещё более важных исследований, психология будет прочно основана на необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путём». То есть, здесь на самом деле Дарвин предсказывает развитие такого направления науки, которое сегодня мы знаем под названием эволюционная психология. И, собственно, Дарвин сам, можно сказать, первый начал закладывать основы этого направления. Надо сказать, что идеи Дарвина были встречены очень неоднозначно научным сообществом, и, как вы знаете, споры, дискуссии продолжаются по сей день (ну, за пределами науки, так сказать, в обществе). И идеи Дарвина об эволюционном происхождении человеческой психики (того, что мы называем душой) встретили наиболее ожесточённое сопротивление со стороны широких слоёв общественности: религиозных деятелей, философов, гуманитариев. И такое неприятие, в общем, во многом и по сей день продолжается, поэтому развитие эволюционной психологии на первых этапах шло достаточно медленно, но, тем не менее, факты, накопленные наукой, в конце концов, всё-таки привели к тому, что это направление в изучении человеческой психики стало доминирующим, эволюционный подход стал доминирующим. И, таким образом, дебаты по поводу того, можно ли объяснить, могла ли психика произойти естественным эволюционным путём, в общем, эти дебаты сейчас уже находятся за пределами науки. И при этом даже в странах с очень развитой наукой, как в Америке, до сих пор продолжается вот это активное сопротивление, и многие политики используют антиэволюционную риторику в своих предвыборных кампаниях, потому что это позволяет им получить больше голосов избирателей. И вот показательная такая была статья в 2007 году, редакционная статья в журнале Nature, которая была, собственно, ответом на некоторые антиэволюционные заявления американских политиков, в которой говорилось следующее: «Люди произошли эволюционным путём от более ранних приматов, причём и тело, и разум. И эволюционное происхождение психики столь же убедительно доказывается научными данными, как и эволюционное происхождение тела, то есть, там колбочек глаза или работа иммунной системы, и это относится не только к тому, как работают наши нейроны, но также и к различным аспектам нашей морали». Вот такие заявления приходится делать. Но они отражают реально существующую убеждённость научного сообщества в том, что действительно наш разум, наш мозг, наша психика — всё это является таким же продуктом эволюции, как и наше тело. На чём основана такая уверенность учёных в эволюционном происхождении души? Можно выделить 4 основных блока научных данных, на которых основана эта уверенность. Значит,
По всем четырём пунктам пробежаться, наверно, не получится, но я начну с нейропсихологии, потом перейду к психогенетике, ну а остальное уже там как время останется.
Значит, нейропсихология. Ну, в принципе, идеи о том, что душа является продуктом работы мозга, что всё там материально, нет никакой мистики и никаких идеальных непознаваемых сущностей — эти идеи достаточно давно существуют. Ну, и вот, скажем, такой красивый показательный случай был в Испании, когда известный испанский нейробиолог Хосе Дельгадо провёл (ну, по договорённости с организаторами корриды) такой фокус: он вмонтировал в мозг быку электрод с батарейкой и с радиоприёмником и взял пульт дистанционного управления, ну, радиопередатчик с антенной. И при стечении публики был показан вот такой фокус: выпустили разъярённого быка, Хосе Дельгадо вышел не со шпагой, как матадор, а с пультом дистанционного управления. Бык на него понёсся, Дельгадо нажал кнопочку, и бык остановился как вкопанный. То есть, дистанционное управление быком. Подобные эксперименты наглядно очень показывают, что, собственно, мозг — это вещь такая вполне материальная, что это в конечном счёте просто напросто некая машина, пусть и очень сложная, некий автомат. Ну, тут даже непонятно, как в кратком выступлении систематически изложить данные нейропсихологии, поэтому я ограничусь приведением некоторых примеров. Вот, например, один из важных пунктов в понимании того, что наша психика и наше поведение имеют вполне материальную основу, и надо искать причины наших особенностей именно в строении мозга. Это результаты, полученные Полем Брока, который наблюдал пациента, потерявшего дар речи, который мог произнести только «тан-тан-тан» и одно единственное ругательство, больше ничего он произнести не мог. Когда этот пациент умер, у него обнаружилось вот такое повреждение определённого участка левой лобной доли, и потом были найдены другие пациенты со схожими симптомами, и у них тоже обнаружились повреждения именно этого участка мозга. И, таким образом, стало понятно, что в мозге есть специальный небольшой отдел, который отвечает за членораздельную речь. Он сейчас называется, этот отдел, зона Брока, находится в нижней задней части лобной доли, левой. Кстати говоря, интересно, что когда из-за каких-то нейрологических нарушений люди теряют дар речи, ну в частности из-за повреждений зоны Брока, то последние слова, которые человек ещё может произносить, как правило, это грубые ругательства. Это очень интересный момент, объясняющийся, видимо, тем, что такие ругательства функционируют не как членораздельная осмысленная речь, а как эмоциональные вокализации, которые есть у многих животных (обезьян и т. д.).
Ну, а вот из более недавних исследований пример, который показывает, что даже такие как бы возвышенные проявления нашей психики, как мораль, моральные оценки, моральные суждения имеют вполне тоже нейрофизиологическую основу. То есть, можно у человека в мозге в какой-то конкретной точке что-нибудь там повредить, перерезать какие-то нервные пути и, раз, у человека пропадает совесть, например. Всё остальное в порядке, а совесть, раз, и пропадает. Это было показано на пациентах, у которых было двустороннее повреждение вентромедиальной префронтальной коры, это тоже лобные доли, это та часть лобной коры, которая играет очень важную роль в эмоциональной регуляции поведения, это связь эмоций и рассудка, одна из зон мозга, где происходит интеграция. Так вот… Пациентам с двусторонним повреждением этой самой вентромедиальной префронтальной коры предлагали такие классические психологические тесты на вынесение моральных суждений, на выбор одного из двух вариантов поведения в морально неоднозначной ситуации. Вот пример одного из таких тестов (просмотр слайда), достаточно широко известный уже. Испытуемому говорят: «Представьте себе, что вы видите, как потерявший управление, сорвавшийся с тормозов поезд мчится по рельсам, и если вы ничего не предпримете, то он поедет вот по этому пути и раздавит пятерых рабочих, которые здесь находятся. Но вы находитесь рядом со стрелкой, вы можете перевести стрелку, и тогда этот поезд поедет по другому пути и раздавит одного рабочего, который там лежит. Переведёте вы стрелку или не переведёте? Надо ответить да или нет». И вторая задачка: тоже поезд мчится, сорвавшийся с тормозов, на путях лежат опять-таки пять рабочих, а вы стоите на мосту над железной дорогой. И единственный способ спасти этих пятерых несчастных состоит в том, что вы можете сбросить толстого крупного человека, который тут стоит рядом на мосту. Он упадёт на рельсы, поезд в него врежется, затормозит, значит, толстяк погибнет, а пятеро рабочих будут спасены. Ну, по условиям задачи подразумевается, что вы сами не можете пожертвовать собой, прыгнуть (или потому что вы маленький, худенький — не остановите поезд, или по какой-то другой причине). И вопрос: толкнёте вы толстяка, чтобы пожертвовав одним человеком, спасти пятерых, или нет? Значит, здесь, с точки зрения формальной логики, с точки зрения общей пользы, вроде бы ситуация одинаковая: в обоих случаях вы обрекаете на гибель одного человека, но зато спасаете пятерых. Без вашего вмешательства пятеро погибают, но один выживает. Значит, с точки зрения человека, обладающего холодным безэмоциональным рассудком, между этими ситуациями нет разницы. Но с точки зрения любого нормального человека (ну, не любого, а большинства обычных людей) между этими ситуациями есть огромная разница. Мы на интуитивном уровне чувствуем, что вот в этой ситуации перевести стрелку — это скорее правильно, а вот в этой ситуации — сбросить живого человека на рельсы — это скорее неправильно. Это нам подсказывает наш эмоциональный рассудок, который способен к таким вещам, как эмпатия, сочувствие, встать на место другого и т. д. Так вот… И оказалось, что люди с двусторонним повреждением ВМПК не видят разницы между этими ситуациями и дают достаточно большой процент положительных ответов в задачках такого типа. Тогда как нормальные здоровые люди, а также люди с аналогичными по степени тяжести повреждениями других отделов коры на такие задачи гораздо меньше положительных ответов дают, чем вот эти люди с повреждением ВМПК. То есть, подобные эксперименты (их проведено достаточно много), подобные исследования—они показывают, что даже такие сложные комплексные психические функции, как совесть, сочувствие, чувство вины, способность испытывать чувство вины — они имеют более или менее чёткую локализацию в мозге, если этот отдел повреждён, то соответствующая функция страдает.
Огромный прогресс в этих нейропсихологических исследованиях в последние годы происходит благодаря появлению мощных неинвазивных методов наблюдения за работой мозга, таких как функциональная магнитно-резонансная томография (ФМРТ), которая позволяет следить за притоком крови к разным отделам мозга, что отражает их активность. Соответственно, можно посмотреть, какие виды психической деятельности связаны с активностью каких отделов мозга. И эта технология позволяет делать даже такие удивительные вещи, как чтение мыслей. То есть, на полном серьёзе можно уже, глядя на работу мозга, в некоторых случаях понять, о чём человек думает. Это, кстати, говорит о материальной природе мыслей. В данном эксперименте людям предъявляли разные слова, из какого-то ограниченного набора (пару сотен слов, существительных разных: отвёртка, дом, автомобиль и т. д.), и смотрели при помощи МРТ, какие отделы мозга возбуждаются при восприятии каких слов. Компьютер это всё записывал, а потом перед компьютером поставили задачу такую: человека просили задумать какое-нибудь слово, какое он хочет, но из этого списка, а компьютер должен был по томограмме мозга, по активности разных участков угадать, какое слово человек задумал. И оказалось, что это возможно. Оказалось, что это возможно, и что разные оттенки смысла, разные понятия, когда мы о них думаем… Обдумывание этих понятий соответствует возбуждению определённых отделов мозга. Ну, вот скажем, слова, связанные с какими-то манипуляциями, с какими-то инструментами — их обдумывание сопровождается возбуждением вот тех участков мозга, которые красненьким здесь помечены. И, кстати, обратите внимание, что один из отделов, который возбуждается при обдумывании всяких инструментальных понятий — это, собственно, моторная кора, это те отделы, которые руководят движениями рук. То есть, когда мы думаем: отвёртка — у нас возбуждаются, в том числе и те отделы коры, которые у нас будут возбуждаться, если мы начнём работать настоящей отвёрткой. Мысль, оказывается, на материальном уровне родственна, даже идентична тому, о чём мы думаем, так же, как и воспоминания, оказывается, идентичны в значительной степени собственным переживаниям, которые мы вспоминаем. И таким образом можно по томограмме догадаться, что человек думает. И более того, анализируя активность затылочных долей мозга, прилегающих частей коры, оказывается, можно даже реконструировать то, что человек видит, картинку, которую он видит. В этом исследовании испытуемым показывали разные короткие фильмы, а компьютер смотрел, какие отделы мозга при этом возбуждаются, и сопоставлял кадры фильма с паттерном активности коры и находил там соответствия, создавал базу данных этих соответствий. А потом этим людям показывали ещё какой-нибудь фильм, а компьютер, уже не зная, что им показывают, на основе предыдущих своих записей пытался реконструировать картинку, которую человек видит. То есть, смотрим в мозг, и по активности разных отделов коры реконструируем реальный зрительный образ. И вот, что получается (просмотр слайда): здесь реальные кадры из фильмов, а это их реконструкция по активности мозга. Ну, расплывчато, конечно, но узнать более или менее можно. Учёные сейчас всё глубже и глубже проникают в тонкие детали работы мозга, хотя там, конечно, ещё огромное количество неразгаданных тайн. Мозг — это очень сложная запутанная система, которая превосходит, конечно, по всем своим параметрам любые компьютеры современные. Смоделировать человеческий мозг на компьютере пока совершенно нереальная задача, тем не менее, некоторые вещи, достаточно простые и чёткие, чтобы их можно было понять. Вот, например, известно уже в общих чертах, как мы ориентируемся в пространстве. Здесь показано это на примере крысёнка, но у всех млекопитающих это, в общем, так же. В отделе мозга, который называется гиппокампом, в прилегающих участках формируется карта местности, когда мы исследуем какое-то пространство, какую-то комнату, например. В гиппокампе формируется реальная карта местности, и там выделяется три группы таких географических нейронов, которые называются клетки места, клетки направления и клетки сетки. Нейроны первого типа возбуждаются в тот момент, когда крысёнок, ну или там человек, попадает в определённую точку данной комнаты или данной территории. Вот всегда, когда он проходит эту точку, у него определённый нейрон в гиппокампе, раз, и выстреливает, регистрирует конкретную точку. Есть группа нейронов направления, каждый такой нейрон активируется всякий раз, когда голова поворачивается в определённую сторону, ну, относительно стен комнаты. И есть нейроны сетки, то есть, мозг выстраивает некую мысленную координатную сетку, и нейрон сетки возбуждается всякий раз, когда животное или человек пересекает узлы этой сетки — вот так кодируется пространственная информация. И при помощи подобных методов можно исследовать всё, что угодно. Например, романтическую страстную любовь исследуют активно при помощи томографии. Как это делается? Находят студентов-добровольцев, которые, по их словам, находятся в состоянии страстной влюблённости. Уговаривают их принять участие в эксперименте, потом засовывают их в томограф и предъявляют им стимулы, связанные либо с объектом влюблённости (фотографии, имя, что-то ещё, что напоминает об этом человеке) и для контроля предъявляются стимулы, связанные просто с друзьями, с родственниками, с незнакомыми людьми. И выявляются, таким образом, те участки мозга, которые избирательно реагируют именно на человека, в которого мы влюблены. И подобные исследования позволяют составить такое нейробиологическое общее представление о таком явлении как романтическая влюблённость, например. Это, кстати, помогает лучше понять самих себя и понять, что такое любовь. Вот, например, что касается любви, показано, что при романтической влюблённости растёт активность подкорковых областей, связанных с системой вознаграждения, то есть, счастье, эйфория, вот этот душевный подъём, который мы переживаем в этом состоянии. Это наблюдается с самого начала романтической страсти. Несколько позже начинают активироваться отделы, связанные с сексуальным возбуждением, снижается активность миндалины, которая отвечает, в том числе, за осторожность, беспокойство, страх, то есть, мы становимся более бесстрашными. И вот что интересно: снижается активность отделов коры, отвечающих за критичность и трезвость суждений. Это зачем? Ну, а как? Влюблённость — это адаптация, помогающая нам создать крепкие надёжные отношения с потенциальным брачным партнёром. Если бы мы в это время видели бы трезво все недостатки нашего объекта, это бы нам сильно помешало добиться этой эволюционно значимой цели, поэтому мы в ходе эволюции выработали такую адаптацию, что мы перестаём критично его оценивать. Это необходимо для формирования устойчивых парных связей. Активируются отделы, связанные с мотивацией, с целеполаганием, то есть, любовь — это не просто эмоция, а это именно целеполагающая такая эмоция, связанная именно с мотивацией поведения, мы настраиваемся на активные действия по достижению цели, ну, и т. д. Об этом можно долго рассказывать.
Вот ещё один пример того, как современные методики позволяют разбираться в тонких нюансах нашего эволюционного прошлого, понимать, как эволюционировал наш разум, сознание. Есть такая наука — экспериментальная археология, когда люди пытаются, например, изготовить каменные орудия, такие же, какими пользовались наши предки. И можно посмотреть, какие отделы мозга у нас работают, когда мы изготавливаем, скажем, примитивные олдувайские орудия, характерные для Homo habilis, и более сложные в изготовлении ашельские орудия: двусторонние ручные рубила (бифасы). Это была такая важная культурная революция, которая началась примерно 1,7 млн лет назад в период перехода от олдувайской технологии к ашельской, что сопровождалось ростом мозга и ростом доли мясной пищи в рационе. И вот при помощи томографии мозга посмотрели, чем отличается активность мозга при изготовлении простых орудий и более сложных орудий, и это позволило сделать ряд интересных выводов, или точнее предположений о том, какая связь могла существовать между развитием разума и изменением технологий в изготовлении каменных орудий. Ну и последнее, наверно, что я скажу по этой теме, это пару слов об оптогенетике. Это замечательная, тоже новая методика, которая позволяет фактически увидеть, например, воспоминания, то есть, когда мы что-то запоминаем, это значит, что в нашем мозге произошли совершенно определённые изменения, связанные с синаптической пластичностью, с проводимостью контактов между нейронами. Механизмы памяти тоже активно изучаются, мы много уже знаем о том, как происходит запоминание, что такое вообще память. Оптогенетика позволяет увидеть просто под микроскопом нейронную сеть, которая что-то запомнила, — это генно-инженерные методы. Выявлены гены, которые активируются в тех нейронах, которые участвуют в формировании какого-то воспоминания, то есть, в запоминании какой-то новой информации, какого-то нового навыка. В этих нейронах активируются определённые гены. Можно к регуляторной области такого гена приделать ген флуоресцирующего белка и тогда, обучив таким образом подготовленную мышку какому-нибудь навыку, ну, например, бегу на крутящемся барабане, мы можем потом посмотреть в мозг этой мышке. Причём сейчас умеют это делать, даже не убивая мышку, прямо сквозь череп (есть такие микроскопы) и увидеть, какие нейроны запомнили это новое умение. Более того, чтобы доказать, что именно вот эта нейронная сеть, которую мы, таким образом, увидим, что она действительно запомнила именно это новое умение, нужно провести контрольный эксперимент, нужно избирательно возбудить эти нейроны и убедиться, что их возбуждение приводит к выученной реакции. Это делали на реакции испуга: мышку приучали бояться какого-нибудь стимула. У неё, соответственно, происходило запоминание, и с помощью другого генно-инженерного приёма, с помощью вставления гена водоросли, который открывает ионный канал в ответ на световой сигнал, такой ген вставляют в нейроны мозга .Его тоже связывают с регуляторным участком тех генов, которые активируются при запоминании, и, таким образом, получается мышка, которую если чему-то научить, например, пугаться какого-то стимула, демонстрировать реакцию испуга, а потом посветить ей в мозг лампочкой, то она будет пугаться — без стимула. Потому что у неё от света возбуждаются как раз те нейроны, которые запомнили эту реакцию испуга. И, таким образом, это доказывает, что та нейронная сеть, которую мы обнаружили, которая запомнила данную информацию, она действительно её запомнила.
Ну, наверное, это я пропущу (по слайду), потому что время идёт… ну, в двух словах скажу всё-таки. Очень интересный аспект, который стал проясняться в последние десятилетия, состоит о том, что мозг наш — это такая демократическая система, она принимает решения, грубо говоря, путём голосования. Если есть какая-то дилемма с разными аспектами, и мы должны сделать выбор, как поступить, что предпочесть, какие плюсы и минусы, то мозг начинает работать примерно как парламент. То есть, одни отделы мозга реагируют на одни эмоциональные аспекты ситуации, другие на другие, и кто энергичнее будет голосовать, такое решение и будет принято.
В данном случае мозг работает так же, как и многие другие системы принятия решений. Скажем, пчелиный рой, когда выбирает место для поселения, где основать новое гнездо, там тоже разведчицы летают во все стороны, и, если они находят два подходящих дупла, каждая разведчица начинает при помощи танца звать всех лететь туда, в то дупло, которое нашла данная разведчица. Если таких мест более одного, то происходит некая демократическая процедура, сопровождающаяся ещё такой типичной вещью, как взаимное торможение, то есть, разведчица не только голосует каждая за свою точку зрения, но и пытается заткнуть тех, кто голосует по-другому. И, кстати, в нервной системе этот принцип латерального торможения тоже широко используется, иначе можно зависнуть в положении буриданова осла (ну, это тоже интересная тема, о которой нет времени распространяться). Но благодаря этой системе принятия решений, работает такая вещь, как прайминг. Подобно тому, как результатами выборов, поведением избирателей на выборах можно манипулировать при помощи агитации и пропаганды, так же и на решения, принимаемые отдельным человеком, можно воздействовать, если предварительно, перед тем, как он будет принимать это решение, возбудить путём какого-нибудь напоминания определённые участки мозга. И, соответственно, потом, если человеку нужно будет выбирать между, скажем, справедливостью и эффективностью, если предварительно ему активировать ту область мозга, которая обрабатывает информацию о справедливости, то, соответственно, этот участок мозга будет активнее участвовать в голосовании при принятии решения, и решение будет принято с большей вероятностью именно в пользу справедливости, а не эффективности. Иногда результаты такого прайминга, такой вот предвыборной агитации, получаются очень забавные, потому что наш разум далеко не всегда работает логично и рационально. Хорошо известно, например, что если человека перед тестированием на просоциальность, то есть, на готовность жертвовать своими интересами ради блага кого-то другого, если перед таким тестом напомнить человеку о каких-то силах, следящих за соблюдением моральных норм (религиозным людям, например, можно напомнить о Боге, а атеистам можно напомнить о морали общественной, об общественном осуждении), то после этого человек при тестировании будет вести себя более просоциально. Был также проведён ряд экспериментов, в которых это свойство человеческого мозга приводило к забавным, нелогичным совершенно результатам. Например, давали людям, прохожим в университетском кампусе студентам, которые просто шли по улице, предлагали папку с личным делом человека, который якобы рассматривается в качестве кандидата на какую-то ответственную должность в этом университете. Студент должен был открыть папку, просмотреть резюме (на одной страничке) этого человека и выдать своё мнение, то есть, насколько он считает этого человека подходящим для этой должности, охарактеризовать его по ряду пунктов. И вот оказалось, что если давать резюме этого воображаемого соискателя в лёгкой папочке и в тяжёлой массивной папке, то студенты по-разному оценивают кандидата. Тот человек, чьё дело подаётся в тяжёлой папке, оценивается, как более солидный, серьёзный, весомый человек, хотя резюме одно и то же. Понимаете, да? Потому что когда человек держит тяжёлую папку, у него в мозге активируются те области, которые обрабатывают информацию о тяжести, весомости, солидности, и, соответственно, по этой ассоциации получается, что и сам человек, который описан в этом резюме, интерпретируется как более весомый.
Или, например, ещё один эксперимент показал, что люди становятся уступчивее, мягче, если они сидят в мягком кресле, по сравнению с ситуацией, когда они сидят на жёстком стуле. Вот такие смешные сбои может давать наш мыслительный аппарат.
Или вот прекрасный пример ещё исследования с использованием прайминга. В данном случае маленьких детей тестировали на готовность помочь экспериментатору, то есть, экспериментатор изображал, что он попал в какое-то затруднительное положение, не может дотянуться до чего-нибудь, а ребёнок маленький может ему помочь, если захочет. И смотрели, поможет или не поможет. Но перед этим тестированием детям показывали одну из этих четырёх сценок. Значит, некая просто игрушка для отвлечения внимания и две куколки, изображающие людей. Вот здесь две куколки повёрнуты лицом к лицу, они как бы дружат — это должно навести мозг ребёнка на мысли об аффилиативных взаимоотношениях: о дружбе, о взаимопомощи и поддержке. Другой вариант: стоит одна куколка. Третий вариант: какие-то кубики. А четвёртый вариант: тоже две куколки, но стоят спиной друг к другу, и они не дружат, а просто рядом стоят. И вот эффект совершенно поразительный: те дети, которым показывали перед тестированием вот эту ситуацию, изображающую дружбу, они во много раз чаще помогали экспериментатору во время тестирования, чем три остальные группы, то есть, это страшная сила — прайминг.
Теперь следующий раздел, о котором хотелось бы сказать: психогенетика. Тоже на самом деле крайне интересная тема, которую чтобы адекватно рассказать на самом деле нужно лекций 5—6. Ну, в двух словах попробую… Суть в том, что в последние годы стало ясно, что практически все основные базовые свойства нашего характера, нашей психики, по которым мы отличаемся друг от друга, зависят не только от среды и воспитания, от внешних воздействий, от книжек, которые мы читаем, и т. д., но они зависят также и от генов. Никакой, конечно, строгой генетической детерминированности тут нет, впрочем, как и со всеми другими признаками. Гены вообще влияют на фенотип вероятностным образом всегда, и на поведенческие, психологические признаки тем более. Тут надо помнить, что когда мы говорим о влиянии генов на признак, мы имеем в виду всегда не признак вообще, а мы имеем в виду различия по данному признаку, которые существуют в изучаемой выборке. Именно о различиях речь. И мы можем говорить о том, в какой мере имеющиеся различия по данному признаку определяются генетическими различиями, а в какой мере средовыми различиями или случайностью. Только об этом идёт речь. Ну, в мечтах генетика такого, редукциониста, инстинктивиста, идеальное соотношение генов и признаков психологических, поведенческих выглядит как-то примерно так: (просмотр слайда) вот есть ген, и есть поведенческий признак, и ген на этот признак влияет, и меняем ген — меняется и признак. Но такой простой однозначной связи практически никогда не бывает, потому что существует очень много отягчающих обстоятельств. Первая трудность состоит в плейотропности генов, которые влияют на формирование нервной системы, на наш характер, поведение и т. д. Каждый ген, как правило, влияет на множество признаков, а не на один. Трудность номер два — это мультигенность. На каждый сложный признак, тем более поведенческий, психологический признак, влияет не один ген, а множество генов. Третья трудность — это эпистаз (межгенные взаимодействия), то есть, то, в каком состоянии находится один ген, может влиять на то, каким образом другой ген будет влиять на признак, и эти взаимные влияния генов могут быть очень сложными и запутанными. Ну, и, наконец, четвёртая трудность — влияние факторов среды, которые могут не только влиять на сами признаки, которые мы изучаем, но они могут также влиять на то, каким образом гены будут влиять на эти признаки. В итоге получается вот такая очень сложная сеть причинно-следственных связей, собственно, в мире всё так устроено. Очень сложная сеть, которую трудно распутать. Таким образом, каждый психологический, поведенческий признак зависит от сложного комплекса и генетических и средовых факторов, а также от случайности. Распутать этот клубок очень трудно, но в нём можно искать отдельные стрелочки, собственно, чем психогенетики в основном и занимаются. Можно искать отдельные стрелочки, искать влияние конкретных генов на конкретные признаки, но проблема в том, что для этого нужны очень большие выборки испытуемых. Вот самые сильные причинно-следственные связи, самые сильные воздействия генов на признаки, самые толстые как бы стрелки на этой схеме — их можно выявить, исследуя какие-то реалистичные выборки. Но для того, чтоб найти все тоненькие стрелочки, выборки должны быть гораздо больше, и на это просто не хватит никаких средств у научно-исследовательских коллективов, поэтому то, что выявляется пока — это вершина айсберга, это только самое мощное взаимодействие, мощные причинно-следственные связи. Но, кроме того, есть и другой подход в психогенетике — это возможность количественно оценивать соотношение роли генетических и средовых факторов, то есть, определять степень наследуемости признака или ту степень, в которой различие по признаку определяется генами, всеми генами вообще в целом, и в какой степени они определяются средой. Под наследуемостью понимают вот что: наследуемость признака — это отношение той доли вариабельности, дисперсии этого признака, которая определяется генами, к общей вариабельности этого признака. То есть, всю изменчивость по признаку можно подразделить на три части. С помощью близнецового анализа и других методов, ну, прежде всего это близнецовый анализ, конечно. Всю изменчивость по признаку поведенческому, например, по доброте, можно подразделить на три части. Первая часть — это та доля изменчивости, которая определяется генетическими различиями. Вторая часть — это та, которая определяется условиями среды, общими для близнецов из одной пары, то есть, это, прежде всего, условия выращивания в одной и той же семье. И третья часть изменчивости — та, которая определяется условиями среды, разными для близнецов из одной пары. Сюда же в третью группу попадают все ошибки, погрешности эксперимента и стохастическая изменчивость. Так вот наследуемостью называют отношение вот этой генетической доли изменчивости ко всей суммарной изменчивости. Используется для этого в первую очередь близнецовый метод, чтобы раскидать эту наблюдаемую вариабельность на эти три части. Сравнивают различия по признаку, ну, скажем, по честности, по доброте, по любви к кошкам, по чему угодно. Сравнивают различия по данному признаку в парах монозиготных близнецов, у которых все гены одинаковы, в парах дизиготных близнецов, у которых половина генов одинакова, а в половине могут быть различия, и в случайных парах людей, у которых различия могут быть во всех генах. И сопоставляя среднюю степень различий в этих трёх типах пар, сравниваемых, можно определить величину наследуемости признака и можно оценить, если мы работаем с близнецовым методом, можно оценить также относительный вклад семьи и всех остальных средовых факторов. Ну, точнее не семьи, а тех условий, которые являются одинаковыми для детей из этой семьи. Мы можем не знать, какие именно условия одинаковы, но мы можем, тем не менее, для этой группы условий определить их вклад в формирование данного признака. Ну, там на самом деле достаточно сложная математика, это я очень упрощённо рассказываю, но суть в том, что если величина наследуемости оказывается не нулевой, а она почти всегда оказывается не нулевой, то это значит, что данный признак может эволюционировать под действием отбора здесь и сейчас. Это я пропущу. Это для более подробного уже ознакомления с ситуацией. И огромное количество проведённых в этой области исследований позволило сделать следующие эмпирические заключения, которые иногда называют законами генетики поведения, это относится именно к генетике человеческого поведения. Это эмпирические обобщения, основанные на сотнях, тысячах работ.
Первый вывод: большинство поведенческих и психологических признаков в современных человеческих популяциях зависят от генов, то есть, имеют не нулевую наследуемость и, значит, могут эволюционировать здесь и сейчас, если только будет отбор по этим признакам. Если наследуемость больше нуля, значит, в случае неодинаковой приспособленности, то есть, неодинакового репродуктивного успеха особей, у которых по-разному выражен этот признак, будет идти эволюция. То есть, например, если доброта на 20% зависит от генов, и если, скажем, злые люди оставляют больше потомков, чем добрые, то, значит, отбор будет идти, он будет эффективен, значит, популяция будет со временем становиться всё менее доброй. Это первый закон.
Второй: влияние генов обычно сильнее, чем влияние семьи, то есть, общих внешних факторов.
И влияние различающихся внешних факторов, как правило, сильнее, чем влияние генов.
То есть, самая важная причина имеющихся различий между людьми — это всё-таки среда. Но это так, в общем, там, конечно, для разных признаков по-разному. Есть психологические признаки, которые зависят от генов сильнее, чем от среды, но для большинства вот так. Самый главный фактор — это среда, воспитание, на втором месте — гены, на третьем месте — вот, к сожалению, семья только на третьем месте. Она влияет не очень сильно.
Я, наверно, уже должен заканчивать, поэтому, наверно, последнее, что я расскажу, то, что на самом деле всё существенно сложнее, потому что, как я уже говорил, средовые факторы не только влияют на поведенческие признаки, но они могут влиять и на то, как гены влияют на эти признаки. То есть, один и тот же генетический вариант, одна и та же, скажем, мутация может по-разному влиять на ваше поведение, в зависимости от того, в каких условиях, скажем, вы воспитывались. Исследования таких комплексных воздействий генов и среды на психологические признаки — такие исследования только начинаются и примеров таких выявленных комплексных взаимодействий пока немного. Но вот один из них. Оказалось, что наличие определённого варианта гена, который называется DRD4 — это вообще очень интересный ген, ну, чуть-чуть скажу о нём. У носителей определённого варианта данного гена склонность к либеральным взглядам в противовес консервативным тем выше, чем больше у них было друзей в юности. То есть, для носителя определённого генетического варианта такой признак как количество друзей оказывает влияние на склонность к либеральным взглядам. Чем больше было друзей у людей с этим генетическим вариантом, тем с большей вероятностью они будут, значит, либералами, а не консерваторами. А у носителей других вариантов этого гена политические взгляды не зависят от числа друзей. Об этом варианте гена DRD4 ранее было известно, что он повышает склонность к авантюризму, к поиску новых ощущений. Обнаруженное комплексное взаимодействие можно изобразить вот так (просмотр слайда). Это вот 2 стрелки: влияние гена DRD4 на признак «либерализм» и влияние наличия друзей на влияние гена на этот признак. Комплексное влияние, вот эти выделенные толстые стрелочки — это то, что удалось найти, а все остальные стрелочки пока, так сказать, не выявлены. Ну, пару слов про этот ген DRD4, дофаминовый рецептор четвёртого типа и вот этот его аллель 7R. Было показано во многих исследованиях, что люди с этим генетическим вариантом склонны к поиску новизны, им нужно больше новых ощущений. Новые ощущения приносят им больше удовольствия. Этот ген кодирует один из дофаминовых рецепторов. Дофамин — это вещество, задействованное в системе внутреннего подкрепления или в системе награды, эти вещи очень тесно связаны с чувством удовольствия, с теми позитивными ощущениями, которые мы получаем, когда нам удаётся чего-нибудь добиться, или вкусно поесть, когда нам приятно, или нравится что-то — это у нас дофамин выделяется. А от рецепторов, в том числе от DRD4, зависит чувствительность разных отделов нашего мозга к этому самому дофамину. Вариант 7R— это рецептор с пониженной чувствительностью, людям с этим вариантом нужно больше дофамина, в частности разных сильных ощущений, поэтому люди с этим вариантом чаще становятся, скажем, альпинистами, путешественниками — что-то такое. Есть куча интересных исследований, которые показывают, например, что в ходе расселения наших предков из Африки происходил своеобразный отбор, то есть, по-видимому, при заселении каждой очередной территории нашими предками на месте часто оставались носители других аллелей, которые менее склонны к поиску новизны. А носители аллеля 7R с большей вероятностью уходили в поисках новых территорий. И в результате так получилось из-за этого как раз, что максимальная частота встречаемости этого аллеля у индейцев. Ну, и там ещё есть очень интересные исследования, показывающие, что при образе жизни охотника-собирателя кочевого этот аллель, по-видимому, даёт адаптивное преимущество, а вот при переходе к оседлости, к земледельческому укладу этот аллель уже начинает быть немножко вредным, начинает так немножко отбраковываться. Ну, вообще большинство тех связей между генами и психологическими признаками, которые выявлены на сегодняшний день, это, конечно, самые толстые стрелки на этой нашей воображаемой сложной сетке — самое толстое, самое сильное влияние. И это в основном всё вещи, связанные с генами, которые регулируют передачу сигналов в мозге, гены, связанные с нейротрансмиттерами, с их синтезом, с их распадом и с рецепторами, от которых зависит чувствительность нейронов к этим нейротрансмиттерам. Ещё один пример выявленного комплексного влияния генов и среды на поведенческий признак: было замечено, что определённый аллель гена МАО-А (это моноаминоксидаза А) — фермент, который перерабатывает, то есть, выводит из строя некоторые нейротрансмиттеры, в том числе дофамин. Так вот, один из генетических вариантов, один из вариантов этого гена МАО-А коррелирует с повышенной вероятностью агрессивного и асоциального поведения и с вероятностью того, что человек попадёт в тюрьму, станет преступником. Но потом более точные и более детальные исследования показали, что так бывает не всегда. В некоторых выборках — да, есть такая связь между этим аллелем и вероятностью асоциального поведения, в других выборках — нет. В конце концов, стало ясно, что тут всё зависит от того, в каких условиях проходило детство человека. Если у него детство было тяжёлое, неблагополучное, если он рос в неполной семье, родители алкоголики, конфликты в семье и т. д., то тогда наличие аллеля 3R гена МАО-А повышает вероятность того, что человек станет преступником. А если человек рос в хорошей семье, и детство у него прошло нормально, спокойно, благополучно, тогда вероятность того, что он станет преступником, не зависит от аллельного состояния этого гена. А почему здесь нарисован воин маори, потому что был такой небольшой скандал, когда какое-то исследование вроде бы показало, что у этого очень воинственного действительно народа, повышена частота встречаемости аллеля 3R, и кто-то в газете написал, какой-то журналист, что вот, значит, мы теперь знаем, почему маори такие злобные, агрессивные. Представители народа маори возмутились, был большой скандал в Новой Зеландии по этому поводу, но и потом созвучие, просто чисто случайное совпадение маори и МАО-А. В данном случае были расшифрованы ещё 2 стрелки в этом запутанном клубке: ген МАО-А влияет на агрессивность, но только если были детские травмы. При наличии детских травм, неблагополучного детства этот ген влияет на агрессивность, а если детских травм нет, то не влияет. И последний третий пример комплексного влияния генов и среды на признак очень интересный. Он связан с влиянием гена окситоцинового рецептора (окситоцин — это нейротрансмиттер и нейропептид, который играет очень важную роль в социальном поведении, в наших психических поведенческих признаках, связанных с взаимоотношениями с другими людьми: любовь, дружба, взаимопомощь, сочувствие, ну, вообще какая-то тяга к другому человеку — это окситоцин, здесь окситоциновая система играет огромную роль). И показано, что разные аллельные варианты гена окситоцинового рецептора коррелируют с разными нашими социальными, нравственными особенностями. В одном исследовании обнаружили, что у современных американцев такой признак, как склонность рассказывать друзьям о своих проблемах, жаловаться на жизнь друзьям и знакомым коррелирует с аллельным состоянием гена окситоцинового рецептора. То есть, люди с определённым аллелем (вариантом) гена окситоцинового рецептора, американцы, достоверно чаще жалуются на жизнь своим друзьям, чем американцы с другими вариантами этого гена. Очень хорошо. Но потом это исследование повторили в Южной Корее на другой выборке людей и там такой зависимости не обнаружили. Оказалось, что южные корейцы, независимо от аллельного состояния этого гена, одинаково редко жалуются на жизнь своим друзьям. Это могло бы объясняться, теоретически, разными обстоятельствами. Это могло бы объясняться различием культуры, нравственных норм, принятых в разных обществах. Дело в том, что в Америке жаловаться на жизнь друзьям — такое поведение не считается предосудительным, наоборот, там считается, что нужно поддерживать дружеские отношения доверительные, там с этим вообще проблемы. И общество не осуждает человека за то, что он рассказывает о своих проблемах своему другу, а вот в Южной Корее такое поведение считается совершенно неприличным, недопустимым, и осуждается обществом. Поэтому люди там крайне редко жалуются, делятся своими проблемами даже с близкими друзьями. Может быть, такое различие во влиянии этого гена на это поведение связано с различиями культуры. Но может быть и так, что это различие связано с различием генетического контекста. Может быть, в американском генетическом контексте этот ген влияет, а в корейском не влияет. То есть, смотрите, какая была дилемма: либо такое сложное неоднозначное влияние гена OXTR на жалобы на жизнь, либо оно объяснялось стрелкой, идущей отсюда, от факторов среды, к этой стрелке. Либо, может быть, оно определялось какой-то красной стрелкой, идущей от других генов, эпистазом — одно из двух. Чтобы выбрать одну из альтернатив, провели третье исследование: исследовали людей корейского происхождения, но живущих давно в Америке, то есть, людей, имеющих корейские гены, но американскую культуру. И оказалось, что в этой выборке всё так же, как и у других американцев. Таким образом, было доказано, что дело в данном случае не в межгенных взаимодействиях, не в эпистазе, а именно во влиянии средового фактора общественной морали. Общественная мораль опосредует то, как аллельные варианты этого гена влияют на этот поведенческий признак. Вот так постепенно с большим трудом распутывается этот психогенетический клубок.
Некоторые гены, надо сказать, у всех людей одинаковы и при этом очень сильно определяют наше поведение. В таких ситуациях, когда нет генетической изменчивости в человеческой популяции, мы не можем применять ни близнецовый анализ, ни другие методы психогенетики сюда не подходят, потому что все люди по данному гену одинаковы. То есть, ген может влиять на поведение, но мы этого не определим, потому что у людей нет генетической вариабельности по этому гену. Соответственно, здесь влияние этого гена на поведение можно выявить, только сравнивая человека с другими приматами, например, с шимпанзе. И действительно ясно, что большое количество генов, которые влияли на поведение у наших предков в ходе эволюции, просто достигли фиксации. То есть, какие-то психологические, поведенческие признаки были выгодны нашим предкам, соответствующие генетические варианты закрепились. Эти генетические варианты отличают нас от шимпанзе, они определяют наше поведение, но они одинаковые у всех людей, то есть, здесь уже приходится привлекать межродовые сравнения. Ну, типичный пример — это ген FOXP2, необходимый для членораздельной речи. У всех людей он одинаковый. И у неандертальцев он был такой же. И это позволяет нам членораздельно говорить. Встречаются иногда мутации в этом гене, и люди с такими мутациями не могут разговаривать. Есть такая семья в Пакистане, если не ошибаюсь, она была обнаружена, в которой целое семейство ни бе ни ме. Тут уже нужны межродовые сравнения и построение всяких филогенетических реконструкций. И действительно оказалось, что в ходе антропогенеза у наших предков закрепились две уникальные мутации в этом гене FOXP2, которые отличают нас от всех других млекопитающих. А в целом этот ген очень консервативный, мало меняется и т. д.
Давайте на этом закончим, а вы лучше мне вопросы какие-нибудь.
Слушатель № 1. Является ли, допустим, картавость или другой дефект речи генетически предусмотренным?
А. В. Марков. Я специальных работ по картавости не знаю, но, скорее всего, почти наверняка, здесь всё так же, как и с другими подобными признаками, фенотипическими. Любой, вообще говоря, фенотипический признак (ну, практически любой) зависит отчасти от генов, отчасти от среды, отчасти от случайности. Различаются только пропорции. В данном случае я могу предположить (это очень просто проверить близнецовым анализом, просто надо набрать пары близнецов, посмотреть, как они различаются по картавости: монозиготные, дизиготные — всё станет ясно), я бы предположил, что здесь вклад генов наверно процентов 80, ну 70, но остальное там случайности и среда. Но это надо проверить.
Слушатель № 2. У меня такой вопрос: мы сейчас говорим о влиянии среды, о влиянии генов и случайностей, а что зависит от самого человека? Ведь мы рассматриваем вопросы морали, поведения, каких-то качеств, которые вообще считались внутренними в кавычках души. То есть, что может сделать человек? И вообще, несёт ли он ответственность за это?
Помощник А. В. Маркова. Это очень хороший такой математико-теологический вопрос.
Слушатель № 2. Нет. Теологией тут не пахнет.
Помощник А. В. Маркова. Мы ещё начинаем говорить: а сам человек? Это очень красиво.
А. В. Марков. Это очень сложный и очень тонкий вопрос, на который вообще не хорошо вот так отвечать как-то, тут нужно много всего. Вопрос о свободе воли и об ответственности. Значит, есть наука (сейчас скажу, в чём тут главная проблема, может быть, и ответ, собственно), наука основана на принципе причинности. Мы считаем, что если что-то происходит, значит, есть причины. Это распространяется и на нашу психику: если мы как-то поступили, так, а не иначе, то на это были причины. Что это за причины? Это могут быть причины во внешней среде, которые вынудили нас так поступить, это могут быть внутренние причины. Я такой человек, что я вот так поступил, сделал такой выбор. А что значит — «я такой человек»? Значит, мой мозг так устроен, мои нейроны под действием генов, среды, воспитания и случайности сплелись в такие сети, что я в ответ на такую-то ситуацию принимаю такое-то решение. Если есть причины — нет свободы. Принцип свободы воли, понимаемый так, как абсолют, противоречит принципу причинности. Из этого, вообще говоря, следует, что материалистическая наука должна признать, что свобода воли — это иллюзия. А на самом деле мы биороботы, поведение которых определяется устройством нашего мозга. Мозг меняется в ходе обучения и т. д. У нас есть иллюзия «Я», самосознания, и у нас есть иллюзия того, что мы сознательны и деятельны. Деятели — мы обладаем некой свободой воли, но если подумать: а что такое свобода воли? Это что, некая беспричинная, нематериальная сущность? Но на самом деле изучение мозга убеждает нас в том, что нет, что всё там материально и, соответственно, (ну, это такое секретное знание) по-видимому, это иллюзия, и на самом деле всё имеет причины, наши поступки тоже. Значит, свобода воли это некий самообман адаптивно выгодный, но это не снимает с нас ответственность, впрочем. Потому что ответственность вполне может базироваться на других вещах, независимо от того, отвечает человек за своё поведение или нет. Если это поведение представляет опасность для общества, то имеет смысл переделать устройство мозгов этого человека, выработать ему другие условные рефлексы, другие условные реакции. Наказание — это обучение на негативном опыте, оно может изменить поведение таким образом, как это выгодно обществу. Вот как-то так.
Слушатель № 3. Александр Владимирович, спасибо вам огромное за лекцию. Вот вы привели пример аллелей 3R с геном МАО-А, и вы сказали о том, что если детство не тяжёлое, то получается, что он не активируется, и агрессивность эта не вырабатывается, и человек менее опасен для общества. То есть, можно предположить, что у нас есть такая система контроля, то есть, была предрасположенность к агрессивности, но не было стресса извне, не было условий, при которых эта агрессивность необходима была для выживания и, таким образом, она не нужна и там, я не знаю, ген деактивирован был, и, таким образом, он деактивировался, то есть, произошло так. И можно ли провести параллель этого явления с психоанализом, который показывает о том, что то, что происходит с нами в детстве, оказывает влияние на становление нашей личности?
А. В. Марков. Ну, то, что происходит с нами в детстве, разумеется, оказывает влияние на становление нашей личности. И, конечно, всякие детские переживания, детские травмы, вообще все впечатления влияют на работу генов, на уровень экспрессии генов в разных отделах мозга, да, конечно. Поэтому это вполне понятно, что какие-то детские переживания позволяют проявиться одним генетическим предрасположенностям или не проявиться другим и т. д. Я, может быть, не понял вопрос.
Помощник А. В. Маркова. Параллель с психоанализом. Вопрос был такой: можно ли видеть здесь какую-то параллель с психоанализом.
А. В. Марков. Ну, в таком широком смысле, конечно, можно.
Слушатель № 4. Действует ли тут естественный отбор? Выключится ли ген, если будут нормальные условия?
А. В. Марков. Этот ген абсолютно нам необходим. Выключить его нельзя. Что будет, если моноаминоксидазу вырубить? Это будет оооооооооой. Это не будет удаляться из синаптической щели дофамин, серотонин, норадреналин — вообще не будет работать нервная система. Нет, не будем выключать ген. Естественный отбор — может ли вот такое комплексное влияние гена и среды на агрессивность быть адаптацией? То есть, это наши предки выработали, ну, видимо, какие-то другие гены, которые определяют вот такое комплексное влияние. То есть, может ли это быть адаптивным — если мы растём в плохой среде, мы вырастаем агрессивными. Нет, ну понимаете, а если у человека нет этого варианта, а есть другой вариант, то он не вырастет агрессивным даже в агрессивной среде. Точнее говоря, в этом случае просто не будет влияния генов. В общем, это очень вряд ли на самом деле. Я думаю, что это… Ну, надо подумать… Вообще сложно, запутанно…
Слушатель № 5. У меня вот вопрос: что гораздо эффективнее для воздействия на мозг, какие-то разовые сильные травмы, например, вот ребёнок с аллелью R3 гена МАО-А растёт, растёт в нормальной среде и тут, бац, и какая-то вообще ужасная ситуация с ним случилась, и это повлияло на его агрессивность в будущем? Или гораздо больше влияет, если он ежедневно растёт в каких-то мелких неприятностях?
А. В. Марков. Так не исследовали, там просто увидели, ну, речь идёт, конечно, о протяжённых периодах времени, что если семья неблагополучная: родители преступники, родители алкоголики, или семья неполная, то вот в этом случае, в этой выборке таких людей, влияние есть, а с благополучными — влияния нет. Поэтому точный ответ на ваш вопрос неизвестен, но, по-видимому, всё-таки там ключевую роль играет длительное пребывание в неблагоприятных условиях, а не какое-то разовое сильное стрессовое воздействие. Хотя разовое сильное стрессовое воздействие, в принципе, тоже может влиять на всё: и на формирование психики, и на работу генов.
Слушатель № 6. Огромное спасибо за лекцию. Такой вопрос: возможно ли, нервируя определённые участки мозга, таким образом вырабатывая эмоциональное восприятие, по примеру крысы, без прямого участия объекта, то есть, в отсутствие, предположим, той же самой карточки, влияя на определённые доли мозга, выработать страх на эту карточку, при этом если она ни разу в жизни её не видела?
А. В. Марков. Ну, конечно, можно. То есть, страх — это возбуждение определённых нейронов, их можно найти. Если мы засунем туда электроды и возбудим их искусственно, объект испытает страх совершенно настоящий. Если мы не электроды сделаем, а вот когда дойдёт медицина до такого, что мы сможем аксоны проводить от этих нейронов к этим, мы можем от каких-то нервных сетей в зрительной коре, которые регистрируют там, не знаю, скажем, форму круга. Протянуть аксоны к центру страха где-нибудь в латеральной миндалине, и мы выведем таким образом организм, который будет страшно бояться всего круглого. То есть, теоретически это возможно, но нейрохирургия ещё до этого не дошла по техническим показателям, но, разумеется, такое можно сделать.
Слушатель № 7. Как можно объяснить то, что, например, серийные убийцы в течение жизни за определённый маленький участок времени становятся совершенно другими людьми, и поведение у них совершенно другое?
Дополнение из аудитории. Нет, оно меняется. Он убийца, но хороший семьянин. Убивает, а потом хороший семьянин.
А. В. Марков. Нет, ну одно дело — изменение психики со временем, а другое дело — раздвоение, расщепление личности. Здесь разные ситуации. Тут нужно что понимать? — что психика очень пластична. Базовое свойство любой нервной системы — это обучаемость. Даже самые примитивные нервные системы, как, например, у круглого червя Caenorhabditis elegans — любимый объект эмбриологов, генетиков, модельный объект. У него 380 нейронов — это вся нервная система у самца. У другого пола (там у них не самки, а гермафродиты) у них меньше — 304 или как-то так. И даже эти существа, имея нервную систему из 300 нейронов, они способны к обучению, к запоминанию какой-то информации, к выработке условных рефлексов. Поэтому да, мы можем меняться, мы можем стать совсем другими людьми при соответствующем внешнем воздействии. Поэтому да, человек может меняться в течение жизни. А расщепление личности — это, конечно, очень тоже забавная вещь. Ну, действительно есть много таких клинических случаев, это бывает, когда нарушаются связи между полушариями, и, получается, как бы в одной черепушке две разные личности, которые там в какой-то мере могут сохранять контакт между собой, а в какой-то мере нет. Бывает даже синдром «чужая рука», когда одна рука, например, начинает всё хватать и делать как ей вздумается. Потому что какая-то часть коры изолировалась, руководит этой рукой. А сознательная часть психики, которая руководит речевыми центрами, и говорит: я ничего не понимаю, что делает моя рука, почему она вот так хватает кого-то там, не знаю.
Дополнение из аудитории. Просто психопатия к этому случаю не относится, к расщеплению сознания.
А. В. Марков. А, это про серийных убийц? Ну да, у серийных убийц там, конечно же, идёт нарушение эмпатии — способности сопереживания. Это то, что я говорил, в том числе вентромедиальная префронтальная кора, система зеркальных нейронов. Он просто не может испытывать сочувствие, сопереживание, что-то в таком духе. Ну, я вообще в клинической психологии не разбираюсь, это так, общие соображения.
Помощник А. В. Маркова. Есть ли вопросы у этой части аудитории?
Представитель университета. Если можно, у меня такой вопрос: исходя из генетических основ этого явления, а вот у животных такое сложное чувство, как любовь, есть?
А. В. Марков. Ой, ну это вообще тема для отдельной лекции. Конечно, есть.
Помощник А. В. Маркова. А у беспозвоночных?
А. В. Марков. С беспозвоночными точно не скажу, а у млекопитающих у моногамных, конечно, есть. Эмоциональные центры, в общем, все одинаковые. Если бы вы дали мне ещё пару часов на лекцию, то у меня там дальше в слайдах шло как раз про это, вплоть до смешного: есть ген, мутация которого у полёвок влияет на то, будет ли самец заботиться о своём потомстве. Ген рецептора вазопрессина, определённые варианты регуляторной области этого гена влияют на то, будет ли самец заботиться о своём потомстве, будет ли он моногамным, будет ли он хранить верность одной самке, жить с ней всю жизнь и т. д., или он будет гулять полигамно и всё такое. Так вот. У человека есть тоже этот ген вазопрессивного рецептора, и шведские генетики показали, что у мужчин с одним из вариантов этого самого гена достоверно понижена вероятность успешного брака. То есть, у них романтические отношения с девушками реже заканчиваются браком. А если они всё-таки женятся, то жёны таких мужчин, как правило, не довольны отношениями в семье. Это тот же самый ген, который мешает полёвке быть заботливым отцом, тот же самый ген, его мутация, и человеку мешает быть верным мужем, заботливым отцом. А любовь, конечно, есть. Те же эмоции, те же центры возбуждаются у моногамных видов. Ведь поведение млекопитающих регулируется эмоциями. Мы делаем то, что нам нравится. И не делаем то, что нам не нравится. Если мышке не нравится быть рядом с другой мышкой, она не будет. Если они всю жизнь вместе проводят, заботятся о потомстве, значит, им это очень приятно. А это, наверное, и есть любовь.
Слушатель № 8. У меня такой вопрос конкретный: влияет ли ген окситоцин на агрессивность людей?
А. В. Марков. Была интересная работа… В принципе активация окситоциновой системы она стимулирует такое аффилиативное поведение, то есть, ну вот когда чувствуем чувство общности, друзья, обняться, похлопать друг друга — это вот всё окситоциновая система работает. Раньше думали, что активация этой системы повышает дружелюбие ко всем людям безвыборочно, но оказалось, что нет. В ситуации межгрупповой конкуренции окситоцин повышает склонность стать горой за «своих», но не повышает дружелюбие к противникам. То есть, всё-таки наш социальный интеллект заточен под парохиальный альтруизм. К сожалению, наши предки жили маленькими, остро конкурирующими друг с другом группами. И даже все эти системы добра или братской любви они ориентированы только на то, чтобы генерировать это добро и братскую любовь к тем, кого мы считаем «своими». Если возникает ситуация, которую мозг интерпретирует, как межгрупповой конфликт, то чужие, враги, представители враждебной группировки уже перестают восприниматься как люди, на самом деле. Поэтому люди так легко звереют, скажем, под воздействием пропаганды, какой-то агитации, и совершенно хорошие порядочные люди могут пойти убивать таких же точно людей, если им внушат достаточно убедительно, что они враги, «наших» бьют, вот это чужаки — бей их. Вот такие печальные последствия нашего эволюционного прошлого. Так вот, окситоцин агрессивность не повышает, но он может повышать её косвенно, усиливая готовность любой ценой сделать что-то хорошее для «своих». Если для того, чтобы сделать что-то хорошее для «своих», нужно нанести вред противнику, то, соответственно, окситоцин будет косвенно даже увеличивать агрессивность в этой ситуации.
Вопрос из аудитории. Что за патриотизм?
А. В. Марков. Да, патриотизм. Или вот когда мальчишки с этого двора идут бить морду мальчишкам с того двора, или там футбольные команды, или вот патриотизм, да, это всё этот инстинкт.
Слушатель № 9. Человеку свойственны многие формы такой исследовательской деятельности — вроде бы непонятно, зачем. Вот коллекционировать, проверки букашек каких-то (никому вроде бы ненужных, непонятных). Вот собирать и коллекционировать. Какой-то адаптивный смысл в исследовательском поведении, как рафинированном поведении, не заточенном на что-то практическое, чем можно улучшить свою жизнь непосредственно? В чём корни этого поведения? И про буриданова осла, есть ли у синдрома этого буриданова осла тоже какой-то адаптивный смысл?
А. В. Марков. Первая часть вопроса более сложная. Я начну со второго. Значит, ситуация буриданова осла, когда мы не можем сделать выбор. Это на самом деле, как правило, плохо. Это неадаптивно. Обычно нервная система, система принятия решений, так устроена нервная система, так устроено принятие решений пчелиным роем, так устроено принятие решений в парламенте. Нужно принять какое-то решение. Все эти системы принятия решений оптимизируются на дискретность и на скорость, на быстродействие. То есть, по-видимому, нашим предкам, да и вообще в жизни всегда так бывает — лучше принять даже неправильное решение, но быстро, чем зависнуть на несколько минут и быть не в состоянии принять хоть какое-то решение. Решения, которые мы принимаем в жизни, они всегда дискретны, практически всегда дискретны. Вы не можете наполовину броситься в драку, наполовину убежать. Из альтернативных вариантов поведения нужно быстро выбрать один. И лучше вы ошибётесь и броситесь в драку с более сильным, или вы ошибётесь и убежите от более слабого, чем вы будете вот так вот зависать, не знать, что делать, и вас съедят за это время, пока вы не можете сделать выбор. Вот поэтому развивается латеральное торможение, это как раз такая штука, чтобы повысить дискретность при голосовании. А мы не можем принять решение, например, если у нас нарушена система вознаграждения. Мы перебираем альтернативы у себя в воображении, моделируем ситуации и та из этих ситуаций, которая нам больше нравится, она вызывает больший приток дофамина по мезокортикальному пути из базальных ганглиев, из центров системы вознаграждения в префронтальную кору. И мы это воспринимаем так: этот вариант мне нравится. А если у человека, например, нарушены эти пути, то он стоит перед витриной, где выставлены 5 сортов йогурта, хочет выбрать один, и не может, потому что он ждёт этого дофаминового притока, этого дофаминового сигнала: да, вот этот вариант мне нравится. А его нет. И ему ничего не нравится. А центры страха, опасение сделать неправильный выбор, работают. И он боится, и он не может, вот он может час стоять перед этой витриной и не в силах сделать выбор.
Помощник А. В. Маркова. Это про осла. А про любопытство, исследовательские рефлексы?
А. В. Марков. Про любопытство, исследовательский рефлекс тут надо рассматривать разные ситуации. Исследовательское поведение может иметь самые разные причины: игровое поведение, ну, когда какие-нибудь щенки играют, считается, что это некая тренировка, они отрабатывают какие-то навыки, которые помогут им в будущей жизни. Когда сорока хватает какие-то яркие блестящие предметы, тащит их куда-то, то это что она делает? Может быть, она принесёт их в своё гнездо, положит их туда, они будут блестеть и другим сорокам показывать, какая это крутая сорока, у неё такие там вещи замечательные в гнезде. Может быть так. А может быть просто ей любопытно, то есть, просто исследовательское поведение, она видит что-то, что сильно воздействует на её восприятие, что-то яркое, блестящее привлекает её внимание. Она хочет исследовать просто, чтобы расширить свой кругозор. Людям очень свойственно это любопытство, это одно из наших отличительных свойств. Большинству зверей любопытно только в детстве. Пока они детёныши, они исследуют мир активно. А взрослые звери обычно утрачивают это любопытство, им уже ничего не интересно, они хмурые такие, злые ходят, делают свои дела. А люди часто сохраняют любознательность на всю жизнь. Это такая ювенильная, немножко детская мечта, у нас вообще много признаков ювенилизации. Нам характерна вот такая тяга к познанию.
Помощник А. В. Маркова. Ну, школа старается успешно его убивать, но не всегда получается.
А. В. Марков. Ну, школа да. Но они этим пользуются, вот привлекают. Ну, ещё Дольник писал про собирательский инстинкт, но это, конечно, гипотеза. Я не знаю серьёзных научных исследований, которые бы это подтверждали, но интересная идея, конечно, насчёт собирательского инстинкта, что это у нас такой атавизм — наши предки были собирателями, поэтому мы тоже любим всё тащить, коллекционировать.
Слушатель № 10. Вы сказали про разные аллели, которые отвечают там за агрессию или авантюризм, а есть ли ещё такие исследования, которые, например, аллели, которые отвечают за жадность?.. Есть ещё?
А. В. Марков. Да, есть. Были такие работы. Щедрость. Исследовали готовность людей расстаться с деньгами в тех или иных ситуациях. Ну, жадность она тоже бывает разная. И щедрость бывает разная. Вот, скажем, готовность сделать благотворительное пожертвование на каких-то там незнакомых голодающих детишек в Африке. Да, это зависит от окситоциновой системы. Была показана корреляция, ну, процентов на 10—15 различия по щедрости, соответственно, жадности определяются генетической вариабельностью по аллелям окситоцинового рецептора того же самого. Такая работа была.
Слушатель № 11. А вот фобии у человека. Процесс их формирования схож с процессом формирования условного рефлекса, или имеется какая-то генетическая подоплёка? И, соответственно, можно ли помочь человеку, страдающему фобией, избавиться от этого страха, или же ген в итоге всё равно проявит себя в определённых условиях при определённом воздействии?
А. В. Марков. Эта тема активно исследуется, я сейчас не помню подробностей, но помню, что есть масса работ. Есть такая проблема, как посттравматический синдром — люди, которые побывали, скажем, на войне, у них часто развивается этот синдром и фобии, навязчивые страхи. Пытаются найти способ, как с этим бороться, и, в общем, это активно развивающаяся область исследований. И какие-то подходы, какие-то стимулы, какие-то гены, с этим связанные, там найдены. В принципе, есть надежда, что с этим можно будет справляться в ближайшем будущем. То есть, страх можно затереть, это, конечно, условный рефлекс. Реакция испуга в ответ на какой-то стимул реальный или воображаемый, конечно, это условный рефлекс. Но условный рефлекс можно затереть.
Вопрос из зала. Тревожность — это генетическая обусловленность?
А. В. Марков. А уровень тревожности, нервозности, нейротизма — это очень сильно генетически обусловлено, да. Вот склонность к перепадам настроения, взбалмошность — это одна из фундаментальных черт личности, которая зависит от генов больше, чем на 50%.
Слушатель № 12. Александр Владимирович, скажите, пожалуйста, вот вы говорили об экспериментах, проводимых с детьми. Как показанная картинка влияла на принимаемое ребёнком решение в различном возрасте? Именно вот в зависимости от возраста. И о каком вообще возрасте детей говорилось?
А. В. Марков. В том исследовании там маленькие были детишки года 2,5, что ли, вот как-то так, 3, может быть. Там с возрастом не сравнивали, поэтому неизвестно.
Слушатель № 12. А о конкретном возрасте там не говорилось?
А. В. Марков. Нет, там зависимость от возраста не упоминалась. Если не ошибаюсь, там просто были взяты дети одного возраста.
Слушатель № 12. А прайминг вообще он зависит от возраста?
А. В. Марков. Может быть и зависит, я таких работ не знаю, но он точно действует на все возраста. На взрослых тоже прекрасно действует. Есть масса работ, связанных с праймингом именно взрослых людей. Конечно, совершенно фантастическое явление, которое было показано многими независимыми научными коллективами в разных странах. Тесты на просоциальность, то есть, человек один в комнате, он должен сделать какое-то решение. Ему экспериментатор даёт какую-то сумму денег, и тестируемый должен принять решение: пожертвовать на какое-то доброе дело часть этих денег или забрать все деньги себе. Он может забрать их все себе, он может какую-то часть на что-то там пожертвовать. Чем больше он пожертвует, тем, так сказать, более просоциально он поступил, считается. Так вот, оказалось, что, если в комнате, где-то в интерьере достаточно нарисовать на обоях или на экране компьютера изображение двух глаз, чтоб достоверно повысилась просоциальность в принимаемом решении. Вот это серьёзно. Малейший намёк на неанонимность ситуации, что кто-то узнает о нашем поступке, резко повышает порядочность и совестливость нашу. Вот почему вешали икону-то в угол. Потому что святой там смотрит — люди ведут себя хорошо. Это тоже прайминг, да.
Слушатель № 13. Возвращаясь к вашему высказыванию, о том, что свобода выбора — это иллюзия, в канун праздника святой Пасхи не могу не поинтересоваться о ваших религиозных взглядах. Верите ли вы в Бога или нет, что для вас понятие душа вообще, как оно соотносится с генетикой?
А. В. Марков. Ну, если вам интересно, я в молодости (ну, даже не знаю, насколько уместно это всё рассказывать, но, собственно, почему бы не рассказать), когда ещё была советская власть, и религия была в загоне, и за посещение церкви можно было вылететь из МГУ. Если бы узнали, из комсомола исключили бы, а потом и из университета выкинули. Это было опасно, это так будоражило воображение, но с детства, в общем, я религией интересовался и был достаточно близок к тому, чтобы удариться в какую-то религию, там стать верующим всерьёз — я рассматривал эти вещи. Потом в ходе своей научной деятельности я, ну конечно, как любой человек, всё время об этом думал. В общем, в итоге я всё-таки пришёл к атеизму. Я для себя ответ на вопрос «Есть ли Бог?» дал отрицательный. Ну, это долгая история, но, в общем, я считаю, что моё личное мнение, которое я никому не навязываю, что Бога нет, и что мир материален, и всё объясняется научными вещами без привлечения гипотез о сверхъестественном на сегодняшний момент.
Помощник А. В. Маркова. Вопросы кончились. Вопросы закончились? Нет? Ну, последний давайте.
Представитель университета. Меня мучает всё-таки один момент, связанный, помните, с томограммами. Они любопытные исследования, когда фиксируют активность участков мозга, вот когда человек запоминает какое-то слово, и есть активность на томограмме. Зависит ли это от языковых способностей человека? По-английски он думает и говорит, по-русски. Каковы двуязычные люди, у кого моделируется эта активность как, так же одинаково или по-разному?
А. В. Марков. Ой, я не знаю. Вот это мне не попадалось.
Помощник А. В. Маркова. Так, спасибо большое. Было действительно много хороших вопросов, но всё-таки это не бесконечный процесс…
Слушатель № 14. Можно маленький вопросик? Есть ли какие-нибудь исследования (возможно на перспективу) на тему: куда сейчас идёт эволюция человека, куда человек эволюционирует, каким он будет примерно через 100 тысяч лет?
А. В. Марков. Масса, конечно, всяких текстов на эту тему, в том числе и научных, действие отбора на современные человеческие популяции — всё это активно изучается, но, опять же, в двух словах на такой общий вопрос не ответишь, это долго рассказывать. У меня в двухтомнике это в послесловии. Есть такая главка под названием «Эволюция продолжается», там обзорчик этих данных приведён. Про риск накопления вредных мутаций из-за ослабления очищающего отбора, в результате развития медицины и вообще цивилизации, решения проблемы голода и средств планирования семьи. Очищающий отбор резко ослабел, и это угрожает нам тем, что идёт бесконтрольное накопление вредных мутаций сейчас, и это может привести к очень нехорошим последствиям, в принципе. Угроза вырождения — она существует. Про то, что мозг у нас уменьшается в последние 20 тысяч лет— тоже интересная тема, почему 2 млн лет он увеличивался у наших предков, последние 20 тыс. лет уменьшаться начал.
Вопрос из зала. А есть ли какие-то психические функции, которые явно, скорее всего, увеличиваются?
А. В. Марков. Психические есть всё это, да. Ну, посмотрите в моём двухтомнике, там есть такие факты про эволюцию сейчас. Спасибо.
