Нет ничего этичного в том, чтобы «покупать локальное» и поддерживать мелкий фермерский бизнес, пока работники этих предприятий жестоко эксплуатируются.
«Мы живём в тени, — говорит мне Хавьер, работник фермы в Гудзонской долине (шт. Нью-Йорк). — К нам обращаются как к незнакомцам. Нам мало платят, и мы не можем попросить больше». Работник другой фермы добавляет: «Они относятся к нам, как к пустому месту. Всё, о чём они думают, — чтобы работа была сделана в срок. Как бы мы к этому ни относились, нам приходится мириться с этим».
Сегодня в оживлённых политических дискуссиях зачастую всплывает тема сельскохозяйственного производства и распределения, но разговоры на эти темы подчас одни из самых запутанных.
Эксплуататорские условия в сельскохозяйственной промышленности вполне справедливо привлекают внимание учёных, активистов и журналистов. Подавляющее большинство исследований направлены на изучение условий труда на крупнейших сельскохозяйственных объектах. Потребителям озвучивается бесчисленное множество причин, чтобы не покупать продукты сельскохозяйственных гигантов, а в качестве альтернативы предлагается — «покупать местное».
Огромное число статей в современной гастрономической прессе укрепляет понимание того, что покупка продуктов питания местного производства непосредственно у фермеров не только позволяет обеспечить свежесть продукции на вашем столе и правильное употребление сезонных продуктов, но также помогает создать доверительные, почти интимные отношения с производителем. Целью таких умозаключений является подкрепление утверждения о том, что местное производство продуктов питания является более здоровым, чем индустриальное сельскохозяйственное производство.
И учёные, и авторы статей о еде не раз обращали внимание на многочисленные положительные аспекты локального пищевого производства: экономическая и социальная справедливость, чувство общности, приобретаемое через прямой контакт с фермерами, а также гражданская сознательность и вовлечённость в демократические процессы, которым способствует распространение альтернативных сельскохозяйственных систем.
Как пишет в своей книге «Америка: чудеса здоровой пищи» (ориг. назв. Animal, Vegetable, Miracle) Барбара Кингсолвер (Barbara Kingsolver): «„Локально выращенное“ — это категория, смысл которой заключается в её некоррумпированности». В этой же книге она обращает внимание на нищенские зарплаты и плохие условия труда рабочих на промышленных фермах, ссылаясь на их средний годовой доход в 7500 долларов. По всей видимости, она призывает своих читателей гордиться тем, что местные фермы предлагают более справедливую и хорошо оплачиваемую альтернативу.
Возьмём другой достойный пример: «Дилемма всеядных» (ориг. назв. The Omnivore’s Dilemma) Майкла Поллана (Michael Pollan), веха в новой пищевой литературе. Автор описывает два типа сельского хозяйства — промышленный и пастушеский — без каких-либо переходных ступеней между ними.
Такие авторы продают нам идею локальной диеты как здоровой и праведной альтернативы капиталистической продовольственной индустрии, однако представление это основано на ложной дихотомии.
С одной стороны, они демонизируют монокультурные фабрики за отравление земли и подземных вод, за жестокое и бесчеловечное обращение с животными, а также за эксплуатацию работников во имя получения прибыли. С другой стороны, они поддерживают развитие местного сельского хозяйства и представляют его в качестве антидота против корпоративных бед индустрии.
Делая покупки на фермерском рынке или присоединяясь к программе общинной поддержки сельского хозяйства (CSA), потребители поддерживают бизнес фермерских хозяйств (не обязательно мелких), платят за еду местным производителям, поощряют ограничения в использовании пестицидов, а также обеспечивают гуманное обращение с животными.
Меченые эксплуатацией
В своих похвалах, возносимых мелким фермерским хозяйствам, гастрономические авторы используют такие термины, как «локальное», «альтернативное», «устойчивое», и «справедливое», дабы отличать местного производителя от ненавистной индустрии. Однако эти слова частенько взаимозаменяемы. Легко представить, как после такой большой огласки и положительного внимания к локальным производителям эти преимущества устойчивости и справедливости могли бы распространиться и на самих работников хозяйств.
Однако в ходе исследования, начатого в 2000 году, я обнаружила, что условия труда на локальных фермах в Гудзонской долине в штате Нью-Йорк не очень-то отличаются от условий в сельскохозяйственной промышленности, недостатками которых пестрят заголовки газет.
Из всех наёмных рабочих, которых мне довелось встретить на локальных фермах, 99 % родились не в США. Подавляющее большинство, 71 %, были латиноамериканцами без гражданства США; 20 % были родом с Ямайки или из Латинской Америки и имели визу гостевого рабочего H-2A. Большинство латиноамериканских работников едва говорили по-английски и плохо читали и писали на своём родном языке, в среднем они получили образование на уровне шестого класса школы.
Плохое знание английского работниками, на самом, деле играет на руку их работодателям, помогает им всячески обманывать гастарбайтеров. Хотя сами фермеры уверяют, что не берут работников, понимающих язык, так как считают знание английского своего рода трамплином для получения гражданства. Некоторые фермеры жаловались мне, что якобы у рабочих с гражданством США есть большая проблема — у них нет трудовой этики.
Но большая часть работников на фермах Гудзонской долины не переезжали специально в США, чтобы работать на ферме: они жили в Нью-Йорке круглый год, а их рабочие места на фермах были сезонными. Около одной трети работников жили со своими семьями. Воссоединение семьи снижало чувство одиночества у рабочих, но в то же время подмывало их финансовое положение.
Работник одной из ферм по имени Мануэль поясняет:
«Сейчас у меня ничего нет. Я получаю здесь доллары за работу, но здесь же их и оставляю. Другое дело, если бы я зарабатывал здесь, а деньги отправлял домой, в мою страну, там, на родине, они чего-то стоили бы. Но моя семья в США. Как ни крути, здесь из этих денег не сэкономить ни цента».
Но на их родине, рассказывают рабочие, экономическая эксплуатация ещё хуже: на фабриках процветает возрастная дискриминация, хозяева рассчитываются за работу едой и иными натуральными средствами существования.
Один работник мексиканского происхождения рассказал, что был вынужден искать работу в США из-за экологических проблем и отказа от ирригационных программ и сельскохозяйственных субсидий в Мексике после подписания договора о Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА): «У меня была собственная картофельная ферма, но теперь там нет воды. Ничего не рождает та земля, что мертва».
Рабочие, с которыми мне удалось поговорить, указывали на свой страх потерять работу или быть депортированными. Они также не были осведомлены о своих правах.
Эти факторы, в сочетании с желанием наёмных рабочих вернуться домой, создали весьма уязвимую рабочую силу, которая готова смириться с серьёзными жертвами ради работы. Они будут смотреть в пол и кивать, чтобы сохранить доход, жизненно важный для их семей, они будут подавлять в себе тревоги по поводу собственного благополучия и беспрекословно соблюдать все требования работодателя.
Многие опрошенные весьма проницательно высказались по поводу своего положения — они полностью зависят от зарплаты на ферме, страдают от одиночества и отчуждённости.
Двадцатидвухлетняя работница из Гватемалы расплакалась, когда начала говорить о том, как сильно скучает по дому. Она часто разговаривала по телефону с матерью, но никогда не рассказывала ей о своём настроении и не жаловалась на условия работы. Как и другие люди, с которыми я говорила, она приуменьшала свои переживания по поводу трудностей, ведь её цель состояла в том, чтобы получить максимально возможную зарплату, несмотря на болезненное осознание низкого потенциала этого заработка.
Работа, которую они выполняют, — сложная, грязная, и напряжённая; она требует многократных наклонов или приседаний, иногда с острыми орудиями, а иногда и в экстремальных погодных условиях в течение нескольких часов. «К концу дня вы мертвы от усталости; всё ваше тело болит, ведь вы весь день на ногах», рассказывает другой рабочий.
Один полевой работник сказал мне, что фермер относился к своим собакам лучше, чем к нему. Потом он осёкся и добавил, что, наверное, рассказал слишком много. Многие из них не хотели делиться рассказами об условиях труда, используя фразы типа «я лучше не буду об этом говорить», — было понятно, что они боятся расправы со стороны работодателя.
Существуют многочисленные истории о невыплатах и краже заработной платы, торговле людьми, сексуальных домогательствах, незаконных увольнениях и запугивании. Но даже если бы все работодатели были привлечены к ответственности за нарушения действующего законодательства, такие хозяйства все равно будут эксплуатировать рабочих.
В штате Нью-Йорк — как и в большинстве других — сельскохозяйственные рабочие не имеют права на отгул, на оплату сверхурочных, на ведение коллективных переговоров.
Следовательно, некоторые из них работают 80—90 часов в неделю, иногда более семи дней подряд без выходных, за минимальную зарплату. Работники ферм заявляют, что закон позволяет эксплуатировать их труд, ведь он не признает равенства их прав с правами других рабочих. Хериберто, работник фермы и организатор публичных лекций, сказал мне, что жители штата Нью-Йорк должны стыдиться собственного законодательства.
Самая главная проблема, с которой сталкиваются работники ферм на своих рабочих местах, — их собственное бесправие. Несмотря на то, что почасовая оплата работы является основным элементом трудового договора, многие сельскохозяйственные рабочие заявляют, что начальство вычитает несколько из отработанных часов до начисления зарплат. Но, как и представители других наиболее уязвимых профессий, работники слишком напуганы, чтобы заявить об этом.
Цена близости
Отношения фермера и работника в небольших хозяйствах принимают форму комплексного патернализма, который я называю ценой близости. Этот патернализм служит важным средством контроля труда.
Это оборотная сторона той личной связи, о которой мечтает потребитель, когда покупает у местных мелких фермеров. На фермах, которые мне довелось посетить, было очень мало контрактных рабочих и ни одного менеджера среднего звена. Таким образом, фермеры были напрямую связаны со своими работниками.
Патернализм возникает, когда босс ведёт наблюдение за некоторыми аспектами жизни работника вне трудовых отношений — например, когда фермер обеспечивает рабочих жильём. Однако моё исследование показало, что есть более глубокие уровни таких отношений.
Фермеры отдавали излишки произведённой продукции или неиспользуемые сельскохозяйственные машины работникам, допускали совместное проживание своих семей и рабочих, защищали их от нападок местных властей, и давали туманные обещания — возможно, о помощи в оформлении грин-карты (вида на жительство) или о передаче прав на участок земли.
Тем самым они улучшали жизнь рабочих, однако ни одна из этих «льгот» не была прописана в трудовом договоре. В этом и есть камень преткновения — работники должны быть лояльными, если хотят продолжать получать эти «льготы».
Один из сборщиков яблок красиво подытожил сложность патернализма. Когда я спросила, как он планирует решать эту проблему на своём рабочем месте, он ответил: «Честно говоря, я не имею представления, что делать, ведь босс хороший человек и даёт нам жилье, не требуя с нас оплаты».
Цена близости вытекает непосредственно из личных отношений, которые устанавливаются на ферме. Работники понимают, что не смогут погасить свои «долги» за эти «льготы», и единственный способ сохранять преимущества — это бездействовать и не жаловаться.
Такие условия редко обсуждаются, когда речь заходит о локальных продуктах. Мы не думаем о наёмных рабочих на местных фермах. Вместо этого мы предполагаем, что на фермах трудится одна семья фермеров, или представляем, что их рабочие имеют стабильные рабочие места, обещанные местными продовольственными активистами и их организациями.
Мы сильно упростили своё восприятие экономики альтернативного сельского хозяйства, пока прославляли этос семейного локального фермерства. В результате, наёмные работники ферм и условия их труда остались вне поля зрения.
Наученные молчать
Как и любые другие официально зарегистрированные работники-мигранты или мигранты без документов, Луис заявляет: «Если вы ведёте себя хорошо, у вас будет работа».
Мои интервью показали, что сельскохозяйственные рабочие опасаются репрессий со стороны работодателя. Один из работников службы, с которым мне удалось поговорить, описал свой опыт следующим образом: «Фермеры, как правило, проводят пальцем по горлу, чтобы дать работникам понять, что их голова будет отрублена — не в буквальном смысле, конечно, — это значит, что они не смогут снова получить работу».
Поскольку угроза депортации вполне реальна, а работодатели по закону не обязаны проверять документы своих работников, рабочие с фальшивыми документами стараются не показывать собственного недовольства, чтобы отвлечь внимание от своего правового статуса.
Так, работник Хавьер с поразительной точностью описал эту дилемму: «Когда я один, я понимаю, что даже если клетка золотая, мы всё ещё заперты в ней. Какая же радость в том, чтобы зарабатывать доллары, если мы остаёмся взаперти?»
Одна знакомая гурманка сказала, что мне не стоит беспокоиться об условиях труда в рамках программы общинной поддержки сельского хозяйства (CSA), к которой она принадлежит, ведь фермеры дают мигрантам рабочие места. Но рабочие-мигранты, у которых я брала интервью, с ней не согласятся.
Рабочие-мигранты неоднократно говорили мне, что их «учат быть тихими». По их словам, вступление в профсоюз или поднятие вопроса об условиях занятости может закончиться для любого из них запретом на въезд в Соединённые Штаты.
Эти работники также чувствуют себя эксплуатируемыми системой в целом: представители властей их родных стран отбирают часть средств, которые они заработали в США.
Один бывший гастарбайтер заметил: «Нас нанимают, и на нас богатеют. Мы же получаем крохи».
Подобные комментарии демонстрируют не только необходимость для рабочих мигрантов поддерживать лояльное к нанимателям поведение, но и тот институционализированный режим трудовой дисциплины, с которым они сталкиваются.
Длинная тень романтического аграризма
Потребительские организации, формирующие сегодня наше мышление, представляют собой современную инкарнацию романтического аграризма. Его концепция основана на исторических традициях с момента основания США и рекламирует роман американцев и фермерского хозяйства.
В книге The Age of Reform Ричард Хофштадтер (Richard Hofstadter) излагает три ключевых мифа романтического аграризма:
- фермеры экономически независимы и самодостаточны;
- сельское хозяйство по своей природе есть естественная и нравственная деятельность;
- сельское хозяйство — доминирующая отрасль общества.
Романтический аграризм не только является формообразующим компонентом американской идеологии — он определяет политическую экономию еды. Детей кормят этой идеологией с самого раннего возраста, начиная с книжек с картинками.
Романтический аграризм имеет большой потенциал в таком значимом для сельского хозяйства и самобытном в культурном плане регионе, как Гудзонская долина. Культурная идентичность региона всецело связана с аграрными ценностями и теми секторами сельского хозяйства, которые получили наибольшую выгоду от экономических стимулов, транслируемых потребительскими организациями, выступающими за альтернативное и локальное производство.
Сегодня гастрономические журналисты играют решающую роль в формировании наших представлений о сельском хозяйстве. И они весьма некритично воспроизводят романтический аграризм и вытесняют из обсуждения вопросы об условиях труда. (Тем не менее Майкл Поллан совсем недавно призвал гурманов обратить внимание условия, в которых трудятся сельскохозяйственные рабочие).
Типичный пример некритичного романтического аграризма — цитата из статьи в гастрономическом журнале Edible Hudson Valley («Съедобная Гудзонская долина»): «Кажется, в каждой головке сыра есть толика щедрости и сотрудничества — традиционных сельскохозяйственных ценностей Гудзонской долины».
Роль потребительских организаций, безусловно, важна, но им нужны смелые лидеры. Так, в прошлом году нью-йоркская группа активистов попросила меня организовать конференцию для обсуждения скрытой стороны сельскохозяйственного труда на ферме. Но как только мы начали обсуждать подробности, группа отказалась от мероприятия, так как её совет был не готов критиковать фермеров.
Реальная солидарность
Не все защитники устойчивого локального пищевого производства игнорируют вопросы труда. Недавние акции рабочих на промышленных фермах были поддержаны гурманами и журналистами, включая требование Коалиции рабочих Иммокали о присоединении к программе FoodFair сети Wendy’s и ещё четырнадцати пищевых корпораций-гигантов, закупающих свежие помидоры из Флориды.
Весной 2016 года профсоюз сельскохозяйственных работников штата Вашингтон Familias Unidas por la Justicia, просил об общественной поддержке бойкота ягод Driscoll’s. Кампания была организована по модели бойкота продукции Sakuma Berries в 2013 и успешной забастовки сборщиков ягод в мексиканском штате Байя в 2015 году, которая помогла улучшить жилищные условия работников, и поспособствовала, среди прочего, публикации данных о реальных прибылях Driscoll’s.
Производители «органической» продукции процветают, потому что потребители сказали, что они хотят есть такую пищу; отношение к животным улучшилось потому, что потребители заявили, что им это важно. Если мы хотим быть искренними в нашей солидарности с сельскохозяйственными рабочими, необходимо уделять столько же внимания условиям труда людей на небольших фермах.
Борьба работников с корпоративными сельскохозяйственными гигантами безусловно важна, но мы также должны противостоять и нашим местным фермерам — это должно стать одним из преимуществ личного контакта с ними.
И это только начало. Тем, кто занимается политикой безопасности пищевых продуктов, необходимо анализировать проблемы современных промышленных и пасторальных ферм яснее, чем Барбара Кингсолвер (автор книг «Лакуна» — ориг. назв. The Lacuna, «Америка: чудеса здоровой пищи» — ориг. назв. Animal, Vegetable, Miracle), Поллан, и другие аватары движения «локальноядных», а также быть более оптимистичными в отношении пределов потребительского активизма.
Тяготы нещадно эксплуатируемых небольшими фермами рабочих продолжат оставаться скрытыми от широкой аудитории, если активисты продолжат изображать крупные птицефабрики в качестве уникального зла, якобы созданного в результате духовного отключения от планеты и природы, вместо того, чтобы называть его одним из показательных примеров бесчеловечности капитализма.
Есть множество причин, по которым можно восторгаться мелкими локальными хозяйствами. Но любые серьёзные усилия для решения проблем цепи поставок продовольственных товаров должны быть всеобъемлющими и международными.
Пока не появится массовое потребительское движение, которое будет готово бороться за справедливые условия труда для сельскохозяйственных работников, пищевое производство будет ограничиваться ярлычками «органический» и «выращено на свободном выгуле» — дорогостоящими маркерами благих намерений тех немногих, кто может себе это позволить.