Многие учёные хотели бы считать, что они никак не связаны с политикой. На самом деле, процесс рассмотрения грантовых заявок напрямую связан с политикой. Задача комиссии — оценить, какой из предложенных проектов принесёт наибольшую пользу обществу. Часто принять решение не так просто, но, к счастью, есть набор критериев, которыми можно (и нужно) руководствоваться.
В романе Даниила Гранина «Иду на грозу» речь идёт о жизни учёных из лаборатории физики электрического поля. Несмотря на то, что книга была написана полвека назад, её сюжет удивительно современный: в ней наука и псевдонаука соревнуются за грант на исследование. Один из протагонистов, физик и директор НИИ, Данкевич, занимается изучением грозы, и занимается тщательно, с «толком и расстановкой». Но в какой-то момент его эксперименты затягиваются и дают только отрицательные результаты. В это время карьерист академик Денисов выступает с планом исследований, которые, якобы, быстро позволят контролировать грозу и тем самым повысить урожаи. Два деятеля науки предстают перед судом комиссии. Кто-то из публики спрашивает Данкевича:
— Вот академик Денисов предлагает показать значимые для народного хозяйства результаты в кратчайшее время. Помимо теоретизирования, какие результаты Вы можете предложить?
— Только негативные результаты, но они тоже важны для науки.
— Но скажите, когда же вы достигнете хоть каких-то положительных результатов? У нас, в конце концов, плановое хозяйство, мы не можем позволить пускать на ветер народные деньги!
— Науку нельзя торопить, в исследованиях исход невозможно предсказать заранее.
После обсуждения деньги получает карьерист, который «спускает» их на разные «конференции и делегации», а институт Данкевича вынужден искать другие средства финансирования. Часть людей уходит. «Настоящая наука» терпит поражение. Мораль книги такова: наука — это что-то заоблачное, недоступное простым смертным, поэтому народ должен восторгаться учёными, а если вопросы науки будут решаться голосованием — то никакого прока не будет.
Однако вопреки этой морали, наукой на условном «Западе» руководит именно принцип голосования и практической пользы. Разница между утрированной ситуацией из фильма и действительными процессами заключается в том, что в реальной жизни члены комиссии обычно понимают, что для многих важных исследований однозначно сказать, что «мы сейчас изобретём колесо, с помощью него построим телеги, на телегах будет можно возить товары, это ускорит торговый цикл в три раза» — практически невозможно. Настоящую практическую значимость определить трудно, для этого требуется выработать тонкое и адаптируемое определение пользы. К счастью, научное сообщество уже предложило несколько методик.
Но зачем вообще простому читателю знать, как распределяются грантовые фонды? Дело в том, что на науку государства выделяют деньги налогоплательщиков, и хотят, чтобы наука помогала людям жить лучше. Деньги, которые вычитают из зарплаты, — это уже дело «шкурное», можно и поинтересоваться: «Куда ушли мои деньги? В чём от них польза?».
Откуда пошло требование практической пользы?
Раньше предполагали, что любой научный прогресс — это по умолчанию хорошо. Мнение постепенно менялось — за 20 век университетов стало больше, и все они нуждались в государственном финансировании. Национальный бюджет — не резиновый, поэтому появилась потребность выбирать, на какие исследования (и каким университетам) давать деньги. Например, если у нас аграрная экономика, имеет смысл вложить деньги в «укрощение грозы», чтобы повысить урожаи. Если на дворе война, нужно разрабатывать лучшие танки. Если мы живём во времена постиндустриальной экономики, стоит работать с информационными технологиями. При этом, в идеальном мире, если государство получает выгоду от определённых исследований, то и граждане будут тоже в выигрыше — потому что на исследования тратятся «народные деньги» и надо как-то перед народом отчитываться.
Интересно, что раньше практическую пользу часто определяли по наитию (или, как в фильме, простым голосованием). Формализованное понятие практической пользы — сравнительно недавнее изобретение. Например, в Британии до 1993-го года требование практической пользы не было определено, и писали просто: «исследование принесёт всеобщую пользу» (general good) или «общественную выгоду» (social benefit). В 1993-м году изменилась политика, изменилась риторика и все стали требовать от науки «прямого влияния» (direct impact). Довольно естественным выглядит то, что этому предшествовала экономическая рецессия в стране, рост инфляции и безработицы. В таких ситуациях надо решать, как потратить деньги лучшим образом.
В России, как предполагает Михаил Соколов, историк науки, графа «практическая значимость» появилась в качестве требования к содержанию и кристаллизовалась в отдельном параграфе в 1930-х, когда защиты диссертаций были восстановлены после отмены их в 1918 (декрет от 1 октября 1918 года упразднил учёные степени и звания, они вернулись только в 1934 году). Здесь тоже можно отследить причины — идеология делала большой акцент на народном хозяйстве, следовательно, всё должно было работать на его благо. Сейчас графа «практическая значимость» в магистерских работах в России выглядит как оммаж старой доброй советской науке, но этот раздел не всегда был идиотским формализмом — раньше в нем действительно был смысл.
Какие существуют критерии практической пользы?
У многих государств есть свои системы оценки качества научных проектов и распределения грантовых фондов. В Британии, например, это Система отличия в исследованиях (Research Excellence Framework, принята в 2014-м году). До этого там была другая система, но в процедуре распределения грантов были недостатки, которые породили много ненаучных стимулов для университетской работы, поэтому решили систему заменить. Голландия использует Стандартные протоколы оценки исследований (Standard Evaluation Protocols), которые меняются каждые шесть лет (сейчас действуют SEP 2015-2021).
Эти и другие системы оценки основаны на определённых критериях качества, среди которых, например, SIAMPI (Social Impact Assessment Methods — Методы оценки социального влияния) или REPP (Research Embedment and Performance Profile, Профиль практической применимости и производительности). Эти критерии стараются измерить пользу по многим направлениям (и потенциально их — бесконечное количество). Например, это экономическая ценность результатов исследования — как исследование способствует развитию национальной экономики. Или другой критерий — возможность воплощения теоретических разработок на практике. Эти два критерия взаимосвязаны: если мы придумали суперкрутую технологию, но нет производственной базы для её реализации — экономическая ценность будет близка к нулю. Есть ещё экологическая ценность (мы ценим нашу планету и хотим, чтобы она сохраняла свойства, благодаря которым человечество до сих пор здесь существует). Или социальная ценность (влияние на социальную среду) — насколько исследование способствует распространению и принятию гуманитарных ценностей; культурная ценность — что исследование прибавляет к культурному багажу страны. Для оценщиков каждая такая ценность существует в рамках одного национального государства: польза национальной экологии, национальной культуре, национальной экономике.
Допустим, мы определили, какие у нас критерии оценки исследований. А как они соотносятся между собой? Как быть, если десять очков по одному критерию коррелируют с минус десятью по-другому? Или если надо выбрать между равными баллами по разным шкалам? Ответ — решать в соответствии со здравым смыслом. В худшем случае — выбирать наугад. Проиллюстрирую. Давайте посмотрим на проекты медицинских исследований, побудем в роли жюри. Есть два проекта, и оба — блестяще написаны, и ни к чему не придраться. Задача одного — найти лекарство от одной очень редкой детской болезни, а задача другого — работать с более распространённым диагнозом. Что выбрать? Кажется, что больше практической пользы принесёт последнее исследование. Но если каждый институт будет руководствоваться таким принципом — работа с детской болезнью никогда не будет совершена, и это не очень хорошо. Другой пример противоречия: работа может привести к выводам, что неэкологичное производство нужно срочно закрыть, иначе через пятьдесят лет у людей, живущих вокруг завода, вырастут рога и копыта. В краткосрочной перспективе — закрывать предприятие экономически невыгодно, но через пятьдесят лет людям станет плохо, они не смогут работать, и это тоже будет разрушительно для экономики.
Часто бывает так, что долгосрочную практическую значимость бывает сложно выявить. Например, никто никогда не думал, что исследование апоптоза (процесса самоуничтожения клеток) может иметь какую-то ценность, думали, что это вопрос только теоретической медицины. Сейчас же мы можем искать лекарства от старения и от рака, которые будут работать по каналу апоптоза. То есть, перестав финансировать направления науки, о долгосрочной пользе которых мы ничего не знаем, мы рискуем затормозить прогресс.
Как оценить практическую пользу, если исследование ещё не началось?
Более-менее понятно, как измерять практическую значимость исследования после того, как оно было проведено. Однако гораздо менее понятно, как оценить пользу от исследования, когда есть только его проект. Тем не менее, надо как-то решать, кому давать деньги, а кому не давать.
Существует два способа (которые часто дополняют друг друга) — «кейс-стади» (case study) и экспертная оценка (peer review). Первый — это когда мы берём уже завершённые успешные научные проекты и измеряем, насколько методы, использованные там, соответствуют нашему подходу. А именно, мы смотрим на дизайн проекта — какие люди там были задействованы, из каких областей, как они взаимодействовали друг с другом. Такой подход хорош в случае, когда рассмотреть потенциальную значимость слишком сложно, это потребует времени и ресурсов, которыми мы не располагаем. Пример использования метода «кейс-стади» следующий: многие исследования, от которых была реальная практическая польза, имели широкую сеть вовлечённых лиц — устраивались конференции, панельные дискуссии, работа с представителями индустрии и т. д. Можно сделать вывод, что такая коллаборация является одним из гарантов успешности исследования. Многие комиссии так и считают, поэтому некоторые учёные стремятся устроить больше конференций и открытых столов — чтобы показать, что «у нас тут коллаборация, значит, мы принесём практическую пользу, значит надо продлить финансирование». К сожалению, все проекты разные, и часто бывает, что случайность или стечение обстоятельств сделали проект успешным, так что сравнение — это достаточно плохой индикатор «полезности». Другой подход — когда комиссия рассматривает исследование на соответствие различным критериям полезности. То есть, назначаются лица, которые пишут отчёты по проекту, пытаются выявить недостатки и достоинства. На каждый проект выделяется по нескольку рецензентов, и каждый рецензент пишет отзыв на несколько проектов. Это подразумевает, что для 50-ти проектов, претендующих на грант, нужно нанять 25 «оценщиков», каждый из которых должен написать по 10 отзывов, чтобы на каждый проект получилось по пять отзывов. Получается довольно затратно, зато качественно.
Что в итоге?
Академик Данкевич, добросовестный учёный из романа Даниила Гранина, пришёл бы в ужас, увидев сегодняшние университеты: вопросы сейчас принято решать голосованием, а в науке царит плановое хозяйство (см., например, проект Horizon 2020 — семилетний проект Еврокомиссии по развитию европейской науки — или шестилетнюю шведскую программу развития науки, о которой я писала ранее). Я думаю, некоторые читатели тоже не в восторге от того, что науку поставили в такие жёсткие рамки — потому что в таких условиях ей приходится быть неразрывно связанной с политикой, отвечать на нужды государств (хотя многие учёные хотели бы думать, что их труд ничего общего с политикой не имеет). Мы видим это на практике — адронный коллайдер случился в Швейцарии, а не в Техасе, из-за разницы в национальной политике «практической значимости».
Можно даже спросить, хорошо это или плохо, что наука подчиняется политике. Однако такой вопрос будет оторван от действительности. Стоит лучше задаться вопросом, можем ли мы сейчас сделать науку более автономной, и если можем, то как? И какими будут последствия? Академическое сообщество, безусловно, находится в жёстких условиях, которые нужно будет через какое-то время менять. И чтобы достичь изменений в лучшую сторону, нужно будет ответить на поставленные вопросы.
