Публикация статьи о заимствованиях на Яндекс.Дзене ещё раз показала: если написать, что какое-то русское слово заимствовано из другого языка, обязательно кто-то возмутится. Прочитав, что родные шуба, шапка и сарафан пришли кто откуда, а развитие вообще какая-то непонятная «калька», кто-то обязательно в ужасе решит: кранты, ребята, и правда в русском языке диверсанты заменили все исконные слова на иностранные. А чаще — наоборот — что лингвисты хотят внушить народу, мол, ничего у него нет, даже языка: опять же диверсия.
Отчасти возмущение происходит из-за непонимания лингвистических терминов. Да, бывает так: думаешь, что раз термин проходят в школе, объяснять его не надо. Ан вот надо! (Если что, «ан» — не непонятное заимствование, а старинная русская частица, выражающая несоответствие ожиданиям).
Примечание. В репликах всех беззаветных защитников русского языка я бережно сохранила авторскую орфографию и пунктуацию… Нет, пошутила, не бойтесь, поправила.
Начнём с простого — с кальки
Комментатор по имени «Последний гвоздь» пишет:
«Судя по статье, русских слов не существует. Слово «развитие» заимствовано из французского? Вить, вьётся, вьюга — эти тоже? Похоже, автору стоит проверить свои источники».
Что называется, сам придумал, сам вознегодовал. Нет, в статье не написано, что русских слов не существует. Нет, слова вить, витой, вьюга, вьюнок, свиток, завиток, завивка, вьюшка (печная заслонка), вьюн (рыба), повитуха (старинное название акушерки), повилика (растение, обвивающее другие растения) и востребованное сейчас прививка, конечно, русские. И венок, ещё одна родня им — тоже русское.
Но ведь в слове развитие корень тот же? Да. И корень, и все остальные кусочки в этом слове русские. Так и должно быть. Ведь калька — это совершенно особый вид заимствований.
В кальке новое слово на родном языке составляется из родных кусочков, но по примеру состава иноязычного слова и с его значением. Например, для слова развитие образцом послужило немецкое слово Entwicklung, образованное от глагола entwickein — «развивать» (в абстрактном смысле), а он образован от глагола wickeln — «заворачивать, мотать, пеленать». А немецкое слово — как напоминает редактор Денис Яцутко — тоже калька. Оно образовано по образцу французского développement, от старофранцузского глагола desveloper, буквально означающего «размотать», «вынуть нечто из того, что его окутывает».
Новые европейские языки, как правило, или напрямую заимствуют друг у друга абстрактную, философскую, научную лексику, или вот так калькируют её. Русский язык здесь не исключение. Русский лингвистический термин «наречие» — калька латинского «adverbio». Verb- перевели как как реч-, ad- — на-, -io как -ие.
Есть кальки и немного другого вида, и к ним относится упомянутое в статье возмущавшее адмирала Шишкова переносное значение слова трогать «проникать в душу, вызывать жалость или умиление». Опять-таки, конечно, сам глагол трогать в прямом значении «дотрагиваться» исконный, но вот переносное значение у него скопировано с переносного значения французского глагола toucher «трогать».
Откуда мы знаем, что эти слова — кальки, что не немцы и французы калькировали русские слова развитие, трогать и т.д.? Да хотя бы от ваших старших братьев по борьбе за русский язык, дорогие товарищи пуристы. От того же адмирала Шишкова, который в «Рассуждении о старом и новом слоге» страдал, что перевод французских слов développer, se développer, développement через развивать, развиваться, развитие — это искажение русского языка.
«Переводя слово сие развитием и говоря: разум его начинает развиваться, по смыслу слова сего должны мы воображать, что он прежде был свит; естественно ли представить себе свитой разум?..» «Поистине разум и слух мой страдают, когда мне говорят: «Ночные беседы, в которых развивались первые мои метафизические понятия»; напротив того, я весьма охотно слушаю, когда в простой песне поют:
Заплетися, плетень, заплетися,
Ты развейся, камка хрущетая»¹
Представляете, если в русском языке приживётся — ну хоть слово лук в значении «имидж, образ, который человек создаёт с помощью одежды, косметики»? И в будущем ваши собратья возмутятся утверждением, что это простое русское слово (от луковицы!!!) заимствовано из английского look. Просто потому, что это будет забыто. Вот тогда лингвисты покажут им ваши комментарии, где вы успели повозмущаться этим англицизмом.
Впрочем, шансов у раздражающего слова лук закрепиться в общенародном языке, похоже, нет: его явно оттеснило старое слово образ, развивши у себя и это новое значение. Так часто и бывает, и об этом есть в статье: старые слова с близкими значениями расширяют семантику и вытесняют новые заимствования.
Кроме того, лук относится не к калькам, а к другой разновидности заимствований, когда чужое слово сохраняет свою звуковую форму.
Именно эти заимствования вызывают больше всего нареканий.
Если их инородное происхождение еще не забыто, то возмущает, что в язык приняли чужаков. Своих, что ли, мало? Как возмущался еще в середине XVIII века, задолго до Шишкова, старинный поэт Сумароков:
«Зачем нам слово фрукты, если есть плоды, зачем сервиз, если есть прибор?»
Если же их инородное происхождение уже забыто, то возмущает попытка лингвистов отнять родное русское слово чай или шуба, палата или школа, сарафан или деньги и т.д.
Именно по поводу этих заимствований комментаторы негодуют:
— Почему при фонетических совпадениях с другими языками древние русские слова «автоматом» причисляются к заимствованиям?
— А с чего вы взяли, что это заимствование одним языком из другого, а не просто слова, происходящие из общего корня, каждое в своём народе и языке?
Почему не от общего корня?
Те, кто задают этот вопрос, явно что-то знают о языковом родстве.
Русский язык и другие славянские языки, а также романские (например, латынь, французский, итальянский), германские (например, немецкий, английский, нидерландский), балтийские (например, латышский), индо-иранские (например, хинди, фарси, осетинский), древне- и новогреческий, армянский, албанские и другие входят в индоевропейскую семью языков, происходят от общего предка, который мы называем «праиндоевропейским языком».
То есть среди родственников русского есть те, на которые то и дело указывают как на источники заимствований, раздражая народ: медицина — из латыни, этаж — из французского, танец — из немецкого (Tanz), футбол — из английского, зонтик — из нидерландского…
Некоторые старые заимствования попутешествовали по всем этим языкам. Родное шапка заимствовано из польского czapka, но и польский заимствовал его — из немецкого schapёl, а тот из французского chapel, а тот, наконец, из оригинала — латинского cappa. Родное баня — древнерусское заимствование из старославянского баніа (старославянский — язык первых переводов Библии; упрощённо говоря, древнеболгарский), а оно — из народно-латинского² *bāneum, а оно из латинского balneum (на базе которого родился поздний термин бальнеология ), а уж balneum — из древнегреческого βᾰλᾰνεῖον (balaneion) — купальня, баня. Примерно так.
Но в то же время в русском и каждом из этих языков (и других родственных) есть пары слов, похожих именно из-за языкового родства, а не из-за заимствования. Они восходят к одному и тому же слову языка-предка, существовавшего примерно 6 тысячелетий назад, хотя при этом «каждое слово в своём языке» весьма изменилось. Русское сын, конечно, не заимствовано от английского son. Это как раз такая пара. Та же ситуация с немецким Sohn, нидерландским zoon, литовским sūnùs и древнеиндийским sūnúṣ. Всё это потомки одного и того же слова *sūnu-s. Русское день не заимствовано из латинского dies — это тоже потомки одного и того же праиндоевропейского корня *dyeu- «сиять».
Из факта языкового родства следует очень важное для нашего обсуждения следствие. И его нужно отметить, прежде чем переходить к выяснениям, почему день и dies, око и eye, яйцо и egg — это «слова от общего корня, каждое в своем языке», а палата — заимствование, ещё древнерусское (обычно палаты — «дворец»), из греческого παλάτι, мн. παλάτια (palati, мн. palátia) (а оно, в свою очередь, из латинского palatium).
Кто нам не родня
Следствие такое: если речь идёт о заимствованиях НЕ ИЗ индоевропейских языков, вопрос об «общем корне» неправомерен. На свете существует не только индоевропейская семья, но и сотни других. Носители русского языка часто сталкивались с носителями языков тюркской семьи, живших в Поволжье, степи, Сибири, Крыму, Средней Азии, в ходе войн или торговли, и заимствовали у них слова: деньги, балык и т.д. Слова языков семитской семьи доходили до носителей русского языка через посредство разных европейских языков: арабские — часто как научные термины, например, алгебра, древнееврейские — в переводах Библии: пасха.
Так что объяснение русского слова балык как тюркизма, при том, что во многих тюркских языках (турецком, крымско-татарском, азербайджанском, кыпчакском, казахском, татарском, караимском и т.д.) есть очень похожие слова, означающие просто «рыба», не должно вызывать подозрений, что, мол, на самом деле балык просто восходит к общему слову с тюркскими словами. Нет, между русским и татарским нет такой генетической связи, как между русским и латынью.
К тому же балык появилось в русском языке не раньше XVII века, и у него нет в нём родственных слов. Зато есть исторические данные о торговле на российских ярмарках привозным каспийским балыком. Наконец, известна закономерность, когда чужое слово с широким значением обретает в новом языке узкое значение. В данном случае не просто рыба, а специфический рыбопродукт: солёная-вяленая спинка осетровой или красной рыбы. Так бывает не всегда, но часто. Ведь «обычное слово» в заимствующем языке, скорее всего, уже есть, зато ему нужно отличать нечто специфическое. Нам известны такие же, но недавние примеры. Английское meeting, «встреча», превратилось в русское митинг, friend, «друг», превратилось во френд, «взаимный подписчик в соцсети». А старорусское потка, «птица» (уменьшительное от того же слова пъта, что и птица) в языке коми превратилось в пӧтка, «дичь».
Брат-когнат или чужак
Но вернёмся к случаю, когда похожие слова принадлежат родственным языкам. Повторим недовольные вопросы:
— Почему при фонетических совпадениях с другими языками древние русские слова «автоматом» причисляются к заимствованиям?
— А с чего вы взяли, что это заимствование одним языком из другого, а не просто слова, происходящие из общего корня, каждое в своём народе и языке?
Эти люди представляют так: увидел лингвист, что древнее русское слово (пусть баня) похоже на народно-латинское *bāneum и «автоматом» занёс его в заимствования. На самом деле о многих древних словах, в том числе ещё не русских, а «до-русских», общеславянских (когда был один славянский язык — предок русского, украинского, болгарского, чешского и пр.), например, топор или рай — лингвисты спорят, заимствованы они (в данном случае из древнеиранского) или исконны. У обеих версий есть аргументы.
Но самое главное — как невозможно автоматом объявить слово Х заимствованным от похожего фонетически и по смыслу чужого слова Х’, так же невозможно автоматом объявить слово Х роднёй похожему фонетически и по смыслу чужому слову Х’ из какого-то родственного языка. Сейчас нам придётся разбираться, как устанавливают это родство.
Уже по приведённым примерам вы, возможно, заметили, что слова языков, восходящие к одному и тому же слову-предку («когнаты»), часто сильнее отличаются друг от друга, чем заимствования из тех же языков от своих оригиналов. Око и eye «фонетическим совпадением» не назовешь. Как и пять и five. Палаты куда ближе к греческому оригиналу παλάτια. Как и клеть к древневосточнокельтскому оригиналу *klētā «плетень, крыша». Понятно, что так получилось потому, что даже эти древние заимствования произошли сравнительно недавно (палата, видимо, тысячу лет назад, клеть ещё до нашей эры). Распад же праиндоевропейского языка-предка и изменение слов — «каждое в своём языке» — начались гораздо раньше: 6 тысяч лет назад.
То, как конкретно изменились праиндоевропейские слова «каждое в своём языке», определила судьба звуков, из которых эти слова состояли. Звуков, в отличие от слов, в каждом языке всего десятки. В каждом языке, который выделялся сначала из праиндоевропейского, а потом из его потомков, судьба каждого из праиндоевропейских звуков (фонем) была одна и та же во всех словах этого языка. Этот звук мог остаться прежним, мог измениться, постепенно стать совсем другим звуком — но все эти изменения происходили одновременно во всех словах того или иного языка. Естественно, это характерно для абсолютно любого языка, но нас сейчас интересует именно индоевропейская этимология.
В русском числительном пять и английском five, в греческих заимствованиях Пентагон, пентаграмма, корни восходят к корню праиндоевропейского числительного, произносившегося 6 тысяч лет назад примерно как *penkwe.
То, что в русском языке первый звук слова *penkwe сохранился, не случайно. То, что в английском языке первый звук того же слова превратился в f, тоже не случайно.
Звук P сохранился во всех славянских словах с соответствующим корнем: сербское пет, чешское pět и т.д. А также в балтийских, в греческом, см. Пентагон… На хинди «пять» — pānč. Это слово через английское и немецкое посредство попало к нам при Петре I как название напитка: в пунше 5 частей — ром, сахар, лимон, пряности и вода.
А как в германских языках? Немецкое fünf, датское fem, исландское fimm, норвежское fem, шведское fem («пять»). В ныне мёртвом готском fimf. Везде первый звук f. Все эти слова восходят к слову прагерманского языка (предка германских языков) *fimfe.
Но не это главное. Главное — во-вторых: та же ситуация и у других слов на П.
Корни русского числительного первый (от др.-русск. пьрвъ) и английского first «первый» (от древнеанглийского forwost «первый, предводитель, главарь») восходят к праиндоевропейскому корню *per- «вперёд, впереди, первый, перед». Кстати, сюда же слово «форпост», петровское заимствование из голландского voorpost «передовой пост», где voor — «передовой». Вновь: там, где в русском П, в германских f.
Корни старославянского глагола приіати, русских слов приятно, приязнь, приятель, с одной стороны, и английского friend и немецкого Freund с другой (от прагерманского *frijōjands «любимый, друг») восходят к праиндоевропейскому корню *priy-/*prai- «нравиться, любить».
Корни русского глагола прыгать и английского frog «лягушка», от общегерманского frosc, frox, возводят к праиндоевропейскому корню *preu- «прыгать».
Можно продолжать, но уже видна тенденция: один и тот же звук во всех словах одного языка ждала одна и та же судьба. Важное уточнение: часто изменение одного и того же звука зависит от позиции в слове (например, от того, находится он перед гласным или согласным, под ударением или нет и т.д.). Но всё равно одни и те же звуки, стоящие в одинаковых позициях, имеют общую судьбу, одну на всех, независимо от конкретного слова.
В редких случаях возможны отклонения, например, в очень частотных словах: мы говорим [пжалст], а не [пожалуйста], то есть редуцируем, ослабляем, пропускаем в этом слове больше звуков, чем в обычном. Но таких слов единицы.
Именно факт общей судьбы звуков позволяет выводить закономерности изменения слов и реконструировать праформы. Пример ещё одной закономерности: на месте русского и вообще славянского Ы в других родственных языках стоит У (долгое У, если в языке есть долгость и краткость гласных) или звуки, развившиеся из У: литовское sūnus «сын», английское son от староанглийского sunu. «Рычать» по-латышски rūkt, русскому сыр соответствует литовское sūris, русскому дым соответствует древнеиндийское dhūmás «дым» и латинское Fūmus (вспомним фумигатор).
Этот же факт позволяет определить, что два конкретных слова не могли быть когнатами, хотя фонетически близки. Слово флот звучанием, да и отчасти значением похоже на русское плот, но в русском языке не было перехода п в ф. Не было такой закономерности. Более того, в русском языке все слова со звуком ф — заимствованные: мафия, фильм, филология, фартук, кофе, упоминавшийся в прошлой статье сарафан — кроме случаев оглушённого в: [крофь] и звукоподражания типа фыркать. Так что слово флот вообще не может быть исконным. Значит, не может оно быть и когнатом слов разных европейских языков, звучащих почти так же. И не может оно быть источником, из которого произошло заимствование в какой-то из них (разве что посредником). То есть это явное заимствование.
Если привлечь исторические данные, памятники, то окажется, что флот — заимствование конца XVII века из романских языков. Туда оно попало из германских, произойдя от прагерманского *fleutaz. Родственно этому слову английское to float — «плавать».
И… и вот у этих германских слов в русском языке таки есть настоящие когнаты: глаголы плыть, плавать. Корни восходят к праиндоевропейскому корню *pleu-. Мы снова видим закономерность с германским F на месте исходного P. Есть, кстати, вполне научная версия, что и слово плот в значении «плавучая штука» родственно глаголу плыть.
Давайте сегодня на этом остановимся. Остаются необсуждёнными другие поводы для негодования: зачем нам заимствования? Но это тема для отдельного разговора.
Примечания
¹ «камка хрущатая» — парчовая ткань; вся цитата по «Истории слов» ак. В.В. Виноградова.
² Разговорная разновидность латинского языка, распространённая в Италии, а позже и в провинциях Римской империи.
