Жесть льда и пламени, или Что хотел сказать Мартин?

Фантастика и фэнтези как жанры, действие которых происходит в вымышленных мирах, а не в нашей реальности, в известной мере отражают мироощущение современного человека, его ожидания от действительности — желания, страхи, надежды или же, напротив, отсутствие надежд — лучше остальной художественной литературы.

Неслучайно, например, первое издание классического образца «высокого фэнтези» — «Властелина Колец» Толкина не обрело широкой известности. Но позднее, в 60-ых годах XX века, произведение оксфордского профессора стало одной из самых популярных книг той эпохи на волне движения хиппи. Для них интерес к вымышленному миру Средиземья был одной из форм протеста против современной им действительности, хотя мировоззрение самого Толкина, религиозного консерватора, сильно отличалось от политических взглядов хиппи.

Поэтому крайне интересно было бы попытаться реконструировать причины массовой популярности современного фэнтезийного цикла «Песнь льда и пламени» за авторством Джорджа Мартина и его экранизации, сериала «Игра престолов» от HBO. Не менее интересно было бы прояснить мотивы автора этой фантастической вселенной, а также идеи, которые он вложил (или попытался вложить) в свои произведения.

 
Джордж Мартин часто говорит, что ломает традиционные фэнтезийные штампы и создаёт неидеализированное направления в фэнтези, действительно соответствующее социальным реалиям европейского Средневековья, эстетику и социальную структуру которого фэнтези обычно копирует.

Вот типичный пример его рассуждений на эту тему:

«Плохие авторы заимствуют классовую структуру Средневековья: у них там есть королевская семья, дворяне, купцы, крестьяне и так далее. Но они при этом не понимают, что́ стояло за различием между классами. В таких книгах может, скажем, встретиться отважная крестьянка, отшивающая прекрасного принца. В реальности прекрасный принц попросту изнасиловал бы эту крестьянку. Он мог приказать забить её в колодки и выставить перед публикой, где её забросали бы тухлыми овощами. В реальности было бы именно так» [1].

Нужно сразу оговориться, что притязания на некий реализм со стороны автора произведений про заведомо вымышленный мир — и поддержка подобных притязаний аудиторией — особенно примечательны. Не менее примечательно и то, что понимается под реализмом. Реализмом здесь в данном случае именуется в действительности не воспроизведение неких характерных, типичных черт определённого социума. Мартин не пытается, например, достоверно воспроизвести психологию средневековых людей (этим в его вымышленном мире, как мы увидим дальше, и не пахнет) — он вообще всерьёз полагает любые психологические коллизии универсальными [2] — а лишь максимально подробно, а местами и откровенно преувеличенно, показывает теневые стороны действительности («изнасиловал бы или приказал бы забить в колодки» как общий метод) с посылом об их универсальности и незыблемости.

В этой связи примечательно, что красочность некого сюжета для Мартина равна его же чернушности, в то время как изложение истории, опускающее чернушные (даже откровенно выдуманные) детали, он именует «скучным академическим» [3]. В вымышленном мире «Песни льда и пламени» фигурирует придворный шут Грибок, написавший порнографическую версию жизнеописания представителей королевской династии Таргариенов (т.н. «Записки Грибка», тексты которых позднее уничтожались королевской властью) — и, по свидетельству Мартина, он ему крайне симпатизирует [4]. То есть читателя косвенно подводят к мысли, что чернушность — и есть скрытая «правда жизни».

Мир, созданный воображением Джорджа Мартина, гораздо ближе не к реальному прошлому, а к обывательским мифам о нём.

Например, охваченные кровопролитными гражданскими войнами Семь Королевств соответствуют мифу о английских Войнах Роз как об эпохе, якобы сопровождавшейся невероятным насилием и гибелью чуть ли не всей старой аристократии [5].

Вольные Города и Залив Работорговцев Эссоса (местный аналог «Азии») — порождение стереотипов об Античности, вплоть до ситуации, когда на одного свободного приходится по несколько рабов. На деле даже в Древнем Риме, где доля рабов была наибольшей среди всех античных обществ, их число едва ли достигало даже половины населения.

Дотракийцы, которые прилюдно предаются групповым совокуплениям с кем попало под открытым небом и сражаются насмерть на свадьбах, — воплощение стереотипов о разнузданных кочевых варварах. Однако эти стереотипы полностью противоречат законам реальных кочевников, например, Ясе Чингисхана, весьма строго регламентировавшей, к примеру, половую жизнь [6]. Вдобавок, общество реальных монголов не жило по принципам утрированного социал-дарвинизма, где все социальные взаимодействия регулируются сугубо грубой силой. Невозможно представить себе в реальных кочевых обществах существующего всерьёз обычая, в соответствии с которым единожды упавший с коня правитель уже не может править. В той же Монгольской империи и во многих государствах, наследовавших ей, существовала довольно подробно разработанная процедура передачи власти через выборы хана на курултае.

И так обстоят дела и со множеством других народов, придуманных Мартином.

Читатели и зрители считают этот мир «реалистичным», с одной стороны, из-за обилия чернушного секса и столь же чернушного насилия (это якобы «жизненность» и «достоверность»), с другой, из-за соответствия их крайне упрощённым представлениям о прошлом, полученным из кратких школьных учебников, беллетристики, бульварной печати и тому подобных источников.

Характерен ещё один момент: Мартин периодически упоминает чтение исторической научной литературы, знакомство с реальным Средневековьем, но в его интервью нет постоянных упоминаний каких-либо историков (даже очень известных), которые на Мартина бы повлияли. Основная часть его отсылок — на историю или историческую литературу вообще. (При наличии постоянных и очень конкретных упоминаний писателей.) Это остро поднимает вопрос о составе и качестве той литературы, которую Мартин читал. Так же характерно отсутствие постоянных упоминаний любых средневековых хроник (хотя бы основного источника сведений Шекспира о Столетней войне и Войнах роз — хроники Холиншеда).

Ситуация для любителя истории весьма странная.

Также Мартин за всю жизнь не написал ни одного научно-популярного текста, по которому можно было бы надёжно судить о его уровне исторических знаний (хотя сочетание в одном лице автора фантастики и популяризатора для США нормально, минимум можно вспомнить Айзека Азимова и Лайона Спрэга де Кампа).

Бок о бок с историческими ошибками идёт модернизация, уровень которой оставляет позади даже уровень исторической литературы начала — середины прошлого века, когда модернизаторство было частым явлением (и в Древнем Риме могли найти социалистическую революцию вполне современного вида).

Если присмотреться, то создание Джорджа Мартина, хотя и декорировано под Средневековье, гораздо больше похоже не на прошлое, а на настоящее (только — и это важно! — без современных политических и общественных свобод).

Скажем, в Вестеросе правящая верхушка довольно скептически относится к существованию магии, а ведь подлинные люди Средневековья и особенно раннего Нового Времени в магию и её действенность верили.

Знать у Мартина не проявляет и особенной религиозности. Религиозные фанатики в этом обществе, по большому счету, маргиналы. Не случайно культисты Рглора в гражданской войне в Семи Королевствах поддерживают наименее популярного (на момент повествования) из претендентов на трон, Станниса Баратеона.

Впрочем, культ Рглора у Мартина для Вестероса чужеземный, занесённый из Эссоса. Куда поразительней то, что династии Таргариенов удалось свести практически к нулю политическое влияние Церкви Семерых (основной религии Вестероса, условно отсылающей к христианству), и оно не возродилось даже после вымирания драконов, на которых держалось политическое могущество Таргариенов. Даже позднее, во время событий самого цикла, семибожникам удаётся заполучить какое-то политическое влияние (как становится ясно из экранизации — очень ненадолго) лишь за счёт борьбы за власть между семействами Ланнистеров и Тиреллов.

Вообще для условного аналога средневековой Европы Вестерос удивительно равнодушен к религии, вплоть до наличия довольно редко свойственной реальному Средневековью веротерпимости. Например, очень условно похожая на христианство Церковь Семерых и пантеистически-языческий культ Первых Людей, которые отличаются друг от друга гораздо больше, чем, например, христианство и ислам), и даже отдельные веротерпимые рглорианцы вроде Тороса из Мира встроены в общество и могут участвовать в турнирах. А ведь в средневековой Европе традиция рыцарства была религиозно санкционирована христианством [7], а в Вестеросе она должна быть санкционирована культом Семерых. Причем эта веротерпимость — не та, что имела место в подобных Китаю государствах Восточной Азии, где разные религиозные учения существовали в своего рода симбиозе и влияли друг на друга [8] — а именно веротерпимость чисто современная, где религии сосуществуют, не затрагивая друг друга. Скажем, Эддард Старк, грандлорд Севера, почитает Старых Богов, в то время как его супруга Кейтилин Талли поклоняется Семерым, среди знаменосцев Старков также есть приверженцы Церкви Семерых — семейство Мандерли.

Особенностью обществ древности было такое явление, как сословная мораль — человек оценивался в зависимости от его социального статуса, различным было и обращение с людьми разных сословий. С одной стороны, современным идеям правового равенства людей это противоречит, с другой — хотя бы правящая верхушка общества была в определённой степени защищена от произвола.

Мир Мартина ближе к нашему в том смысле, что там со всеми обращаются одинаково, но это одинаково в случае Мартина стоит понимать как одинаково плохо. Достаточно вспомнить эпизоды вроде того, как Теона Грейджоя, сына короля Железных Островов, истязает и психологически ломает взявший его в плен Рамси Болтон, превращая его в «Вонючку», сошедший с ума осколок человека [9], как Вилиса Мандерли (единственного оставшегося в живых сына Вимана Мандерли, богатого и могущественного лорда) в плену кормят человечиной (а в столице даже не уверены, жив ли он), или позорное шествие Серсеи Ланнистер, когда королеву-мать с санкции группы феодалов, включая её дядю Кивана Ланнистера по инициативе религиозных фанатиков-простолюдинов (!) проводят голой на глазах улюлюкающих жителей Королевской Гавани, столицы Семи Королевств (санкционировавшие это действие даже не думают над тем, что если так можно поступить с матерью короля, то что мешает также поступить с ними?) [10].

Точно так же в Вольных Городах Эссоса (как мы узнаем из приложения «Пламя и Кровь», посвящённого предыстории мартиновского мира) возможна продажа в рабство за долги членов семьи свободного гражданина, причём не обычного, а одного из магистров (представителей правящей верхушки). Так были проданы в рабство вдова и дети одного из магистров города Лисса, Бамбарро Базанне, после его смерти (как нетрудно догадаться, продажа в рабство семьи какого-нибудь римского патриция была невозможна), или представители семейства Рогаре — после банкротства принадлежавшего им банка.

Есть и другие детали, демонстрирующие непонимание Мартином средневекового общества — скажем, в придуманном им мире любой рыцарь может возвести в рыцари кого угодно независимо от его происхождения (!), в то время как в реальном Средневековье незнатных людей возводили в рыцари за лишь особые заслуги. Кроме того, Мартин, по-видимому, полагает, что рыцари, подобно современным людям, существовали сугубо за счёт денежного пожалования — см. угрозы Кивана в адрес своей племянницы [11].

По меркам Средневековья мир Мартина удивительно глобализирован, причём в плане глобализации он продвинулся в чём-то даже дальше, чем наш. В тех же Семи Королевствах, занимающих целый континент, не только язык (несмотря на наличие региональных диалектов), но даже система имён в целом общая, несмотря на все межрегиональные культурные различия. Причём если статус валирийского как общеупотребительного в Эссосе ещё можно объяснить существованием в прошлом валирийской колониальной империи (ср. статус латыни как общеупотребительного языка в Средиземноморье римской эпохи) [12], то распространение андальского как общеупотребительного на так и не покорённых андалами Севере, населённом «первыми людьми», и Железных Островах, населённых «железнорожденными», необъяснимо.

Например, в средневековой Франции, по размерам многократно уступающей Вестеросу, было распространено три или четыре различных романских языка: французский на севере, провансальский, или окситанский, на юге (из которого иногда выделяют гасконский), и т. н. франко-провансальский на юго-востоке, причём первые два языка были широко представлены литературой. Вдобавок жители западной Бретани говорили по-кельтски, часть фламандцев — по-нидерландски, на юго-западе страны жили баски, а в Каталонии, которая долго входила в состав французского государства (Северная Каталония — Восточные Пиренеи — входит и сейчас), сформировалась пятая разновидность романской речи — по сей день существующий каталанский язык. Ситуация в других средневековых странах принципиально не отличалась от французской.

Даже в Китае при общей непрерывности традиции, стабильности централизованной власти, раннем начале книгопечатания и постоянном использовании сформировавшегося ещё до нашей эры литературного языка — вэньяня — вплоть до XX века диалекты успели разойтись настолько, что речь гуаньчжоусцев сейчас отличается от пекинской, как французский от русского. Арабские диалекты разошлись слабее, но и здесь общая литературная традиция, живая по сей день, этому не помешала.

Наконец, в правление Таргариенов даже правовая и монетная система, насколько можно судить, были унифицированы — в реальном же Средневековье, помимо римского права, внедрявшегося светскими властями и церковью, существовало обычное, различавшееся от региона к региону.

Не существует в Семи Королевствах, насколько можно судить, и такого атрибута феодализма, как внутренние таможни.

В седьмом сезоне «Игры престолов» появляется даже такое чисто современное явление, как разводы по желанию одной из сторон — упоминается о том, что Рейгар Таргариен развёлся с Элией Мартелл, чтобы жениться на Лианне Старк, хотя в реальном европейском Средневековье, к которому отсылают Семь Королевств, для развода требовалось нечто большее — например, бездетность жены или недопустимая степень родства супругов.

Экономическая система данной вымышленной вселенной также в ряде аспектов ближе к глобализированной экономике Нового Времени. Когда автор в «Пламени и Крови» — сочинении, посвящённом предыстории мира «Песни льда и пламени» — описывает налоговую политику королевского финансиста («мастера над монетой») Рего Драза, Вестерос у него выглядит как Америка XIX — начала XX века — основные доходы извлекаются из таможенных сборов на ввозимые из-за рубежа товары. После гражданской войны, известной как Танец Драконов, мастер над монетой Тиланд Ланнистер организует грандиозное строительство флота, чтобы «загрузить работой верфи», рассуждая в парадигме, по сути, современного кейнсианства с его созданием рабочих мест. Работорговцы из Эссоса плавают в Вестерос за рабами аж до самого Севера, иногда заплывая даже за Стену, отделяющую цивилизованные Семь Королевств от земель Одичалых — что лишний раз подчёркивает глобализированность Планетоса сравнительно с реальным Средневековьем. В экономике господствует узкая специализация на уровне целых стран: существуют города, специализированные на секс-услугах (Лис), подготовке секс-рабынь (Юнкай) или боевых рабов-Безупречных (Астапор). Особый акцент делается на сфере услуг, причём на самой примитивной её разновидности — борделях (скажем, Петир Бейлиш, изображаемый как способный финансист, фигурирует именно как владелец сети борделей).

Также есть неприкрытые отсылки к современным войнам, оправдываемым «гуманитарной» риторикой, наподобие войны Вольного Города Браавоса (единственного нерабовладельческого) против другого Вольного Города, Пентоса, завершившейся формальной отменой рабства в последнем, хотя в действительности рабы по её итогам не получили подлинной свободы, а остались рабами под именем «вольных прислужников».

Целый ряд отличий носит не модернизаторский, а «идейный» оттенок.

Бросается в глаза отсутствие субъектности низов в придуманном Мартином мире. В европейском Средневековье, несмотря на всю сословность средневекового общества, мелкое рыцарство и города были фактором, с которым высшей знати приходилось считаться или даже пытаться использовать его в своих интересах (примеры — движения Симона де Монфора-младшего или восстание Этьена Марселя), а в некоторых регионах (например — Швеции, Норвегии, Англии, северной Германии, Швейцарии) существовало и свободное крестьянство. В Семи Королевствах крестьяне даже на Севере послушно сносят произвол откровенных изуверов вроде Болтонов, тешащих себя забавами вроде псовой охоты на людей, сопровождающейся изнасилованиями. (Для сравнения, в политике средневековой Норвегии свободные крестьяне-бонды играли важную роль: поддерживаемая ими партия, биркебейнеры, возвела на трон Норвегии многих королей, а некоторые угнетавшие бондов правители, такие как Хакон Могучий, были убиты). Городское самоуправление, по-видимому, отсутствует, рыцарство же выступает исключительно в качестве военной силы Великих Домов (правящих на уровне целых королевств) и их вассалов-«знаменосцев». Выражены «вертикальные» связи сюзерен-вассал, но «горизонтальные» связи аристократии определённого региона (которая составлявляла «нацию» в средневековом смысле), за вычетом Хартии Долины (объединения лордов одного из Семи Королевств, созданного с целью лишения власти над Долиной непопулярного в аристократической среде Петира Бейлиша), толком отсутствуют.

В Вольных Городах Эссоса мы наблюдаем аналогичную ситуацию. Если в средневековой Европе интересы обычных горожан в противостоянии с патрициатом представляли цеха и гильдии, в которые были объединены ремесленники и торговцы, то в Вольных Городах политика, судя по всему, монополизирована патрициатом (потомками старой валирийской аристократии) или, на худой конец, разбогатевшими нуворишами, этакой аристократией денег. Все эти города, даже основанный беглыми рабами Браавос, производят впечатление олигархии «венецианского» типа. Власть в них принадлежит магистрам, избираемым из числа наиболее богатых и знатных жителей — более демократичные системы, подобные, например, флорентийской, там отсутствуют. Никаких выступлений низов общества против такой ситуации не заметно — даже восстание рабов в Заливе Работорговцев происходит исключительно из-за внешнего по отношению к обществу Залива фактора, а именно появления там Дейнерис Таргариен с её драконами. Как отметил Владимир Шалларь в посвящённой финалу «Игры престолов» статье:

«И всё это сопряжено с презрением к народу. Когда народ желает что-то сделать сам, он проигрывает, как движения Манса Налётчика, воробьёв или коммуна Пса. Если народу делают благо, то какие-то добрые владыки вроде Дейенерис или Джона Сноу, а не он сам. Народ предстаёт как пассивная масса: её или бросают на смерть, или она голодает. Единственная её активность — бунт бессмысленный и беспощадный. Народная политика невозможна! — вот ещё одна максима „Игры престолов“».

Лучшая иллюстрация сказанного им — не только абсолютно бесплодный мятеж горожан Королевской Гавани на проводах принцессы Мирцеллы в Баратеон, выглядящий как стереотипный «бунт, бессмысленный и беспощадный», с вакханалией насилия ради насилия, но и судьба рабовладельческого города Астапора, откуда Дейнерис после свержения ею прежней власти, режима «Добрых Господ», ушла. В Астапоре к власти приходит бывший раб Клеон, устанавливающий режим, по жестокости ничем не отличающийся от прежнего (только меняющий местами рабовладельцев и рабов), а вскоре он гибнет и город утопает в кровавой междоусобице между претендентами на его трон, пока, наконец, рабовладельцы не реставрируют старый режим. Интересно, что если все прочие жители Залива Работорговцев носят имена на вымышленном гискарском языке (вроде «Резнак», «Скахаз» или «Хиздар»), Клеон носит имя реального человека — известного демагога (в исходном смысле — народного вождя), видного деятеля афинской демократии и преемника Перикла.

Как осуществляется борьба за власть? До полного уничтожения противника. Максиму «Песни льда и пламени» и «Игры престолов» формулирует королева Серсея Ланнистер в разговоре с Эддардом Старком («В игре престолов побеждают или умирают, середины не бывает»). Любые союзы живут ровно столько, сколько необходимо для расправы с общим врагом. Таков, например, союз Ланнистеров и Тиреллов, где стороны с самого начала непрерывно интригуют друг против друга (причём грызться за власть Ланнистеры и Тиреллы начинают ещё до окончательной победы над Станнисом Баратеоном), или союз Дейнерис и Старков в восьмом сезоне. Образец в этом плане — уничтожение Тайвином Ланнистером Рейнов и Тарбеков (сделавшее его неограниченным правителем своего королевства — Запада) или уничтожение тем же Тайвином семьи Таргариенов. Проблемы Ланнистеров в сериале связаны не в последнюю очередь с тем, что он не уничтожил Таргариенов до конца — не дотянулся до Визериса и Дейнерис, сумевших бежать в Эссос. Убивая всех мужских представителей семейства Фреев, предавших ранее Старков, Арья Старк говорит им, что их ошибкой было то, что они не сумели убить всех Старков.

В этой борьбе в принципе не существует запрещённых приёмов, способных дискредитировать одну из сторон. Итоговая цель борьбы — физическое истребление верхушки конкурирующей группировки, причём в этом снова подчеркивается отсутствие самостоятельности простонародья и даже низовой аристократии: стоит истребить вражеское руководство, как это решает все проблемы — за него никто не собирается мстить, а его сторонники волшебным образом испаряются. (Хороший пример — уничтожение Серсеей Ланнистер её противников из числа духовенства Церкви Семерых и высшей знати Семи Королевств, которое так и осталось никем не отмщённым [13]). Наоборот, как показывает плачевная судьба Эддарда Старка, излишняя моральная щепетильность в борьбе за власть в мире «Песни льда и пламени» неизбежно ведёт к поражению.

То, что власть верхушки в мире Мартина строится на всеобъемлющем насилии, дополнительно подчёркивается на символическом уровне тем, что власть имущие в мире Мартина осуществляют расправу с осуждёнными лично — достаточно вспомнить хоть принца Деймона из «Пламени и Крови», лично рубящего преступникам гениталии, хоть Неда Старка, лично рубящего голову дезертиру [14], хоть Болтонов, самолично пытающих врагов и сдирающих с них кожу [15], хоть астапорского тирана Клеона, который до того, как захватить власть, был рабом-мясником и славился тем, что быстрее всех резал свиней, а получив власть — лично отрубил головы правителям города, оставленным в Астапоре Дейнерис.

Гипертрофированная жестокость значительной части высшей аристократии мира Мартина дополнительно подчеркивается её не совсем человеческой природой. О Таргариенах прямо декларируется, что они «от крови дракона»; Дейнерис всерьёз именует вышедших из пламени костра драконов своими детьми, а до того собирается родить супругу, дотракийскому кхалу Дрого, «жеребца, который покроет мир», для чего поедает сырое конское сердце. Старки и, возможно, Ланнистеры (упомянуто, что Серсея и Джейме Ланнистеры посещали клетку со львами — и те их не трогали) являются варгами, особым образом связанными со своими геральдическими животными — волками и львами. Да, знать реального Средневековья тоже могла придумывать себе сверхъестественных прародителей (см. Меровинги, Мелюзина), но обычно всё же не приписывала себе на этом основании особой нечеловеческой (в сущности — звериной) природы. Мотив нечеловеческой, звериной сущности власть имущих дополнительно подчёркнут тем, что Таргариены во время гражданской войны (Танца Драконов) скармливали врагов драконам (то есть, в сущности, с учётом своей связи с драконами — ели человечину сами). Лютоволки Старков, с которыми они связаны особым образом, также любят человеческое мясо, а лютоволк Арьи Нимерия в Речных Землях сколачивает целую стаю волков, нападающую на людей.

Неудивительно, что культ неограниченного насилия органично сочетается с темой мести. Весь сериал вращается вокруг мотивов мести: Старки мстят врагам-Ланнистерам и предателям Фреям и Болтонам, Серсея и Тирион Ланнистеры — всем, кто их когда-либо «обидел», даже родственникам, Дейнерис Таргариен — всем, кто стоит у неё на пути. Хитроумный интриган Петир Бейлиш мстит за отвергнутую любовь юности, евнух Варис (в сериале) — колдуну, некогда кастрировавшему его в ритуальных целях. Самая знаменитая песня Вестероса, «Рейны из Кастамере», посвящена мести Тайвина Ланнистера своим врагам, Рейнам и Тарбекам. Никаких границ в этой мести нет — взять хоть скармливание Рамси Болтона собакам (но тут это хотя бы можно понять, поскольку осуществляет это Санса Старк, непосредственно от Рамси пострадавшая), хоть массовое отравление Фреев с запеканием некоторых из них в пироги (показанное вдобавок невероятно лицемерно и с дежурной данью феминистской повестке дня — Арья «щадит» Фреев-женщин, хотя очевидно, что они могут или погибнуть, лишившись защиты мужчин, или стать продолжательницами вендетты за своих мужских родственников), хоть взрыв Серсеей Септы Бейлора с множеством непричастных. Примечательно, что Арья Старк, своего рода живое воплощение идеи мести, ради отмщения обидчикам проходящая обучение в секте наёмных убийц, в сериале и вовсе поднята на уровень спасительницы мира, убивающей главного «злодея» «Игры престолов», Короля Ночи, стремящегося уничтожить человечество.

Дополняется это тем, что мартиновская борьба за власть не имеет внятной цели, политической программы, которую победители будут реализовывать, дорвавшись до власти (даже Дейнерис Таргариен, стремившаяся «сломать колесо» и отодвинуть от власти лордов, не смогла её четко сформулировать). Для сравнения вспомним Мориса Дрюона, циклом которого «Проклятые короли», посвящённом Франции последних Капетингов и первых Валуа, Мартин, по его словам, вдохновлялся. У Дрюона борьба за власть тесно связана с противостоянием сторонников централизации страны и феодальной оппозиции этому процессу, а также более-менее достоверно отображены общественные реалии эпохи. Нам встречалась характеристика восприятия политики в мире Мартина как макиавеллистской, но не стоит забывать, что Макиавелли, часто воспринимаемый как теоретик тирании, циник и прагматик, был в действительности идеалистом, республиканцем (см. «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия») и патриотом единой Италии (см. призыв к её объединению в заключении «Государя»). В мире Мартина (что в книгах, что в экранизации), напротив, политический идеализм — что религиозный, что светский — скорее осуждается.

Представители организованных религиозных движений у Мартина изображены или в виде клишированных религиозных фанатиков, как радикальные сторонники Церкви Семерых («воробьи» во главе с «Воробейшеством»), или вдобавок как почитатели зловещего огненного демона, которому приносят человеческие жертвы (рглорианцы во главе с Мелисандрой), или как блаженные дурачки, боящиеся женщин (король Бейлор Святой, заточивший собственных сестёр в башне, чтобы «не соблазниться» ими).

Не лучше у Мартина изображены и носители светских идеалов — Станнис Баратеон, приверженец принципов законности и правопорядка, изображён неприятным в личном отношении угрюмым типом и жестоким тираном, идущим на союз с сектантами-рглорианцами, а Дейнерис Таргариен с её освободительной риторикой оказывается в итоге властолюбивой массовой убийцей. Причём убийства, совершённые по идеологическим причинам или хотя бы с прикрытием идеологии, в «Игре Престолов» всячески осуждаются — в фильме и вовсе доходит до сцен кинематографически-сентиментальных, вроде сожжения маленькой Ширен Станнисом в жертву Рглору или сожжения столицы Дейнерис, в ходе которого гибнет маленькая девочка с лошадкой, да и в целом борьба Дейнерис с рабством в Заливе Работорговцев рисуется как ввергшая регион в хаос. Проводится мысль, что к идеологии обращаются, чтобы прикрыть корыстные цели: Дейнерис стала «аболиционисткой» и разгромила Астапор, когда ей понадобилась армия воинов-рабов Безупречных, а Станнис апеллирует к закону потому, что это позволяет ему захватить трон на основании незаконнорожденности детей Серсеи Ланнистер (и на рглорианство Станнис исходно ставит из сугубо прагматических соображений). Евнух Варис, рассуждающий о благе государства и народа, в книгах ещё и увечит своих шпионов-«пташек», а также способствует максимальному затягиванию гражданской войны для восшествия «своего» претендента.

Чувствуется, что Мартин навязчиво связывает следование любому принципу, религиозному или светскому, лежащему выше индивидуального или кланового эгоизма, с… половой неспособностью и даже оскоплением. Так, обет безбрачия в придуманном им мире приносят не только священники-септоны, но и рыцари Королевской Гвардии (служащие королевской семье), воины Ночного Дозора (организации, охраняющей Стену, отделяющую Семь Королевств от земель Одичалых), а также мейстеры (учёные люди, слуги знания). Суперсолдаты-Безупречные, известные тем, что неспособны ослушаться командира, кастрируются физически, как и жрецы культа Боаша в Вольном Городе Лорат (а они исповедуют веру в равенство людей перед их богом). Евнух Варис, позиционирующий себя в качестве «слуги государства», также кастрат.

Принципиальность у Мартина связана также с ослеплением (те же жрецы Боаша, носившие глубокие капюшоны) и отказом от личности — так, наёмные убийцы-Безликие отказываются от личности и именуют себя «никто» (так же, как отказывались от своих имён жрецы Боаша, говоря о себе в третьем лице). Интересно, что кастрация / нанесение иных увечий и издевательские клички ассоциируются у Мартина не только с подчинением себя внешнему принципу, но и просто с банальным отсутствием свободы или даже стиранием личности (что, видимо, связано с тем, что первое для него тождественно второму) — например, воины-рабы Безупречные, неспособные ослушаться хозяев, до того, как Дейнерис освободила их, носили специальные унизительные клички, которые им, вдобавок, хозяева меняли каждый день (что, с точки зрения возможности командовать ими во время боевых действий, решение очень сомнительное). Рамси Болтон, издеваясь над Теоном Грейджоем, также даёт ему кличку «Вонючка» и пытается уничтожить его прежнюю личность.

С неприятием идеологии и религии у Мартина интересным образом сочетается амбивалентное (а отчасти и положительное) восприятие магии — да, магические практики в его мире жестоки вплоть до человеческих жертвоприношений, но они реально работают, и религии, строящиеся на магии — рглорианство и старобожие — имеют большее отношение к действительности (и их магические силы реально работают против «сил зла» в лице угрожающих человечеству нелюдей-Иных), чем декорированный под христианство культ Семерых. В концовке сериала на трон и вовсе садится Бран Старк, ставший Трёхглазым Вороном, своего рода жрецом-магом культа Старых Богов, хранителем «памяти мира» (старобожество автору явно импонирует больше рглорианства, поскольку не претендует на глобальное изменение мира). Причём от выживания Брана зависит судьба всего мира — именно его хочет убить Король Ночи, предводитель Иных. Такое сочувственное изображение магии контрастирует со скорее отрицательным изображением ордена учёных-мейстеров — хотя среди мейстеров встречаются отдельные хорошие люди, о них как об организации в книгах ходят слухи, что руководство ордена приложило руки к вымиранию драконов и свержению Таргариенов, а также старается покончить с магическими практиками.

Интересно авторское отношение к любви, которая чуть ли не прямо декларируется как источник всех мыслимых бед и страданий Вестероса. Даже сюжетная линия одного из ключевых персонажей (Санса) посвящена не в последнюю очередь развенчанию романтической любви, в которую наивная Санса в начале своего жизненного пути верит. Несчастливым оказывается основанный первоначально на любви брак Джораха Мормонта и Линессы Хайтауэр. Любовь Лианны Старк и принца Рейгара ведёт к их гибели и падению династии Таргариенов. Любовь Робба Старка и Жиенны Вестерлинг (в сериале — Талисы Мейгир) ведёт к разрыву союза Старков с Фреями и предательству со стороны последних [16]. Наоборот, нередко положительно характеризуются автором браки по расчёту по принципу «стерпится — слюбится» (скажем, на редкость удачный брак Эддарда Старка и Кейтилин Талли был заключён по чисто политическим причинам — дабы скрепить союз Старков и Талли против Таргариенов), в том числе — откровенно сомнительные в моральном плане, в том числе брак Дрого и Дейнерис, в котором Дейнерис пришлось подлаживаться под вождя карикатурно-жестоких и развращённых варваров, то есть по сути речь идет о прославлении приспособленчества (причём в первую ночь с Дрого она даже не знает языка супруга, с которым занимается сексом). Тему прославления приспособленчества хорошо раскрывает и сериальный образ Маргери Тирелл, готовой ради того, чтобы стать королевой, выйти замуж хоть за гомосексуала, хоть за садиста, хоть за малолетку — и одинаково угождать любому из трёх, чтобы укрепить позиции своей семьи при их особе.

Но больше всего в плане сексуальных отношений Мартин симпатизирует, по-видимому, проституции, в том числе великосветской — совершенно неисторично изображая статус ряда проституток как чуть ли не почтенный: Мартин рисует с большой симпатией цивилизацию жителей Летних Островов, у которых занятие проституцией является обязательной повинностью для всех мужчин и женщин в определённом возрасте, а профессия проститутки является едва ли не священной. Он же в «Пламени и Крови» вводит историю принцессы Сейры Таргариен, сбегающей за море, в Вольные Города, чтобы стать элитарной куртизанкой. В сериале в том же духе рассказана история куртизанки Ирогении из Лиса [17]. При этом сами проститутки в книгах и сериале нередко показаны как лживые, подлые существа, которых герои бестрепетно убивают за предательство (см. судьбу любовницы Тириона Ланнистера Шаи или служанки Дейнерис Дореи в сериале).

Другая важная составляющая мира Мартина — конспирология. Помимо гипотетического заговора мейстеров с целью уничтожения магического наследия прошлого или теорий о «южных амбициях» (согласно которой свержение власти династии Таргариенов в Семи Королевствах было связано не с похищением Лианны Старк принцем Рейгаром, а подготавливалось заговорщиками-аристократами задолго до него) нельзя не упомянуть об интригах Вариса и Бейлиша (один из которых незнатного происхождения, а другой и вовсе иностранец, выходец из Вольных Городов), двух персонажей совершенно не-средневековых по бэкграунду (один «спецслужбист», руководящий тайной полицией, а другой — «бизнесмен»), но при этом карикатурно-всемогущих (пока в последних сезонах «Игры престолов» не приходит время их «слить» из сюжетных соображений), играючи вертящих королями и стоящими за ними феодальными кланами. Из трёх королей, занимавших Железный Трон — Роберта Баратеона и детей его жены Серсеи, Джоффри и Томмена, — все трое государством в сущности не управляли, правили за них другие люди.

Ещё одна авторская находка — явление, которое можно обозначить как «суперсила зла», коллизия, когда карикатурное негодяйство ведёт к невероятному успеху. Изуверски жестокий курс подготовки Безупречных, которых заставляют участвовать в идиотских мероприятиях вроде убийства детей-рабов и собственных питомцев-собак, каким-то образом даёт суперсолдат (хотя непонятно, какие боевые, а не чисто карательные, навыки прививают подобные акции). Другие прославленные воины Эссоса — известные своей жестокостью (уничтожили целые цивилизации) дотракийцы, хотя они сражаются вообще без доспехов и отличаются неуправляемостью, будучи готовы бросить даже прославленного вождя при первых же признаках слабости с его стороны. В ту же степь — карикатурно жестокие Болтоны, ухитрившиеся выжить при объединении своими врагами Старками Севера (и, более того, занять на Севере не последнее место), а потом этих Старков уничтожить (при помощи других предателей, Фреев) без серьёзных потерь. Рамси Болтон сумел пытками не довести Теона Грейджоя до смерти, самоубийства или окончательного безумия, а именно превратить его (на время) в покорный инструмент своей воли.

Важный мотив эпического фэнтези — а у «Песни льда и пламени» и «Игры престолов» есть многие признаки такового, несмотря на их общую чернушность — борьба человека с нечеловеческим злом, в мире Мартина представленным Иными, загадочными существами, несущими зиму и поднимающими армии мертвецов. У Мартина таковая борьба изображена как чисто борьба за сохранение status quo (не случайно в сериале после победы над Иными на роль «зла» назначается Дейнерис как главная нарушительница status quo) — важно не дать Иным истребить человечество (которое, впрочем, гораздо успешнее занимается взаимоистреблением само). Что изменится от победы над Иными в лучшую сторону (помимо выживания человечества самого по себе) — решительно неясно, поскольку созданный воображением Мартина мир не имеет никаких перспектив к лучшему, ни реалистических (описанное автором общество не имеет тенденций к развитию в лучшую сторону), ни сверхъестественных (автор не описал ни одной сверхъестественной силы, которая могла бы даже с натяжкой быть названной дружественной человеку). Опять же, запрещённых средств в этой борьбе нет — так, в рглорианском мифе на эту тему легендарный герой Азор Ахай принёс собственную жену в жертву ради создания волшебного меча для победы над Иными. Колдунья Мелисандра, практиковавшая человеческие жертвы, в сериале становится участницей финального сражения с Иными и играет в победе над ними важную роль. В книгах осуществляется инвертирование толкиновского мотива недопустимости использования одного зла против другого, своего рода «использование Кольца Всевластия против Саурона» — например, в «Буре Мечей» и «Танце с Драконами» появляется «хороший» упырь по имени Холодные Руки, который называет себя, обращаясь к Брану Старку, «твоим чудовищем».

Спустившись на уровень персонажей, мы также можем отметить некоторые интересные тенденции. Возьмём, например, любимца публики (и, судя по всему, не только любимца, но и своеобразного alter ego самого автора [18]) Тириона Ланнистера, над популярностью которого хорошо поработали как действительно талантливый актёр Питер Динклейдж (в сериале), так и сам Мартин (в книгах). Его приняла на ура даже значительная часть русскоязычной аудитории, готовой чуть что критиковать «повесточку» [19] в искусстве. Лукавый автор написал образ Тириона именно так, что он лучше всего потакает комплексам большинства зрителей. Ни в своих бедах и унижениях (его «не ценит» и «не любит» даже собственная семья, особенно отец), ни даже в своих дурных поступках (вплоть до изнасилования первой жены, убийства шантажировавшего его певца с последующей продажей тела убитого на мясо, убийства любовницы и отцеубийства) герой не виноват — «обстоятельства вынудили» (для других героев Мартин так старательно оправдания не ищет). Но при этом он находится в центре событий, решает исход осады столицы, играя важную роль в разгроме Станниса Баратеона на Черноводной, активно и небезуспешно участвует в политических интригах и в конечном итоге (насколько можно судить по тому, что уже написал Мартин, и по сериалу) оказывается победителем. Первое отражает обычную жизненную ситуацию нынешнего обывателя, в которой от него мало что зависит. Второе — его мечты о признании. Это подсвечено даже на уровне речи: у Мартина четверо разных персонажей прямо или завуалированно сравнивают Тириона с гигантом. Характерно, что многим другим героям ни автор, ни читатели и зрители не прощают не только дурных поступков (которых у Тириона, особенно книжного, масса), но и ошибок, наоборот, увлечённо обсуждая, кто из героев был «наказан» по ходу сюжета.

Попробуем собрать правильного вестеросца — личность, которая лишена отмеченных автором «отрицательных» качеств и широко проявляет «положительные». Как мы уже выяснили, эта личность: лишена всяких моральных и этических принципов, навязанных со стороны, всяких эмоциональных привязанностей (то есть до предела эгоистична), предельно скептична по отношению к науке (но не «древним знаниям») и звериным образом жестока по отношению к своим врагам. Перед нами по сути озверевший контркультурщик 1960-ых типа вполне реального Чарли Мэнсона и членов его шайки.

Можно было бы понадеяться, что Мартин пишет какую-то заведомо нереалистичную сатиру, в которой всё окарикатурено и положительных персонажей нет, вроде «Смерти Тарелкина».

Но нет, Мартин твёрдо убежден, что его сочинения выражают определённые положительные идеалы. В интервью «Йью-Йорк Таймс» в 2018 году он заявил: «Я думаю, в мире Семи Королевств и Вестероса происходит многое, из чего мог бы извлечь урок любой политик, современности или прошлого. Рано или поздно становится понятно: от короля ждут справедливости, ибо для чего ещё нужен правитель? У нас нет королей — вместо них президенты, конгрессмены и все прочие, — но это ничего не меняет. Правители должны служить людям, должны стараться оставить страну в лучшем состоянии, освобождая свой пост, чем она была до их прихода на этот пост. Это должно быть важнейшим вопросом для любого, кто решает бороться за выборный пост или поступить на государственную службу. Меняете ли вы жизнь к лучшему? Вы здесь, чтобы служить народу, а не себе или своим спонсорам».

Итак, эти карикатуры выражают не только отвращение от мира, но и некую положительную программу. Но какую?

Посмотрим на контекст.

Вряд ли Мартин сторонник упомянутого Мэнсона. Но их взгляды одинаково представляют собой следствие культурного кризиса 1970-ых годов.

Американский культурный бунт 1960-ых был попыткой по-быстрому построить светлое будущее при помощи плохо организованных уличных выступлений («Лето любви») и культурных акций (фестивали типа «Вудстока», нарушение табу в искусстве и т. п.). В сущности, он был исходно обречён на неудачу, ему не доставало организованности и (что важнее) ясности и реализуемости положительных планов. Быстро выяснилось, что наркотики не расширяют сознание, а калечат и убивают, механическое «нарушение табу» в искусстве даёт в итоге фансервис и уход в порнографию и чернуху, а случайные половые связи не несут счастья и в безопасном варианте фактически недоступны огромным прослойкам населения. Связных планов устранения экономических пороков общества у участников бунта, кажется, просто не было.

Очевидный практический крах этого бунта привёл к поискам новых путей и очень часто поискам нерациональным. Люди, разочаровавшиеся в «make love, not war», стали призывать к цинизму, крайнему практицизму, жестокости и принуждению как методу. Некоторые (как помянутый Мэнсон) просто начали производить теракты. Кто-то остепенился, до мэнсоновщины не дошёл, но внутри себя пришёл к сходному мировоззрению, которое рвётся наружу самыми разнообразными и часто безумными способами.

У Мартина отдельные моменты этого поворота проявляются довольно ярко. Прежде всего в ценностных высказываниях.

Характерно, что в своём рассуждении о жанре фэнтези Мартин оказывается разочарован не только Вестеросом, но и окружающей действительностью:

«Лучшее фэнтези написано на языке мечты. Оно такое же живое, как мечта, реальнее, чем сама реальность, по крайней мере, на миг, долгий волшебный миг перед тем, как мы проснёмся. Фэнтези — серебро и багрянец, индиго и лазурь, обсидиан с прожилками золота и лазурита. А реальность — это фанера и пластик, окрашенные в грязно-коричневые и желтовато-зелёные тона. Фэнтези имеет вкус хабанеры и мёда, корицы и гвоздики, превосходного красного мяса и вина, сладкого, словно лето. Реальность — это бобы и тофу, а в конечном итоге — прах; это бесконечные магазины Бербанка, дымовые трубы Кливленда, парковки Ньюарка. А фэнтези сравнимо с башнями Минас Тирита, древними камнями Горменгаста, залами Камелота. Фэнтези летает на крыльях Икара, а реальность пользуется Юго-Западными авиалиниями. Почему наши мечты оказываются такими маленькими и скромными, когда исполняются?» [20].

В другом интервью он изъясняется так:

«Я пишу истории про людей, которые посылают сообщения, привязывая их к лапам воронов, а живу в совершенно другом мире. В детстве я читал фантастику и комиксы, потом начал сочинять истории, но будущее, которое я представлял, сильно отличалось от наступившего будущего. Мы мечтали о колонизации Марса, летающих машинах, ракетных ранцах, океанских фермах. Но мы не могли даже представить интернет! Twitter никто не мог представить! Иногда мне кажется, что я живу в каком-то неправильном будущем. Я такого будущего не заказывал! Я просил будущее с летающими машинами».

Итак, Мартин эскапист. В этом не было бы ничего особенно плохого. Толкин в своём эссе «О волшебных сказках» шутил, обыгрывая этимологию слова эскапизм (от escape — побег), что больше всего не любят эскапизм тюремщики. При всех недостатках эскапизма как явления он позволяет не смотреть на собственное общество как на единственную возможную и справедливую данность. Но Мартин на деле на это не способен. Уход от реальности связан у него с наслаждением и… смертью. В «Песни льда и пламени» он описывает Дом Бессмертных, где прекрасные видения посылают маги-Бессмертные, собирающиеся высосать из Дейнерис жизнь и отнять её драконов, а в «Песни о Лии» (фантастическое произведение, не связанное с «Песнью льда и пламени») у него высшее наслаждение даёт инопланетный паразит-«сосун», медленно убивающий носителя. Причём персонаж-протагонист всерьёз подумывает над таким вариантом [21], хотя в итоге отказывается, решив заполнять жизнь индивидуальным гедонизмом — отказавшись принять предложение своей возлюбленной, принявшей «сосуна», разделить её выбор, улетает с планеты шкинов, после взлёта занявшись сексом с другой женщиной.

Возникает извращённая, отдающая полнейшим безумием конструкция, где реальность невыносима, а мечта — иллюзорна и смертельна. По сути остаётся только добровольно и с песнями пассивно наблюдать окружающий ужас.

Характерно, что отношение Мартина к Толкину так же двоится. С одной стороны, он пишет: «Пусть оставят себе свой рай. Когда я умру, то лучше отправлюсь в Средиземье», с другой — он фактически посвящает своё произведение ниспровержению Толкина и созданного им жанра. Когда Мартин принялся писать фэнтези, то даже в воображаемом мире с драконами, живыми мертвецами и иным циклом смены времён года воспроизвёл пороки нашего общества (и не столько средневекового, сколько вполне современного), причем в гипертрофированном виде. Мартин заявляет: «Я читаю НФ и фэнтези ради ощущения чуда, ради движения в незнаемое. Я хочу видеть чудеса, а не грязь и мусор»… и пишет про грязь и мусор.

Какая общественная идея стоит за этим двоемыслием — не вполне ясно. Мартин избегает любых серьёзных высказываний на общественные и политические темы — за исключением поддержки того, что популярно в среде американских интеллигентов и вообще мэйнстрима, вроде антитрампизма или жалоб на чрезмерное влияние бизнеса на политику (звучащих в современном мире как «слева», так и «справа», да и по большому счёту традиционных для американской культуры). Но тем, где они всё-таки пробиваются, наблюдается то же странное двоение. В «Песни льда и пламени» и сопутствующих произведениях он много рассказывает о муках простого народа и, на первый взгляд, сочувствует ему. Левый? Но Мартин не замечен в постоянном сотрудничестве ни с какими левыми организациями США (даже с леволиберальной зелёной партией).

В том вопросе, где можно чётко отследить практическую позицию творческого интеллигента (авторские права), Мартин — фанатичный сторонник авторского права в его современном виде. Он не только защищает его по отношению к себе, но и критикует автора пальпа Лавкрафта даже не за произведения в общественном достоянии (Лавкрафт не надеялся на повторные публикации и вовсе не оформил авторских прав), а за право использовать свои идеи, которое он давал другим писателям пальпа — якобы из-за этого Лавкрафт и умер в бедности. При этом Мартин — один из создателей межавторского проекта «Дикие карты» и участник межавторского же проекта по произведению Джека Вэнса «Умирающая Земля».

В общем надо бы по справедливости, но как-то не трогая копирайт. Копирайт — это хорошо, идеи надо держать при себе, совместное творчество плохо, но сам я… в нём участвую. Всё это оставляет впечатление даже не попыток скрыть своё мировоззрение, не лицемерия, а отсутствия всякого мировоззрения, личность несомую по жизни отдельными бессвязными желаниями.

Его редкие высказывания по другим вопросам местами отдают дикой обывательщиной.

Вот, например, Мартин критикует киберпанк:

«Когда появился киберпанк, я уже был писателем-фантастом со сложившейся карьерой. Среди киберпанков было два прекрасных писателя, но в конечном итоге, боюсь, это был тупик — и киберпанк фантастике даже навредил. Он уничтожил то, что издатель Дональд Уоллхейм называл «консенсусным будущим». Конечно, оно было уже старым и избитым: мы полетим на Луну, на Марс и на Венеру, колонизируем их, долетим до звёзд… Да, может быть, это будущее казалось нереальным уже в годы, когда появился киберпанк, а сегодня оно от нас ещё дальше, но… киберпанки заместили его абсолютно нигилистической дистопией ближнего прицела — с испорченной экологией и перенаселённой Землей под контролем тиранических корпораций. Я не стану отрицать того, что предсказания киберпанков оказались точнее, чем у старой фантастики. Однако посещать такое будущее неприятно. Я не хочу читать книги, в которых через двадцать лет наш мир — сплошное дерьмо».

В сущности, это жалобы звучат не только лицемерно (см. выше про «грязь и мусор»), но ещё и в духе построений уровня «видеосалоны убили СССР»: как будто киберпанк повлиял на будущее, а не являлся сатирой на наступившую в конце XX века эпоху неолиберализма.

И снова двоение. Мартин, с одной стороны, чётко требует рассказов про «яблони на Марсе», подписываясь под прогрессизмом начала-середины века и требуя его проповедовать. С другой, в творчестве Мартина мы видим не «яблони на Марсе», а пессимизм, как и в киберпанке. Причем пессимизм киберпанка (по меньшей мере в лучших областях жанра) конкретен, направлен на конкретные социальные условия, которые могут измениться — к лучшему или к худшему. Пессимизм же Мартина упирает на абстрактно-неизменную «человеческую природу» в целом, поскольку общества мира «Песни льда и пламени» и других мартиновских произведений, бесконечно разнообразны и не сводимы к какой-то одной (как в киберпанке) модели, но в большинстве своём одинаково неприятны. Никаких реальных средств изменения этой природы не указывается, при этом своё творчество Мартин объявляет реалистичным. Фактически, это равносильно объявлению прогрессизма ложным.

С практическими вопросами не лучше. Вот, что Мартин вещал газете «Гардиан» по поводу глобального потепления:

«Люди в Вестеросе ведут свои личные битвы за власть, положение, богатство и так увлечены этим, что не замечают: «зима близко», и эта угроза способна уничтожить их всех вместе с их миром. То же и на нашей планете с нашими собственными битвами: внешняя и внутренняя политика, гражданские права, социальная ответственность и справедливость… Все эти проблемы, конечно же, важны, но пока мы мечемся и растрачиваем на них силы, существует угроза изменения климата, которая, на мой взгляд, убедительно подтверждена большинством данных и признается 99,9% научного сообщества. Эта угроза вполне способна уничтожить мир, а мы, вместо того чтобы считаться с ней, переживаем из-за следующих выборов и других насущных проблем, вроде рабочих мест. Рабочие места, конечно, очень важны. Всё это важные проблемы. Но ни одна из них не будет важна, если, например, мы погибнем или наши города уйдут под воду. Так что борьба с изменениями климата должна быть задачей первостепенной важности для любого политика, способного заглянуть дальше следующих выборов, но таких, к несчастью, совсем мало. Мы тратим в десять раз больше сил и времени на споры о том, должны ли игроки NFL слушать государственный гимн стоя, чем на осмысление угрозы, которая может уничтожить наш мир».

Проблема рабочих мест (то есть безработицы и качества занятости) в любом случае связана с возможностью физически выжить в ближайшие годы или месяцы: человеку нужна пища. В США — из-за полного преобладания исключительно платной медицины и многочисленных ипотек — ещё с возможностью иметь жилье и не умереть от какой-нибудь пневмонии (и вообще получить качественное лечение). Но хозяину трёх домов и видному благотворителю Мартину плевать на то, что многие его сограждане борются за право нормально существовать и даже просто существовать физически (хотя он и вынужден признать важность этого, опять двоение!). Гораздо важнее страхи Мартина по поводу природных катастроф (описываемые им ужасы, вроде «мир уйдет под воду» не фигурируют в сколь-либо научных моделях глобального потепления даже в экстремальных сценариях). Потому надо сплотиться.

Итак, мир страшен и нужно сплочение ради борьбы. Снова прогрессизм. Но что надо реализовывать сплотившимся? Где Мартин выразил какую-то программу изменений?

Мир Вестероса и Эссоса на роль выражения какого-то образца не подойдет: это не тот мир, в котором хотелось бы жить любому нормальному человеку. В нём отсутствует аналог Шира или Гондора у Толкина или киммерийцев у Говарда, то есть таких обществ, которые как-то связаны с идеалами автора.

Возможно, где-то в ненаписанной концовке Мартин и выразит свой идеал более полнокровно, устроив внезапно утопию, силами Брана Старка или ещё кого-то, но пока концовки нет (и неясно, будет ли она написана: Мартин пишет цикл уже около 26 лет, последняя опубликованная книга вышла 11 лет назад, а автору уже 73 года!). Пока же, при всех литературных красивостях, «Песнь льда и огня» как художественное высказывание — это в лучшем случае пустое место. В худшем случае (если в концовке не будет резких поворотов) это проповедь идеи вечности и неизменности социальных язв (независимо от особенностей конкретного общества, но в целом с уклоном в безграничную власть горстки избранных) и губительности любых попыток от них избавиться.

В большинстве ранних произведений Мартина какие-то положительные общественные идеалы тоже отсутствуют: не считать же таковыми медленно убивающего паразита на голове или секс с зомби.

Впрочем, в 1986 году в сборнике тесно связанных рассказов «Путешествия Тафа» он выложил в некотором роде реалистичный план: поменьше плодиться, а то ресурсов мало. Заглавный герой (по мению автора — персонаж положительный) при помощи биологического оружия делает бесплодными более 99% жителей перенаселённой планеты, навязывая им этот план угрозами и шантажом. Из простого описания плана видно, что Мартин не учёл последствий столь резкого демографического перехода или, возможно, не решился описать введение ещё и эвтаназии для стариков.

Однако полное или почти полное отсутствие какого-либо положительного идеала, страхолюдность и/или нереалистичность очень редко высказываемых планов не мешает читательскому успеху «Песни льда и пламени» и свершившемуся ещё раньше признанию Мартина собратьями по перу («Песнь о Лие» получила престижную премию). Люди готовы внимать человеку, который то ли намеренно спрятал своё мировоззрение так, что не откопаешь, то ли вовсе им не обладает.

Фактически это говорит об атрофии желания планировать свои действия и непонимания необходимости в самих этих действиях. Внимающий тёмному фэнтези обыватель (как и сам Мартин, вспомним цитату о киберпанке) на деле верит, что достаточно правильных желаний — и с неба спустится король или президент, который их осуществит. Или не спустится, всё бесполезно, и можно только уйти в кайф. Главное — чтоб кайф был хорошим. Или ещё что-то. Или всё это одновременно. При этом такой обыватель одновременно раздёрган, готов бороться с «врагами и угрозами» и твёрдо убежден, что цинизм и опора на скотство — это такая правда жизни. Такая готовность к действию при неясности планов и неразборчивости в средствах чревата последствиями самого малоприятного толка.

Примечания

[1] Джордж Мартин: «В фэнтези с классовым обществом должны быть классовые различия».

[2] Джордж Р. Р. Мартин «Ретроспектива II: Стеклянный цветок».

«Мы можем придумать множество определений научной фантастики, фэнтези и литературы ужасов. Мы способны провести границы и навесить ярлыки, но в конечном счёте остаётся неизменная старая история о борьбе человеческого сердца с самим собой. А остальное, друзья мои, лишь меблировка».

[3] Беседа Джорджа Мартина с историком Дэном Джонсом о создании воображаемого мира и его исторической летописи.

Дэн Джонс: Оттуда заимствована, например, ваша Красная свадьба.

Мартин: Да, она основана на историческом Чёрном обеде, только я выкрутил ручку до 11, а Дэвид и Дэн, когда снимали сериал, выкрутили её до 14. Ручку всегда можно выкрутить ещё сильнее. Но в случае с Чёрным обедом я основывался не на скучной академической версии событий, которая легко способна усыпить. Король Шотландии и граф Дуглас — его прозвали Чёрным Дугласом — враждовали, но однажды король пригласил графа на переговоры, гарантировал ему свободный проход к замку, защиту и славный обед. Граф Дуглас был совсем юн, ему было 18 или 19 лет, а ещё он взял с собой брата, которому было и вовсе 14 или 15. Они вместе пировали, но в конце дня музыканты начали размеренно бить в барабаны, а слуги внесли закрытое блюдо, на котором оказалась голова черного вепря — символ смерти. Тогда графа и его брата схватили, вытащили во двор и обезглавили. История великолепная, но если вы прочтёте труды профессиональных историков, там будет сказано, что всё было совсем не так: графа действительно казнили, но не было ни барабанного боя, ни головы чёрного вепря — всё это придумали позднее. Пусть так, но тот, кто это придумал, был отличным рассказчиком, и я предпочитаю скучной академической версии народную. Полагаю, что где-то в Гарварде, Йеле, Оксфорде или Кембридже сидит такой специальный человек, прочёсывает официальную версию истории и удаляет оттуда все яркие и запоминающиеся моменты, стараясь сделать историю как можно более занудной.

[4] (То же интервью).

Мартин: Я крайне симпатизирую Грибку <...> И разумеется, вариант истории Грибка — всегда самый скандальный, непристойный, с сальными подробностями. Он в основном описывал, как люди предавали друг друга, травили друг друга и развлекались прочими подобными вещами — например, спали там, где им спать не стоило.

[5] С критическим разбором этого предрассудка можно ознакомиться, например, в исследовании Вадима Устинова «Войны Роз. Йорки против Ланкастеров».

[6] https://mse.msu.ru/history/18/book/text-18-03.pdf.

[7] История рыцарства (Жозеф-Франсуа Мишо).

«Король Филипп Валуа издал множество законов и постановлений относительно турниров; в особенности он узаконил, кого исключать, что можно видеть из следующих пунктов одного постановления. 1. Дворянин или рыцарь, сказавший или сделавший что-либо противное католической вере, исключается из турнира, и если, несмотря на преступление, он будет домогаться участия, основываясь на знатности своего происхождения, то да будет он сильно побит и изгнан другими дворянами».

[8] Например:

«Можно было ожидать, что даосы станут пренебрежительно относиться к соперничеству с буддизмом, чужеродным учением, задевавшим консервативные чувства китайцев, однако они сочли разумным пойти до некоторой степени на компромисс с новым учением. Коу Цянь-чжи описывал Будду как обретшего Дао среди «западных варваров» (индийцев) и ставшего бессмертным. Поэтому его можно было почитать, но, естественно, не в той же степени, как Лао-цзы или других высших даосских бессмертных».

Из той же серии — отождествление местных божеств (таких как Гуаньинь) с бодхисатвами.

[9] Причём издевательства над Теоном являются не характерной для Средневековья демонстративной публичной расправой с врагом (которая могла бы иметь политический смысл), но чисто утехой одного конкретного маньяка для собственного удовольствия.

[10] Историческим прототипом для позорного шествия Серсеи послужили позорное шествие Элеоноры Кобхем, супруги Хамфри, герцога Глостерского (регента Англии при малолетнем короле Генрихе VI) и Джейн Шор, любовницы короля Эдуарда IV, ставших жертвами расправы со стороны политических противников. Ни та, ни другая женщина, как нетрудно заметить, не являлись матерью короля. Кроме того, ни в одном из случаев речь не шла о полном обнажении во время шествия — Элеонора Кобхем прошла по лондонским улицам босой и в чёрном одеянии, Джейн Шор — в киртле (нижнем платье). То есть шествие Серсеи нагишом по улицам Королевской Гавани — это фансервис, замешанный на специфическом сочетании вульгарной эротики и столь же вульгарного унижения.

[11]

— По какому праву ты ставишь условия мне? Ты, простой рыцарь моего лорда-отца?
— Да, землями я не владею, но кое-какой доход у меня имеется, и золото в сундуках припрятано. Мой собственный отец никого из детей не забыл перед смертью, да и Тайвин умел награждать за хорошую службу. Я кормлю двести рыцарей и могу удвоить это число, коли будет нужда. Найдутся вольные всадники, которые встанут под моё знамя, и наёмникам мне есть из чего платить. Ваше величество поступит разумно, приняв меня всерьез, — и еще разумнее, не враждуя со мной.

Коллизия с «не владеющим землями» младшим братом правителя целого королевства тоже весьма примечательна.

[12] Хотя и это объяснение сомнительно: за века, прошедшие после гибели Валирии, отдельные диалекты валирийского неизбежно трансформировались бы в полноценные языки, как современные языки романской группы возникли из диалектов латыни.

[13] Хотя правитель, физически уничтоживший верхушку церкви и аристократии, в средневековом обществе скорее всего был бы сочтён тираном. Трудно поверить, что дворяне на службе у убитых лордов не попытались бы отомстить — вспомним хотя бы знаменитую японскую историю мести Ако, где сорок семь ронинов, самоорганизовавшись, расправились с виновником смерти их господина. Трудно поверить и в то, что для исчезновения религиозных фанатиков достаточно было убить их вождя («Воробейшество») — для сравнения, в реальной истории казнь Яна Гуса императором Священной Римской империи Сигизмундом Люксембургским на Констанцском соборе 1415 года привела лишь к радикализации гуситов, окончательно вставших на путь вооруженного насилия.

[14] Для обоснования этой сцены придуман некий древний обычай Первых Людей, по которому именно человек, вынесший приговор, должен его осуществить.

[15] При том, что в обществе Средневековья профессия палача (как и кожевника или мясника — ср. с Болтонами) считалась позорной наравне с профессией проститутки.

[16] Тут Мартин снова впадает в характерный анахронизм: причиной конфликта Робба с Фреями становится то, что Робб женится на возлюбленной, а не на одной из внучек Уолдера Фрея. Но в реальном Средневековье понятия любви и брака не были тождественны: правитель мог быть женат по расчёту и в то же время жить с конкубинами (сожительницами). На религиозного человека, убеждённого, что дозволенным является лишь сожительство в браке, Робб также не похож. В этой ситуации встаёт вопрос: Мартин банально не знает о конкубинате как явлении или вводит ход с «браком по любви» исключительно для доказательства идеи губительности любви как чувства?

[17]

— Говорят, Ирогения из Лиса могла ублажить мужчину одним взглядом .
— Одним взглядом?
— Короли проезжали весь мир ради ночи с Ирогенией. Магистры продавали свои дворцы. Кхалы сжигали её врагов ради нескольких часов с ней. Говорят, тысячи мужчин делали ей предложение, но она всем отказала.

[18] Человек, который танцует с драконами.

— Есть ли среди персонажей Песни Льда и Пламени тот, с кем вы себя самоидентифицируете?
— Тирион Ланнистер. Он всегда был моим любимым персонажем. Они все — часть меня, но Тирион меняется вместе со мной больше, чем другие.

[19] Продвижение на ключевые роли в повествовании людей с физическими дефектами, ЛБГТ, активных женских персонажей и т.д., и т.п.

[20] Слова Мартина про мелочность сбывшихся мечт интересным образом сочетаются с воспоминаниями автора о его же мечтах молодости:

«Любовь к супергероям родом оттуда же. Супергерои — реализация фантазий о власти. Я всегда хотел быть Зелёным Фонарем. Он нашёл волшебное кольцо и мог делать с его помощью всё, что хочет. Я не хотел быть Бэтменом: ему постоянно нужно было тренироваться, делать физические упражнения (взрыв смеха в зале). Я думал, если я найду это кольцо — то дело в шляпе, я обрету могущество. Увы, я его не нашел».

Тут характерно понимание супергероики именно как реализации фантазий о власти — поскольку старый Мартин не сильно отличается от Мартина молодого. Ведь, в сущности, политика мира «Песни льда и огня» вращается вокруг стремления к власти ради власти или иного самоутверждения.

[21] Примечательна апологетика «сосунства» в исполнении главного героя:

Человек всегда к чему-то или к кому-то стремится, что-то ищет. Беседа, дар, любовь, секс — всё это одно и то же, направления общего поиска. И Бог тоже. Человек выдумывает Бога, потому что боится одиночества, трепещет перед пустой Вселенной, страшится тёмной равнины. Поэтому твои служащие обращаются к культу шкинов, поэтому люди переходят в другую веру, Дино. Они нашли Бога или то, что можно назвать Богом.

— А где наши колокола? — спросил я. — Наша радость? Они счастливы, Дино. А мы? Возможно, они нашли то, что мы всё ещё ищем. Почему люди так суетятся, чёрт побери? Почему мы рвёмся покорять галактику, Вселенную, ещё что-нибудь? Может, в поисках Бога?..

В этом списке прежде всего бросается в глаза довольно омерзительная вещь. То, что требует от человека полноценного и сложного общения с другими людьми (любовь) или принятия сложных решений о ценностях и жизненном пути (полноценное религиозное или философское мировоззрение) поставлено в один ряд с удовлетворением физиологических или почти физиологических потребностей (желание вкусно поесть и секс, который приобретает какой-то смысл, отличный от чистой физиологии, только в любовных или семейных отношениях). По сути культура сводится к роли очередного источника эндорфинов. В этом плане показательно, что у Мартина есть произведение «Человек с мясной фабрики», в котором главный герой приходит к идее, что надежнее «ненадёжных» отношений с женщинами (которые могут отказать или уйти к другому) секс, в сущности, с трупом, оживлённым мужским желанием, этакой продвинутой версией резиновой куклы.