Ни для кого не секрет, что время, проведённое в общественном транспорте, не обязательно будет потерянным, если «зарядить» в наушники что-нибудь познавательное, скажем, аудиокнигу или подкаст. Вашему вниманию — рассказ про несколько лучших эпизодов из подкаста про когнитивистику Explain the Brain, который ведёт Одри Куинн (Audrey Quinn). Как функционирует альтруизм? Почему нам кажется, что люди, не похожие на нас, несут опасность? Как так выходит, что одни моменты длятся дольше, а другие — короче? Об этом рассказывают учёные-когнитивисты.
Пол Зак (Paul Zak), нейроэкономист из Университета Клермонт-Грэдуэйт в Калифорнии (Claremont Graduate University, California), даёт объяснение феномену альтруизма.
Вы когда-нибудь думали, почему делаете приятные вещи другим людям? Почему вы удерживаете двери метро для незнакомца, который пытается успеть запрыгнуть в вагон? Почему вы даёте знать случайному прохожему, что у него расстегнут рюкзак? Да и в целом, почему людям свойственно альтруистическое поведение, почему они помогают друг другу в тех случаях, когда не обязаны этого делать?
Много лет назад Пол Зак начал задумываться о том, есть ли какой-то механизм, который обуславливает эмпатию. В какой-то момент он решил посмотреть, есть ли связь между окситоцином, «гормоном любви и привязанности», и эмпатией, — и оказалось, что связь есть. Зак провёл следующий эксперимент. Два человека заходят в смежные комнаты, каждому из них дают десять долларов (купюрами по одному). Если участник отдаёт какую-то сумму другому участнику, эта сумма увеличивается в три раза. То есть, больше всего денег можно заработать в той ситуации, когда каждый отдаёт друг другу все деньги — у участников получается по 30 долларов в кармане. Но не всегда всё идёт по такому сценарию. Когда человек первым решает отдать деньги, его сосед не обязательно должен отвечать взаимностью. Он может оставить себе 30+10=40 долларов, и тогда первый человек останется в проигрыше.
Когда ты первым решаешься отдать деньги, ты должен доверять товарищу по эксперименту, то есть, верить, что он тоже отдаст деньги. Зак измерял уровень окситоцина у человека, который первым получает деньги. Чем больше денег отдаёт первый человек, тем больше окситоцина у второго, и тем больше он склонен тоже отдать свои деньги.
Уровень окситоцина возрастает тогда, когда кто-то делает что-то приятное для вас, и, что интересно — прилив окситоцина заставляет вас сделать что-то хорошее в ответ. «Мы решили провести ещё один похожий эксперимент, в котором мы регулировали уровни окситоцина» — говорит Зак. Участникам давали назальный окситоциновый спрей, и под его влиянием люди больше доверяли друг другу, давали чаще и больше денег в эксперименте. В итоге мы удвоили количество людей, которые отдавали все свои деньги партнёру. В следующем эксперименте оставили только окситоцин, — убрали условие, что при передаче денег сумма утраивается (но деньги можно было отдать). Под влиянием окситоцина люди отдавали деньги партнёру, то есть, вели себя альтруистически!
Статья — по ссылке.
Дэвид Иглман (David Eagleman ), нейроученый из Стэнфорда (Stanford University), рассказывает, как мы можем использовать синестезию для того, чтобы лучше понять аутизм.
Представьте, перед вами стоит девушка Маша. Когда Маша читает буквы, она видит цвета. …«А» — красный, «Б»— оранжевый, «С» — жёлтый, «Д» — зелёный, «Е» — синий… Просто Маша — синестетик. Для неё одни сенсорные входные данные неразрывно связаны с определёнными сенсорными переживаниями — цветами. Для других людей некоторые звуковые частоты могут ассоциироваться с цветами, или даже запахами. Это легче понять, если представить, что вы смотрите черно-белое кино. Так, галстук актёра на видео будет серым, но в вашем сознании вы будете думать, что, скорее всего, он красный.
Сама по себе синестезия ни полезна, ни вредна, но её можно использовать, чтобы понять сенсорные сигнальные каналы в мозге. Мы все воспринимаем мир по-разному, один человек видит жёлтый в одном ключе, другой — в другом, а третий — в третьем. Но мы никак не можем зафиксировать эту разницу в восприятии. В случае с синестезией, мы можем эту разницу в восприятии зафиксировать, измерить и установить корреляцию с нейронными связями. Мы можем выяснить, у кого есть синестезия, а у кого нет. Есть целый набор лабораторных тестов для этого. Мы можем сравнить синестетиков и несинестетиков и понять, что работает по-другому в их мозге, как разные зоны мозга взаимодействуют друг с другом.
Получается, что у синестетиков немного другая комбинация связей нейронов, разные зоны мозга чуть больше друг с другом «разговаривают». Например, зоны, которые участвуют в обработке цифр, букв и языка, находятся рядом с зонами, которые задействованы в распознавании цветов. Каким-то образом граница между областями становится проницаемой, там формируется много нейронных связей. Такую мозговую деятельность можно отследить на фМРТ. Здесь важно то, что синестезия может дать нам намёки, как искать соответствия между субъективным опытом и физической активностью в мозге. Иглман считает, что исследование синестезии поможет нам найти нейронные связи, которые делают опыт каждого человека уникальным, и которые, в свою очередь, могут помочь нам разобраться в более проблемных состояниях.
«Для синестетиков звук имеет цвет. Такие люди приходят на тестирование, и мы называем их синестетиками. Но вообразите, если бы звук провоцировал другое поведение, не восприятие цветов, а чувство боли или отвращения или тошноты. Такое сенсорное расстройство характерно для аутизма. А если есть параллели между смешением чувств в синестезии и в более неприятном смешении чувств, как в аутизме, то если мы поймём детальнее, как работает синестезия, это поможет нам разработать лечение для аутизма».
Статья — по ссылке.
Махзарин Бенеджи (Mahzarin Banaji) — психолог из Гарварда. Она работает с бессознательными предубеждениями. Недавно у неё вышла книга под названием Blind spot: hidden biases of good people («Слепая зона: скрытые предвзятости хороших людей»).
Бхавна — графический дизайнер из Нью-Йорка. Она выросла в Индии. Когда она росла, она не понимала, что предвзято относится к мусульманам. Потом она поступила в магистратуру в Нью-Йорке. «Когда я приехала, одним из моих первых друзей стал палестинец, гей и мусульманин. Я никогда не признавалась себе, что предвзято отношусь к мусульманам, я генерализировала их до образа консервативной группы». Для Бхавны это было абсолютно подсознательным процессом.
Банажи говорит, что дети очень быстро начинают понимать культурные нормы, согласно которым кто-то считается хорошим, а кто-то — не таким хорошим. Примерно в возрасте трёх лет дети начинают думать лучше о людях, которые выглядят как мы. Она сделала исследование, в котором показывала фотографии улыбающихся и нахмуренных лиц со светлой и тёмной кожей трёхлетним детям. Оказалось, что если лицо было нахмурено, дети думали, что оно выглядит более чёрным, и когда то же самое лицо улыбалось, им казалось, что оно более белое. Она решила провести свой тест в Тайване, чтобы убедиться, что то, что она увидела, — это не что-то специфичное для США. В тесте она использовала фотографии европейцев и тайцев. Оказалось, если лицо было нахмуренным, то оно казалось детям более белым, а если лицо улыбалось, то оно выглядело более тайским.
«Находить такие предрассудки о том, какие группы людей хорошие, а какие — плохие, в головах трёхлетних детей, было очень удивительно. До сих пор доминирующим мнением было, что такие предубеждения вырабатываются в процессе взросления и социализации. Мой эксперимент показывает, как глубоко в нас кроется разделение на „мы и они“». Банажи думает, что люди приспособлены мыслить категориями. Мы классифицируем других людей, мы думаем, что кто-то похож или не похож на нас, это помогает как-то организовать мир. Но если стереотипы — это неотъемлемая часть того, как мы структурируем мир, может быть мы просто обречены? Можно ли это изменить? К счастью, есть много других стереотипов, которые были когда-то актуальными, но перестали.
Книга — по ссылке.
Нейроисследователь Дэвид Иглман в другом эпизоде рассказал про восприятие времени.
Джемми было 16 лет, когда он попал в аварию. «Я ехал с работы в продовольственном магазине, был шторм. Светофоры на перекрёстке не работали. Я подъехал к перекрёстку, нажал на тормоза и ждал своей очереди. В какой-то момент я подумал, что можно ехать, и начал медленно переезжать через перекрёсток. Все было как в кино, которое смотришь на замедленной скорости, — я видел огни машин, маленькие магазинчики, прохожих на тротуарах. Я помню, как очки слетели с моего носа. Я видел, как они слетали, и как они медленно проплыли в окно. Авария длилась так долго, что я помню каждую деталь, несмотря на то, что это было 20 лет назад».
Наше восприятие времени отличается от того, что мы обычно подразумеваем под временем. При этом не существует теоретической рамки, которая привязывает физическое измеримое время к субъективному восприятию времени. Мы не можем сказать, как долго то или иное событие длилось. Некоторые люди предлагают теорию, что есть какие-то внутренние часы, но никогда не было данных физиологических исследований, которые бы подтвердили эту теорию.
Почему время как бы замедляется, когда случается что-то страшное, или почему путь на новую работу кажется дольше, чем путь на старую, даже если они примерно одинаковы по дистанции — это учёные изучают уже давно. Есть гипотеза, что наше чувственное время зависит от того, сколько энергии мозг использует, чтобы осознать происходящее. Мозг использует в среднем одинаковое дневное количество энергии — есть какое-то стандартное количество энергии, которое мозг сжигает, и это ставит ход времени на «обычную» скорость. Но когда что-то особенное случается, мозг вынужден работать намного интенсивнее. Соответственно, если вы делаете какую-то рутинную работу, например, едете на работу утром по заезженному маршруту, мозг тратит гораздо меньше энергии. И кажется, что на это уходит мало времени.
Иглман взял эту идею из своих экспериментов по восприятию времени. Он показывал ряд картинок на экране и спрашивал, как долго каждая картинка длилась. Например, он показывал картинку тигра по полсекунды несколько раз подряд. Люди привыкали к этой картинке, в мозгу появлялся стандартный ответ на неё, который фиксировался с помощью фМРТ. Потом им показывали картинку зебры на полсекунды, и в этот момент уровень энергии стремительно возрастал. Людям казалось, что зебра была дольше на экране, даже если она там была столько же времени, сколько и тигр. Соответственно, наблюдается закономерность «новая картинка — больше энергии потрачено мозгом — больше внутренне воспринятого времени».
Статья — по ссылке.
Больше эпизодов можно найти на сайте подкаста.